Буонавентури отер холодный пот, покрывавший его виски, потом, возвращая жене своей взглядом ненависть за ненависть, сказал:

— Бог справедлив! Я жну, что посеял. Прощай же Бианка, прощай навсегда! Я забуду тебя!..

И он скрылся.

Свежий воздух ночи, безмолвие дороги возвратили спокойствие Буонавентури, и он стал оценивать свое положение.

— Я глуп, — говорил он самому себе, — за минуту сладострастия я испортил бы всю свою будущность. Бианка не любит меня — она свободна! Я полюблю другую, десять других!.. Я продал мою жену Франческо Медичи, с его золотом я куплю десяток любовниц. Но скажет ли Бианка о моем посещении своему любовнику? С какой целью? Это не принесет ей ничего. Нет, она не скажет ему!..

Буонавентури ошибался. Когда, совершенно выздоровев, Франческо Медичи явился во дворец, Бианка, в слезах бросившись к нему, рассказала все.

Герцог побледнел.

— Столь необычайная дерзость заслуживает строгого наказания, — сказал он.

Он еще не кончил, а молодая женщина уже жалела о своей откровенности. Она ненавидела Пьетро, но не желала ему смерти.

А чтобы отомстить этому человеку, который осмеливался еще любить свою жену, Франческо Медичи, быть может, велит убить его.

— Нет, — возразила она. — Не наказывайте его, мой друг! Если я вам все сказала, то потому, что сегодня, как и всегда, для вас не должно быть тайн в моей жизни, но не затем, чтобы заставить вас наказать за поступок, который, я уверена, никогда не повторится.

— Хорошо! — ответил Франческо. — На этот раз я прощу негодяя, но только на этот раз.

Герцог сдержал слово: в этот раз он простил Буонавентури.

Но от судьбы не убежишь, а судьба мужа Бианки заключалась в том, чтобы недолго наслаждаться счастьем, купленным недостойной сделкой с совестью.

Решившись, как мы сказали, забыть жену, Буонавентури очертя голову бросился во все тяжкие. Он был молод, красив, хорошо сложен, имел, благодаря герцогу, много золота, а потому мало встречал жестоких. В начале 1566 года он почти серьезно влюбился во вдову Кассандру Бонджиани.

«Эта вдова, — говорит манускрипт, — была одной из прекраснейших и развратнейших женщин своего времени, ее любовь была уже причиной смерти двух флорентийских дворян хороших фамилий. Страсть, внушенная ею Буонавентури, была так сильна, что он выражал ее совершенно явно перед всеми, не заботясь о родных своей дамы, которая, однако, принадлежала к одной из первых семей в городе и к одной из самых многочисленных, потому что, со своей стороны, Кассандра имела не меньше двенадцати племянников. Один из них, Роберто Риччи, вне себя от гнева из-за разврата тетки, отправился к ней с выговором. На другой день Буонавентури публично объявил этому Риччи, что будет видеться с Кассандрой сколько ему заблагорассудится и что сумеет найти способ прекратить оскорбления, одним словом, что пока она будет находиться под его покровительством, то Риччи поступит благоразумно, оставив ее в совершенном покое».

Роберто Риччи, по словам того же манускрипта, пришел в еще большую ярость и дал клятву отомстить любовнику тетки. Со дня этой ссоры Буонавентури остерегался выходить ночью в одиночку и всегда брал с собой одного из своих друзей, Николо Билокчи, и верхового.

Однажды ночью, возвращаясь от Строцци во дворец Питти, при въезде на мост св. Троицы, он услыхал крик на незнакомом языке, которому отвечали с другого берега реки. В то же время он и его спутники были окружены дюжиной личностей. Николо Билокчи тотчас же благоразумно обратился в бегство. Верховой, получив пару ударов по голове и услышав обращенный к нему призыв спасаться, последовал этому совету. Буонавентури тоже побежал по дороге, называемой Маджио, но и там были вооруженные люди, заставившие его вернуться назад. Он бросился к портику одного дома, но двое убийц, скрывавшиеся в тени, повергли его на землю ударом ножа. Раненый Буонавентури выстрелил в одного из убийц и убил его. К несчастью, этот выстрел послужил как бы сигналом. Вся шайка бросилась на него с Роберто Риччи во главе, которого Буонавентури узнал и которому перед самой смертью имел удовольствие раскроить череп.

На другой день после смерти Буонавентури Кассандра Бонджиани была убита в постели негодяем по имени Джунтонеди Кафентино, прокравшимся через камин в спальню вдовы.

Участвовал ли Франческо Медичи, хотя бы косвенно, в убийстве своего шталмейстера? Одни говорят — да, другие — нет. Но вопрос этот не может особенно занимать нас. Во всяком случае, откуда бы ни поразила смерть Пьетро Буонавентури, она поразила его в то время, когда честолюбие его было удовлетворено, когда он сделался богат и сравнительно могуществен.

Первый, кто рассказал Бианке подробности убийства Пьетро Буонавентури, была синьора Мандрагоне, ее самая близкая приятельница и поверенная.

Бианка молча выслушала этот рассказ, не выразив ни печали, ни радости. Когда Мандрагоне кончила, она лишь сказала ей:

— Благодарю вас!

Потом встала и пошла в свою молельню, в которой и заперлась.

«Она молится за душу умершего! — подумала испанка. — Это хорошо! Все-таки он был ее мужем…»

И, со своей стороны, добрая душа помолилась за Пьетро Буонавентури. Но молилась ли Бианка Капелло? Нет. Стоя перед зеркалом, она мечтала. Она мечтала о том, как пойдет ей великогерцогская корона.

О короне? Но ведь во Флоренции уже была герцогиня. Анна Австрийская. Она существовала с 1565 года, но о ней мало кто думал…

Франческо Медичи не любил Анну Австрийскую и до женитьбы, было бы странно, если б он полюбил ее после, безумно влюбившись в Бианку Капелло. Так же очень странно, что только после свадьбы великий герцог открыто признал Бианку своей любовницей: до того времени он тщательно скрывал свою связь с ней. Но, соединившись с сестрой Максимилиана II, Франческо перестал скрываться и показывался на прогулках рядом со своей любовницей, проводил у нее во дворце по целой неделе… В оправдание Франческо Медичи мы должны сказать, что Анна Австрийская была самая несносная женщина в мире. Один историк сравнивает ее с кристаллизованной льдиной. Выражение оригинально и, по-видимому, справедливо. При этом же Франческо Медичи в любви был игрок первостатейный; понятно, что он предпочел льдине женщину, обладавшую огненной страстностью.

«Чтобы сильнее приковать к себе своего августейшего любовника, — говорит тот же историк, — Бианка Капелло достигла искусными и остроумными изысканиями такого совершенства, что в ней, казалось, было двадцать равно обольстительных женщин. Сегодня томная, завтра живая и радостная, в это утро целомудренная и почти боязливая в сдержанных выражениях нежности, а вечером, подобно вакханке, в опьянении отдающаяся всем восторгам страсти, — как Протей, способная являться во всех формах, — Бианка в одно и то же время действовала и на сердце, и на чувства великого герцога, на его ум и на его душу, восхищая и изумляя его».

В 1568 году она поселилась во Флоренции в великолепном дворце — Строцци. В то время как Анна Австрийская, уединясь в своих суровых покоях палаццо Питти, важно слушала чтение какой-нибудь священной книги, Франческо Медичи, сидя рядом со своей дорогой Бианкой в изящном будуаре или изнеженно лежа у ее ног на траве, упивался с нею любовью.

Наверное, в Строцци за один час расточалось столько же улыбок, сколько в Питти за целый год, а между тем постоянно, когда она проезжала мимо жилища Анны Австрийской, Бианка с трудом удерживала вздох. Почему? Если дворец Питти был мрачен внутри, он был так же сумрачен и снаружи… Прочтите у Тэна в его путешествии в Италию, он там превосходно описывает это мрачное колоссальное здание!..

Это была скорее тюрьма, чем дворец. А Бианка Капелло завидовала участи этой женщины, жилищем которой была эта каменная громада!..

Но та, хотя и покинутая, была первой в Тоскане. Она была великою герцогиней.

Бианка Капелло хотела занять ее место.

Это было в 1577 году; прошло четырнадцать лет, как Бианка стала любовницей великого герцога, — правда, только лишь любовницей, не более.

Анна Австрийская оставалась покинутой Франческо Медичи; к великой досаде Бианки Капелло, Анна Австрийская, умершая для света, продолжала жить в той великой гробнице, которая называлась дворцом Питти.

Надо, однако, полагать, что несмотря на отвращение, питаемое Франческо Медичи к своей жене, он время от времени, с целью продолжить свой род, сближался с нею, поэтому три раза она дарила ему по ребенку. То были плоды чисто политических сношений, но — плоды женского рода, а великий герцог ждал сына.

Кристаллизованная льдина, воистину, ни на что не была годна.

Желание Франческо иметь сына подсказало Бианке план, который позволило осуществить долгое путешествие герцога.

Согласившись с Инессой Мандрагоне, с годами ставшей еще более преданным другом, Бианка, за три месяца до того, как великий герцог готовился покинуть Флоренцию и отправиться в Вену, начала проявлять все признаки беременности. Вспыльчивость и раздражительность, чрезмерная чувствительность, беспричинная печаль и беспричинная радость — все было пущено в ход, чтобы уверить любовника в его будущем отцовстве.

Легко обманываются тогда, когда чего-то ждут, а Франческо уже давно хотел ребенка от Бианки. Наконец желание его исполнилось, он благословил небо, и когда уезжал, то не было такой нежности, какую он не обратил бы на нее, касаясь дорогой надежды, которую она носила под сердцем.

— Помни, — улыбаясь, сказал он ей, — что у меня нет сына и что, следовательно, когда я вернусь, ты должна дать мне сына.

— Я буду молиться Богу, чтобы вы были удовлетворены, — скромно ответила Бианка.

Оставшись одни, Бианка и Мандрагоне разразились хохотом.

— Да, я представлю ему сына, когда он вернется, — сказала Бианка. — Но нужно найти этого сына.

— Мы его найдем! — ответила Мандрагоне. — Когда дают деньги, ни в маленьких детях, ни в больших недостатка не бывает… Только, если вы мне верите, синьора, мы его будем искать не во Флоренции. Здесь слишком много глаз! Напротив, в Кастелини мы будем совершенно свободны. К тому же вокруг вашего дворца есть много хижин бедняков, которые всю свою жизнь занимаются увеличением народонаселения Тосканы… Одним наследником больше или меньше за несколько золотых монет — раз плюнуть для этих мужиков… Нам останется только выбрать.

— Но, — возразила Бианка, — кто поручится нам, что эти мужики сохранят тайну нашего торга?

— Не беспокойтесь, когда мы будем там, мы все устроим.

Через три месяца, под тем предлогом, что городской шум ее утомляет, Бианка отправилась в свой увеселительный дворец у подножия горы Мурельо. Там, несколько дней спустя, в сопровождении своей подруги, она начала не то чтоб настоящие розыски — было еще слишком рано, — но разведку того, что им требовалось.

Инесса Мандрагоне не ошиблась, стоило только побывать в хижинах по соседству с дворцом. В Мурельо, Монтелупо, Фиезоле божественное изречение «Плодитесь и размножайтесь!» приводилось в исполнение с несравненным радением. Эти деревушки были истинными рассадниками ребят.

— Это странно! — говорила Бианка Мандрагоне. — Все эти женщины, большинство которых ничего не может дать своим детям, кроме бедности, — плодовиты, а я, сын которой был бы принцем, — бесплодна!

Мандрагоне не знала, что ответить Бианке; философ ответил бы ей:

— Бог благословляет законные союзы и отвращается от прелюбодейной любви.

Среди других хижин, в которые любила заходить Бианка, мечтая о том сыне, которого она хотела купить, была хижина рыбака из Мурельо, по имени Джиакомо Боргоньи, жена которого была беременна шесть месяцев. Антонии было девятнадцать лет, она обожала своего мужа. Между тем последний обходился с ней холодно.

На вопрос, сделанный однажды Бианкой о характере ее мужа, Антония отвечала:

— Увы, синьора! Мы очень бедны, и с тех пор, как я беременна, Джиакомо с еще большей грустью видит нашу бедность. Он говорит, что имея только для двоих, нам нечего делать с ребенком… а не имея возможности жаловаться на милосердного Бога, он жалуется на меня… Как будто это моя вина!..

Бианка и Мандрагоне обменялись взглядами. Этот человек, который сожалел, что он отец, годился для них, с ним можно было уладить дело.

— Правда, — сказала Мандрагоне, — ребенок — тяжелая ноша!..

— О! — возразила крестьянка. — Но это также счастье!..

— А! Так вы не разделяете чувств вашего мужа?..

— Я?.. О нет!.. Я говорила Джиакомо, что, когда наш ребенок родится, он не будет нам в тягость, сначала я буду кормить его моим молоком, потом… потом моим хлебом. Я буду есть немного меньше — вот и все.

— Мать будет труднее убедить, чем отца, — сказала по окончании этого разговора Бианка Мандрагоне.