– Ну да… – машинально улыбнулась Жанна. Ее не покидало ощущение, что видит сон. И в этом сне все хорошо, все друг друга любят, нет обид и зла… Нет прошлого.

В коридоре Жанна нос к носу столкнулась с Ниной.

– Привет, – равнодушно сказала Нина и прошла мимо. В светлом платье, туфельках на высоких каблуках, спокойная и… веселая.

– Добрый день, – не сразу ответила Жанна.

Она так и осталась стоять, словно пораженная громом. Смотрела и смотрела на мозаичное панно «Битва при Грюнвальде», словно именно на нем была зашифрована разгадка всего происходящего.

В первый раз после смерти Юры тоска начала потихоньку отступать…


Больше всего ее приезду обрадовались, конечно, Сидоров с Айхенбаумом.

Обрадовались настолько, что вечером отправились в парк Горького, втроем, беспечные, словно подростки…

Там, в парке, царило безумное, безудержное, бессмысленное веселье, которому нельзя было не поддаться. И Жанна – с некоторым усилием, преодолевая раскаяние, – тоже поддалась ему.

Катались на каруселях, еще на каких-то немыслимых аттракционах, визжали, кричали, потом стреляли в тире, Айхенбаум выиграл для Жанны огромного розового медведя, далее оседлали водные велосипеды, едва не утопили мишку… И все время смеялись точно сумасшедшие.

Уже в темноте, при зажженных фонарях, бродили возле пруда с лебедями. Жанна прижимала к себе плюшевого медведя.

– Господи, сколько нам лет, а мы все как дети… Надо избавляться от этого инфантилизма! – произнес Сидоров несколько охрипшим голосом.

– Зачем? – возразил Айхенбаум. – Я тебе вот что скажу – все глупости в мире делаются именно с серьезным видом.

– Какая погода… – вздохнула Жанна. – А в Питере все время дул ветер.

– Да, в этом плане Москва комфортнее, – важно согласился Сидоров. – Я такую погоду называю «сливочной». Когда не жарко и не холодно, воздух как будто обволакивает тело…

– Пошли на «чертово колесо»? – предложил Айхенбаум. – Мы там еще не были.

– Пошли! – обнимая медведя, закричала Жанна.

– Жанна, Жанна, самая красивая на свете… – Сидоров с Айхенбаумом полушутя, полусерьезно принялись обнимать ее. – Жанна, наша мечта!

– Ай, пустите… Мишку раздавите!..

На «чертовом колесе» у нее зазвонил телефон. На экране высветился номер Ремизова. Ну да, одиннадцать – он каждый вечер звонил ей в одиннадцать, и они болтали с ним о всякой чепухе, обо всем подряд…

Поколебавшись мгновение, Жанна нажала на кнопку «отбоя».

– Кто? – ревниво спросил Руслан Айхенбаум.

– Да, кто там домогается нашей Жанны? – подхватил сурово Яша Сидоров.

– Не ваше дело! – злорадно ответила она.

– Ах, так, ну, мы тебя сейчас вниз сбросим!

Они возились, трясли кабинку – та как раз уже поднялась над деревьями, и стали видны Москва-река и освещенный Крымский мост.

Жанне вдруг стало страшно, и она завизжала…

– Перестаньте… Перестаньте, я боюсь!

Высота снова напомнила ей о Юре.

С трудом Жанна дождалась, когда кабинка наконец опустится вниз.

– Трусиха! – стали дразнить ее друзья.

Жанна истерично засмеялась. О, эта смесь тоски и дикой, животной радости… От этого можно было действительно сойти с ума.

– Послушайте, посидим здесь в какой-нибудь кафешке?.. – предложил Руслан. – Съедим по шашлычку, винца…

– Русик, здесь кормят скверно, а винцо то еще…

– Зато какой вид!

– Нет, давайте правда посидим…


Была уже ночь – невесомая, летняя, короткая. В этот час даже машины почти не ездили. Жанна села на широкий подоконник и нажала кнопку на сотовом телефоне. Можно было, конечно, для экономии позвонить с городского и тоже на городской номер, но тогда бы ее абонент мог догадаться, что она уже в Москве…

– Алло? – произнес невнятно сонный голос.

– Спишь? – сказала Жанна.

– Ага… – пробормотал Василий Ремизов. – Но это ничего, я рад, что ты нашлась… Я ведь звонил тебе.

– Я была занята.

– Ну ясное дело…

– Я так привыкла к тебе, что ты для меня теперь что-то вроде снотворного, – сердито произнесла Жанна.

– Почетная миссия… Кстати, можешь не извиняться за столь поздний звонок.

– Ты не один?

– О, она меня ревнует! – засмеялся Ремизов. – Где бы записать такое… Нет, я один. Причем, заметь, я не интересуюсь, с кем ты провела этот вечер!

– И это правильно… Ты не имеешь права задавать такие вопросы.

– Ну хоть какие-то права у меня есть?

– Возможно… я не думала. Послушай, Васенька, как там Москва? – хитро спросила Жанна.

– Прекрасно… Сухо и тепло. А в Питере ливни, я читал прогноз.

– Еще какие! – Жанна быстро постучала ногтями по стеклу. – Слышишь? Это я трубку к окну поднесла… Так барабанит о карниз, просто невозможно!

– На завтра тоже обещали дождь, – сказал Ремизов. – Не забудь захватить зонтик. Когда ты приедешь?

– Я не знаю, – легко ответила Жанна. – Может быть, уже скоро.

– Я бы хотел тебя увидеть. Конечно, есть вероятность, что мы опять поссоримся…

– Непременно.

– «Непременно» что – поссоримся или увидимся? – с любопытством спросил Ремизов.

– И то, и другое… – пробормотала Жанна. – Я совсем забыла, как ты выглядишь. Помню только, что у тебя даже ресницы светлые. Надеюсь, ты не отрастил усы? – строго спросила она.

– Нет, как можно! С усами я покончил навсегда… А хочешь, я сам к тебе приеду? – неожиданно предложил Ремизов.

– Нет, нет… – испугалась Жанна. – Зачем? И потом, у меня в голове до сих пор эта твоя фраза вертится… Ты сказал, что быть со мной рядом невозможно!

– Ты все перепутала, я сказал – и с тобой нельзя, и без тебя тоже… – возразил он. Потом добавил: – Ты… ты до сих пор не можешь забыть его?

– Я никогда этого не забуду. Я никогда не забуду Юру, – тихо ответила Жанна. – Я слишком виновата… Послушай, это плохо, что я сегодня смеялась? Очень много смеялась.

– Не думаю. И, вообще, не стоит так сильно поддаваться чувству вины, иначе оно тебя разрушит…

– Ты добрый, – серьезно произнесла она. – Немного странный, не похожий на других мужчин, но ты добрый.

– Добрых много.

– Не в этом дело… Ты ничего не требуешь от меня.

– Ну здрасте, я очень даже корыстен…

– Нет, нет – ты просишь , но ты не требуешь! Даже не просишь, а просто – ждешь… Ладно, спи. Мне жаль, что я тебя разбудила…

– Ерунда. Иногда хочется, чтобы кто-то тебя разбудил посреди ночи. Чтобы поболтать вот так, ни о чем…

Она нажала на «отбой».

За окнами мерцала огнями ночная Москва. Жанна подумала, а что, если снова позвонить ему и позвать к себе? Ремизов бы примчался, приехал, прилетел, даже не думая… Ну нельзя же быть все время одной! Или самой приехать к нему – вот так, явиться посреди ночи: сюрприз!

Жанна прижалась лбом к оконному стеклу. От ее дыхания оно слегка запотело…

Никуда она не поехала, конечно.


Если б не было того последнего, знаменательного разговора, когда вдруг выяснилось, что и Марат не может без нее жить, Жанна непременно бы отправилась к своему соседу.

Рассказала бы о Питере, поинтересовалась бы, как он здесь жил все это время… Но теперь прийти к нему было невозможно. Их отношения были безнадежно испорчены этой глупой любовью. Жанну нисколько не радовала легкость, с какой она завоевывала мужские сердца, такого рода честолюбие у нее отсутствовало. Ведь, в конце концов, надоедает, когда слышишь от окружающих одно и то же, тем более что сильный пол в выражении своих чувств оригинальностью не отличается…

Одиночество в толпе, жажда плывущего в океане, скука сидящего на троне – в окружении шутов… Таково бывает проклятие. У Жанны было то, о чем только может мечтать женщина, – власть над мужчинами, но она никакого удовольствия от этого не испытывала.

Теперь она потеряла и Марата. Своего последнего друга – вернее, того, кого считала им.

Словом, она не собиралась специально напоминать о себе. «Если столкнемся случайно, скажу – здравствуй, мне очень некогда… У него такие странные глаза, никогда не поймешь, о чем он думает, что у него там в голове!»

Но встреча все-таки произошла, уже на третий день после ее приезда.

Она возвращалась домой, как вдруг услышала за собой знакомые тяжелые шаги.

– Жанна! – окликнул ее Марат.

– Ах, это ты… Здравствуй, Марат.

– Ты в Москве уже? – Он нагнал ее и пошел рядом – клетчатая рубашка с короткими рукавами, серые штаны из брезента, тяжелые ботинки (это в такую теплынь!). – Почему не зашла, не сообщила, что приехала?

– Мне было некогда, Марат, – мягко произнесла Жанна. Не хватало еще перед ним оправдываться!

– Ну да… – усмехнулся он. Темные волосы были коротко острижены, коротко и не слишком ровно – старалась явно какая-то стажерка и явно в дешевой парикмахерской. Теперь, когда между ними стояла любовь Марата, Жанна чувствовала неловкость. Не потому, что стеснялась простецкого вида своего спутника (подобные вещи ее волновали мало, любила же она Юру, с его разбитыми кроссовками и всем прочим!), а потому, что только сейчас вдруг ощутила пропасть, их разделяющую. Раньше, когда она считала Марата только другом, этой пропасти не существовало.

Она, в недорогом, но очень стильном летнем платье, хорошеньких итальянских босоножках, с веселой сумочкой, с прической, на которую раз в два месяца тратила четверть зарплаты, ухоженная, веселая, милая, образованная, работающая хоть и не в банке, но во вполне приличной конторе, дочь известной певицы, как-то дико смотрелась рядом с Маратом. Об этом говорили и любопытные взгляды прохожих…

Юре позволительно было выглядеть небрежно, никто не требовал от него офисного лоска – он был специалистом высокого уровня, наполовину застрявшим где-то в виртуальном пространстве… Все равно что заставить Эйнштейна каждую неделю посещать салон красоты!

Но Марат был обычным ночным сторожем. Она, Жанна, – и ночной сторож… «Впрочем, наплевать, что сторож, наплевать на все! Пусть только не считает меня вещью, которая принадлежит одному ему!» – с раздражением думала она.

– Жанна…

– Что?

– Ты как будто на меня сердишься за что-то? – мрачно спросил он.

– Нет, все в порядке.

– Где ты так долго пропадала?

– В Питере была. В командировке…

– А-а… Долго как. По Москве соскучилась?

– Да, немного… В первый же день поехала в парк Горького! – усмехнулась она.

– Одна?

– Что «одна»?

– Ну, одна туда поехала? – строго спросил Марат.

«Можно любить кого угодно – сторожа, конюха, водопроводчика… – с тоской думала Жанна. – Главное, чтобы в человеке что-то было! Но он же – никакой, совершенно никакой… Почему я раньше этого не замечала? Ах, ну да – я же считала его другом детства, а другу детства простительно все! Даже отсутствие внутреннего содержания».

– С Русланом Сидоровым и Яшей Айхенбаумом, – ответила она.

– А, с этими, с которыми работаешь… – как-то криво улыбнулся Марат.

«Пусть знает все. Пусть перестанет считать меня только своей!» – с отчаянием, мстительно подумала она.

– Именно.

– И что делали?

– Ну что можно делать в парке Горького? Гуляли, катались на каруселях, пили какое-то жуткое вино… Ты меня не ревнуешь, надеюсь?

– Нет, – тихо сказал Марат. – А ты вот что… Ты забудь про тот наш разговор, а? Считай, будто и не было ничего! Я так… я не в себе был тогда!

– Правда? – Голос у Жанны дрогнул.

– Ей-богу! Потом мне так паршиво было… – с раскаянием произнес он. – Забудь!

– Хорошо, – кивнула она, чувствуя, как на сердце постепенно становится легче.

– Пойдем ко мне, я чай заварю… Как раньше! – умоляюще произнес он.

– Марат, я давно тебе хотела сказать – у тебя отвратительный чай! – не выдержала, засмеялась Жанна. – Какие-то опилки… Идем лучше ко мне.

– У меня не опилки… – насупился он. – Между прочим, я травы сам собирал – зверобой там, мята, все такое…

– Вот именно – как будто веник в кипятке распаривали! – захохотала она во весь голос.

Марат посмотрел на нее без всякого выражения. То ли он сердился, то ли нет…

– Ладно, пошли к тебе, – сказал он.

«Не сердится! – с облегчением решила Жанна. – Как хорошо, что мы с ним помирились!»


Те два месяца, что она отсутствовала, он не жил, существовал.

Он ждал ее, прислушиваясь к каждому звуку на лестничной площадке. Ночью, на работе, он смотрел на зарешеченные окна и едва не выл от тоски, глядя, как плывет луна в серебристых облаках, перемещаясь из одного квадратика в другой.

Он проклинал себя за то, что открылся ей – так неосмотрительно, так некстати. В самом деле, она только что узнала, что этот ее Юра погиб, а он полез с нежностями…

Теперь, спустя время, Марат оценивал произошедшее именно этими словами – «Пересветов погиб». Пересветов погиб, когда они беседовали на балконе. Случайно упал, случайно!

В глубине души Марат, конечно, знал – не случайно, но убийцей считать себя не мог. «Я не убийца, я был в состоянии аффекта… Любой судья бы меня оправдал! – размышлял он. – И я всего лишь его толкнул! Он высокий, худой, а перила – низкие. Зачем он вообще вышел на балкон? Сам виноват! Между прочим, я тоже мог свалиться!»