— Женитесь вы на мне, если я попрошу вас?

Вопрос был настолько прям, что Кальдерон не мог скрыть сильного смущения.

— Полно! — улыбаясь, продолжала актриса. — Вы мне не отвечаете, Педро?

— Извини, дорогая Мария… я…

— Тсс! Тсс! Без лишних слов!.. Вы меня обожаете, но не настолько, чтоб жениться на мне… Успокойтесь, если вы считаете, что я не могу быть вашей женой, я тоже, со своей стороны не имею желания иметь вас мужем! Несмотря на подобие наших имен, сеньор Педро Кальдерон де ла Барка — Кальдерон-поэт, призванный быть в будущем славой Испании, не может быть мужем Кальдероне, дочери Мигуэля Кальдероне, носильщика, и Елены, бродячей плясуньи… Он будет ее любовником, и довольно.

— Это все? — вскричал Кальдерон, физиономия которого расцвела.

— Все! — весело повторила молодая девушка. — Это подлежит разбору, но не станем разбирать! Мы согласны: вы любите меня, я люблю вас, и буду ваша. Я этого хочу, я в этом клянусь!..

— Милая Мария! Но в таком случае, почему…

— Я не ваша сейчас же? Я вам объясню это со всей откровенностью, мой друг. И именно потому, что я уважаю причины, по которым вы не можете соединиться со мной брачными узами, которые отяготят вас, я надеюсь, что вы не станете укорять меня за осторожность, с какой я не спешу сделать вас счастливым. Сделать нас счастливыми!.. Вы не упрекнете меня в кокетстве?..

Упоенный радостью, Кальдерон упал к ее ногам.

— А причина этой осторожности? — спросил он.

В ложе актрисы, на ее туалете была роза, она взяла ее и подала возлюбленному.

— Не правда ли, эта роза прекрасна? — сказала она.

— Да. Кто вам дал ее?

— Приятельница моя, Балтазара. Да, эта роза прекрасна, и я была в восхищении, когда она мне подарила ее. Но не полагаете ли вы, что мне было бы приятнее самой сорвать ее с ветки, чем иметь из других рук? Иметь ее, когда никто еще не вдыхал ее аромата?..

— Без сомнения.

— Итак, мой друг, я похожа на эту розу. Мне шестнадцать лет. Я недурна, но одно из моих достоинств, самое привлекательное, особенно в глазах тех, кто может за мной ухаживать, — то, что я еще на стебле. Пусть завтра узнают, что у меня есть любовник, и я потеряю три четверти моей цены. Итак, не имея возможности быть женой человека, которого я люблю, и имея от нет одно только его сердце, потому что вы ничего не можете дать мне, Педро, вы не богаты, я решила, что получу состояние от человека, которого я не люблю. Но чтоб этот человек согласился дать мне то, чего я желаю, необходимо, чтобы он не только думал, что он мне нравится, но еще и то, что он нравится мне первый. Понимаете?..

Кальдерон горько улыбнулся.

— Я понимаю очень хорошо, — ответил он, — и поздравляю вас, моя дорогая Мария. Для шестнадцатилетней девушки вы отлично умеете рассчитывать.

— Это вас возмущает?

Поэт встал, взял свою шляпу и снова направился к двери. Кальдероне снова остановила его, сказав:

— Так вы меня больше не любите? Из-за того, что я открыла вам, что настоящее для меня еще не все, что я также думаю о будущем, вы гнушаетесь мною? Вы не хотите, чтоб я была вашей женой… Как любовницу вы не можете меня обеспечить, а я хочу золота, оно мне нужно! Я боюсь бедности!.. И вы находите дурным, что я говорю вам: «Взамен моего сердца, которое будет твое, скоро, завтра, сегодня вечером, быть может, оставь мне право и власть приобрести богатство»?

Кальдерон продолжал молчать.

— А! Берегитесь, Педро, — с угрозой произнесла молодая девушка. — Я люблю тебя, это правда, но презрение убивает любовь!.. Если ты выйдешь сегодня отсюда, не сказав: «Всегда твой», — я никогда не буду твоей.

Бедный поэт не размышлял более. Обернувшись к Кальдероне, с бледным лицом, по которому катились слезы, он пробормотал:

— Ах, ты хорошо знаешь, мой демон, что я всегда буду твой, что бы ты ни делала и чего бы ни желала!..

— В добрый час! — воскликнула она, торжествуя, и, бросившись к нему на шею, подарила ему третий, на этот раз настоящий, поцелуй.

— На… Вот тебе, чтоб придать смелости для ожидания.

Кальдерон ушел. Кальдероне, вздохнув глубже, чем то могут высказать слова, позвала свою камеристку.

Та вбежала радостная.

— Ах, сеньорита!

— Что?

— Король в театре! Он вошел в свою ложу. Он будет смотреть вашу игру.

Актриса покачала головой.

— Меня и других, — сказала она. — Балтазара и Вака тоже играют в пьесе «Жизнь есть сон».

— О! Но Вака стара, а Балтазара дурна… А вы молоды и хороши.

— О льстивая!

— Скажите, сеньорита, что, если б король влюбился в вас?

— Поди! Ты с ума сошла!.. Одень меня!

Это была правда. Как он и обещал поутру Морето, Филипп IV явился в этот вечер в театр удостовериться, действительно ли Кальдероне была достойна того, чтобы заставить его забыть герцогиню Альбукерк.

Но удивительно, что в тот же вечер, по той же самой причине и с той же целью, что и король, в театре был и герцог Медина де ла Торрес. Подобно королю, Медина впервые увидел Кальдероне и нашел ее прелестной, точно так же, как король. И опять же подобно королю, после спектакля, узнав, где живет молодая актриса, герцог решил не мешкая отправиться к ней, чтобы высказать ей свои любовные предложения.

Но тогда как Медина направился по самой краткой дороге к жилищу Кальдероне, Филипп, руководимый Оливаресом, избрал самую длинную. И когда около полуночи его величество постучал в дверь актрисы, герцог Медина уже с полчаса был у нее.

На что же Медина потратил эти полчаса? Объясним, но начнем наш рассказ чуть раньше.

Когда Кальдероне играла, Кальдерон имел обыкновение ожидать ее у театрального входа, чтобы проводить домой.

Но в этот вечер, одновременно счастливый и несчастный после откровенного разговора, даже более несчастный, чем счастливый, поэт удалился, а вернее — просто убежал как сумасшедший, хотя со всех сторон ему кричали: «Король в театре!»

Однако перед уходом Кальдерон попросил одну из подруг артистки, Барбару Коранель, исполнить в этот раз его роль, роль провожатого. И Кальдероне безмолвно приняла эту перемену.

Прежде всего она была уверена, что Кальдерон будет на нее какое-то время зол за ее откровенность. Потом, как артистка, она была слишком восхищена этим вечером, чтоб позволить властвовать над собой как над любовницей из-за его плохого настроения.

По словам Инессы, король весь спектакль, казалось, не сводил с нее глаз и слушал ее одну… А что, если это сбудется? Если король… А почему бы нет?.. Но монастырь, куда она должна будет запереться после того, как король перестанет ее любить! Э, пусть он только ее полюбит! Она чувствовала в себе силу удержать его в своих руках, так что до монастыря еще далеко.

Это была, как видите, девушка с характером. Но она была воспитана в прекрасных правилах ее приемной матерью, Марией де Кордова, которая уже около месяца жила в Севилье, удерживаемая своими семейными делами, Кальдероне оставалась одна со своей горничной в самом скромном обиталище, в нижнем этаже одного из домов по улице св. Иеронима.

Прошло минут двенадцать, как она вернулась домой, куда ее привела старая Барбара Коранель. Она занималась в своей спальне ночным туалетом, а в соседней комнате камеристка готовила ужин.

— Если вам угодно, сеньорита, — закричала Инесса, — все готово!

— Вот и я! — ответила Кальдероне.

И она уселась за стол напротив своей камеристки. О, это был отнюдь не пир! Кисть винограда и по две-три фиги каждой, ну и хлеб с водой для обеих — вот и все. После такого ужина плохие сны не снятся.

Кальдероне уничтожала свою порцию, Инесса — свою, когда постучались в дверь, выходившую на улицу.

— Стой! — прошептала служанка и добавила громко: — Кто там?

— Герцог Медина де ла Торрес, — отвечал голос за дверью.

— Герцог Медина де ла Торрес, — тихо, со вздохом повторила Кальдероне. Однако она встала и подошла к двери.

— Что вам угодно, сеньор?

— Поговорить с Кальдероне… Поговорить с вами, потому что я узнал ваш голос.

— Но я вас не знаю… Я никогда вас не видела…

— Отоприте, вы увидите и узнаете меня.

Мария глазами советовалась с Инессой, в то же время внутренне советуясь сама с собой. Герцог не король… но это почти такое же блюдо… Во всяком случае, можно посмотреть!

Инесса движением головы сказала ей: «Отоприте!» В одно время с ней и Кальдероне сказала самой себе: «Отпереть!»

Она открыла.

И ее первым впечатлением при виде посетителя было вовсе не сожаление — напротив! Герцог был молод и красив, моложе всех вельмож двора Филиппа IV. Двадцати трех лет, он обладал стройной талией, благородными и нежными чертами лица.

Он поклонился актрисе и поцеловал у нее руку.

— И притом, — сказал он голосом, в котором слышался легкий оттенок надменности, — и притом, сеньорита, разве теперь, когда вы меня знаете, поздно уделить мне несколько минут вашего внимания?

Он подчеркнул это слово «поздно». Кальдероне покраснела, чем доказывалось, что она отлично поняла смысл.

— Нет, — ответила она, — нет, сеньор, не слишком поздно.

— Благословен Бог! Поговорим прямо сейчас же! — весело вскричал Медина. Он сел.

— Прошу вас сюда, сеньор! — сказала актриса. Около стола, еще уставленного простыми кушаньями, ей не нравилось беседовать с блистательным вельможей.

— Как вам угодно! — ответил он.

Между спальнями Кальдероне и ее приемной матери была маленькая комната, которая при случае могла сойти за залу (мы говорим «при случае» потому, что она ничем не отличалась по своей обстановке от прочих комнат). В нее-то Кальдероне во главе с Инессой со светильником ввела герцога.

И этот человек, от которого не ускользнула чрезмерная простота убранства, вывел из этого благоприятное для себя заключение, что цитадель, нуждаясь почти в самом необходимом, не долго выдержит осаду.

Камеристка вышла.

— Мое милое дитя, — приступил Медина, — я не буду несправедлив, сомневаясь в вашем уме. Вы знаете, зачем я у вас сию минуту. Вы прекрасны, я — богат. Я хорошо понял ваш ответ: у вас нет любовника. У меня нет любовницы. Хотите быть моею? Не правда ли, да? Подпишем контракт.

Проговорив эти слова, герцог обнял Кальдероне за талию, но она вырвалась, и, вся еще пунцовая, но, однако, улыбающаяся, сказала:

— Вы очень спешите, сеньор.

Он рассматривал ее с изумлением.

— А это вам не нравится? — возразил он. — Вы предпочли бы, чтоб близ вас я оставался холодным и бесчувственным?..

— Но мне в первый раз говорят так, как вы. Я скромна…

— Тем лучше, ради Бога! Условия нашего взаимного договора будут для вас выгодны… Молода, прелестна, скромна… Посмотрим: за молодость — дом на площади Алькада! Довольно?

— О сеньор!

— За красоту — тысячу дублонов в месяц. Достаточно?..

— Сеньор!

— А за скромность… О! Я уж и не знаю что… скромность неоценима!.. Ну, за скромность — две тысячи дублонов в месяц и целый дождь поцелуев каждый день… Достаточно? Хочешь больше? Приказывай! Но… подпишем, подпишем…

Он снова сжал ее в объятиях.

Он был красив, очень красив!

И при том, казалось, деньги ему так мало стоили… Грезы Кальдероне осуществлялись, у нее будут полные руки золота!

Она подписала.

Тук-тук! Во второй раз постучались в наружную дверь актрисы; стук дошел до слуха любовников, сидевших в зале.

— Это что? — спросил герцог, уже сожалея о том, что он прибавил за скромность. — Ждете кого-нибудь?

— Нет! Клянусь вам!

Она сказала это так искренне, что он устыдился своего сомнения.

Тук-тук-тук! Стучал кто-то, по-видимому, нетерпеливо.

Прибежала Инесса.

— Сеньорита, слышите? Это двое мужчин. Я их видела из залы. Двое мужчин, закутанных в плащи.

Медина вынул свою шпагу.

— Если б их было четверо, десятеро, целая сотня, — гордо сказал он, — там, где герцог Медина, другим нет места!

Он хотел броситься вперед.

— Умоляю вас, сеньор! — сказала Кальдероне, думая о Кальдероне. — Повторяю вам, я никого не жду… Но вас я тоже не ждала, а вы между тем пришли… Быть может, это друг, может быть, театральная подруга, которая имеет во мне нужду, — позвольте же мне…

Тук! Тук! Тук!.. Тук! Тук!.. Ясно, что совсем теряли терпение.

— Хорошо, ступайте! — сказал Медина.

Но он стоял на пороге залы, между тем как актриса и служанка подошли к двери, выходившей на улицу.

— Кто там? — спросила Кальдероне.

— Король! — ответил Оливарес. — Отпирайте скорее…

— Король!

Бледный, как мертвец, Медина на цыпочках подскочил к Кальдероне и задыхающимся голосом прошептал: