Светлана Лубенец - Фенечка для фиолетовой феи

– Разве? Мне казалось, как только ты услышала про фиолетовый цвет, сразу решила, что записка написана тебе, и вроде бы даже обрадовалась.

– Ты не понимаешь… Я на этот сеанс по вызову духа специально навязалась, чтобы узнать о Сереже. Спросить хотела эту… – Иру передернуло, – эту косматую Даму про него. Видишь ли, я знала, что ему нравится Дианка, и вдруг что-то случилось. Он совершенно перестал смотреть в ее сторону. Я думала, вдруг он меня наконец заметил. А Резцова, между прочим, тоже понимала, что Григорьев к ней охладел, и злилась. Я, знаешь, думаю, что и она у старухи узнать о Сергее хотела…

– А разве ей не Германович…

– Нет! По Стасику сохнет Брошка, а Дианка, как подруга, ей только помогает. А с фиолетовым цветом я просто прикололась, как только увидела на бумаге компьютерный шрифт. Я сразу успокоилась, потому что поняла – это подстава.

– А как же та старуха в зеркале? Ты ведь ее тоже видела?

– Видела… Она мне иногда теперь ночью снится. Просыпаюсь, как говорится, в холодном поту.

– И что ты по ее поводу думаешь?

– Честно говоря, ничего… Хотелось бы думать, что девчонки и это подстроили, но они, по-моему, и сами здорово испугались. Помнишь?

– Конечно.

– Так что, Золотарева, тайну эту еще предстоит разгадать. И, возможно, нам с тобой!

– Каким образом?

– Пока не знаю, но мне очень хочется все это выяснить.

– Хорошо бы еще выяснить, кто лишних отметок в журнале понаставил, – вспомнила о своих неприятностях Ксения. – Не хочу за других отдуваться.

– А разве это не ты? – спросила Сыромятникова таким фальшивым голосом, что Ксения даже выронила на пол любовный роман, который до сих пор держала в руках.

– Ирка! Значит, это ты постаралась! Но зачем? – крикнула Ксения.

– Вовсе не я, – так же неубедительно отозвалась Сыромятникова, и ее коричневые глаза-изюминки совсем утонули в сдобных щеках.

– Брось, по тебе все видно. Еще раз спрашиваю: зачем ты это сделала?

Ирка молчала.

– Слушай! – затеребила ее Ксения. – Я не собираюсь на тебя стучать, но должна хотя бы знать, за что страдать буду.

– Врешь, что не стукнешь!

– Не вру. Ты же слышала, как я Инессе сказала, что это моих рук дело.

– Но она же не поверила!

– Ну и что? Я не собираюсь от своих слов отказываться, и стоять на своем мне нетрудно. Во-первых, я действительно журнал портила, а во-вторых, никто из взрослых все равно не поверит, что я только себе двоек наставила. Скажи, Ирка, зачем ты все это заварила? Что за грандиозный план ты вынашивала? Признаюсь, я ничего не понимаю.

– Честно говоря, я хотела тебя как-нибудь подставить…

– Зачем?

– Чтобы из школы исключили…

– Спасибо, конечно, за честность… – растерянно проговорила Ксения. – Но почему?

– Все потому же – из-за Сереги. Несколько дней назад я наконец разобралась, почему он перестал смотреть на Резцову. Из-за тебя! Только я не понимаю – что он в тебе нашел? Чучело зеленое!

– А я не понимаю, зачем ты за мной приехала, раз так ненавидишь. Я тут за три дня, что Григорьев будет находиться под арестом, совсем с ума сошла бы от страха и неизвестности. Думаю, тебе это было бы приятно! Говори, зачем приехала? Что еще задумала? – Ксения скрестила руки на груди, пытаясь продемонстрировать таким образом Ирке-Сырку, что ее голыми руками не взять.

– Ничего я больше не задумывала. – Сыромятникова выпустила из щек на волю свои глазки, и они оказались полными такой тоски, что у Ксении опустились только что напряженно сложившиеся руки. – Я не могла не поехать, – тихо сказала Ирка. – Он меня просил. Я же сказала, что для него сделаю все. Я люблю его, еще с подготовительной группы логопедического садика люблю. А он тебя любит, как дурак… А ты – Германовича. Какая путаница и несправедливость!

– Да уж… – осторожно ответила Ксения.

– Вот ты скажи, – неожиданно продолжила Ирка, – чем я хуже тебя?

Ксения неопределенно пожала плечами.

– Ты, наверно, думаешь, я толстая? Нет! Ошибаешься! Мама говорит, что у меня просто кость такая – широкая. А сама я совсем не толстая. Это просто обман зрения.

– Вполне возможно, – ответила Ксения, чтобы хоть как-нибудь утешить расстроенную Сыромятникову.

– Слушай, Золотарева, а давай я скажу Сереге, что ты влюблена в Германовича и что у него нет никакой надежды? Ты ведь не против? Это же правда!

– Я ему уже говорила об этом… почти…

– И что он?

– Теперь я понимаю, что он очень огорчился.

– Но ты ведь на него не претендуешь, а, Золотарева? Германович-то гораздо лучше. У него и рюкзак «Камелот», и кроссовочки какой-то навороченной фирмы. А ресницы! Ты обратила внимание, какой длины у Стасика ресницы? Девчонки от них просто как мухи мрут! И к тому же граси… грари… ну, в общем… картавит он не хуже Григорьева, а даже лучше. А если Стасик у родителей попросит себе мотоцикл, так они ему такой купят – умереть не встать! Накатаешься до умопомрачения! Ну? Так я скажу Сережке? Договорились?

– Знаешь, Ирка, после разберемся с ресницами и мотоциклами. Поехали домой! Ты иди впереди, а я за тобой. Ну… чтобы тебя, значит… не позорить.

В электричке Сыромятникова тоже села отдельно от Ксении. А та очень этому обрадовалась – ей хотелось подумать обо всем, что с ней приключилось за два недолгих месяца, что она училась в новом классе. Как она могла так оплошать? Зачем ей нужно было связываться с дурацким вызыванием духа Пиковой Дамы? Ну что она теперь имеет? Одно нервное расстройство, раздражительность и страх темноты. Все-таки не может та страшная карга в зеркале существовать по-настоящему. Может быть, у Овцы свечи были особенные, с каким-нибудь галлюциногеном? Они так сильно пахли… Нет, не стала бы она и себя заодно травить, и Охотницу. Свечи у нее с Нового года остались. Наверно, в них сильный ароматизатор добавлен.

С другой стороны, на следующий же день после компьютерного послания с проклятием Пиковой Дамы с ней, Ксенией Золотаревой, начались неприятности. Еще журнал с отметками… Неужели из-за него ее исключат? Хотя… может быть, это даже и к лучшему. Конечно! Ведь здорово будет – никогда больше не видеть Овцу Долли, Охотницу, толстенького Сырка, Германовича…

Ох, Германович… Как она могла в нем так ошибиться? Как могла не замечать, что он не понимает никаких ее намеков? Сейчас это настолько очевидно, что от одних только воспоминаний об их разговорах краской стыда заливает лицо. И человек он совсем другой. Ничего общего с Мотоциклистом! Неужели любовь так застилает глаза? Ксения впервые употребила слово «любовь» по отношению к чувствам, которые она испытывала к Стасу, и оно, это слово, показалось ей сейчас неуместным. Может быть, потому, что Германович оказался не таким, каким ей хотелось бы. Не нужны ей его ресницы и рюкзак «Камелот». И сам он, такой веселый, красивый и благополучный, не нужен!

Ксения посмотрела в окно. И стала внимательно разглядывать заоконные пейзажи – специально, чтобы не переходить думами к Григорьеву, потому что ей было невыносимо стыдно. Электричка неслась мимо широких разлапистых елей, ярко-зеленых и сказочно-красивых, как в Берендеевом царстве, мимо уже потерявших свою листву кленов и тополей. А вот рябина… Надо же – одна на пригорке, красная, как факел! Голые деревья – это все они: Овца Долли, Охотница, Германович. Вечнозеленая толстая елка – это Ирка-Сырок со своей не менее вечной любовью к Григорьеву, тянущейся аж из подготовительной группы логопедического детского сада. А рябиновый факел – это, конечно, сам Сергей, которому одному только и нужна Ксения. Он помогал ей и выслушивал ее откровения абсолютно бескорыстно, ничего не требуя взамен. Она приникла к окну. Мимо продолжали нестись деревья, но ни в одном она не видела себя. Ее нет в этом лесу, ни с Овцами, ни с Сырками. И вряд ли она, Ксения, полное ничто после всего случившегося, посмеет приблизиться к факелу-Сереже.

– Слышь, Золотарева, – Ксению ткнула в бок Сыромятникова, – я все-таки к тебе сяду, а то так скучно, прямо не могу.

– Да ты что, Ирка?! – притворно испугалась за нее Ксения. – Вдруг пассажиры подумают, что мы с тобой заодно и ты тоже едешь краситься в зеленый цвет!

– Ладно тебе, не остри. Я, знаешь, что думаю?

– Что?

– Может, нам с тобой еще раз вызвать эту старуху… ну… Пиковую Даму…

– Зачем?

– Выяснить хочется, была ли она на самом деле… Дух ли настоящий, или все девчонки подстроили…

– А что изменится-то, если ты узнаешь?

– Если она все-таки настоящая, я спрошу про Серегу, а тебе советую выяснить, как выпутаться из истории с классным журналом.

– Плевать мне вообще-то на тот журнал! – честно сказала Ксения. – Но я, пожалуй, согласна еще раз попробовать. Ну, с зеркалом… с Дамой Пиковой…

– А что ты хочешь у нее узнать? – Любопытная Ирка приблизилась к Ксении вплотную, уже абсолютно не беспокоясь о том, что та ее сильно компрометирует своим эпатажным имиджем.

– Знаешь, мне кажется, ты права: нельзя оставлять такое дело не разгаданным. И если вдруг Пиковая Дама на самом деле существует, у меня тоже найдется, что у нее спросить. Только это не твоего ума дело, Ирка!

– Подумаешь! – Обиженная Сыромятникова слегка отодвинулась от Ксении.

– Ладно, не обижайся! – просительно заглянула ей в лицо Ксения. – В общем, я не против твоей идеи, но, честно говоря, не представляю, как воплотить ее в жизнь. Я даже боюсь подумать, как меня сейчас дома встретят. Может так случиться, что после сегодняшнего ночного отсутствия меня вообще никуда не выпустят дня три, как Григорьева. А дух ведь ночью надо вызывать…

– А почему, собственно, ночью? Кто сказал, что ночью? – Ирка опять придвинулась к Золотаревой.

– Ну… вроде так принято. Может, они днем не появляются.

– Это вампиры днем не появляются, потому что для них солнечный свет смертелен, а Пиковая Дама же не вампир!

– Откуда ты знаешь? Вид у нее был очень даже вампирский – кровожадный такой, аж жуть…

– Хм, вообще-то ты права: Пиковая Дама – все-таки мертвец, а мертвецы из могил, как и вампиры, по ночам встают.

– Да нет же, никакой она не мертвец! – вдруг сообразила Ксения. – Она литературная героиня, хоть, конечно, по сюжету и умершая… Ее Пушкин придумал.

– Ой, как же я-то не догадалась?! Тогда вообще все просто: если Пушкин ее придумал, то и мы вполне можем придумать ей обстоятельства, в которых она должна появиться. Или… возьмем, да и сымитируем ночь. Шторы задернем, часы переведем, свечи зажжем.

– Бред ты какой-то несешь, Ирка, – скривилась Ксения. – Никогда не слышала, чтобы духов днем вызывали.

– Ничего не бред! Просто никому не приходило в голову попробовать. А нам пришло, и мы попробуем, вот!

– Я думаю, Дама и со шторами задернутыми разберется, белый день стоит или ночь. И перевод часов тебе тоже не поможет. Ты ее за какого-то ненормального духа принимаешь.

– А она и есть ненормальная! Нормальные тихенько себе в могилках лежат и через зеркала ни к кому не лезут.

– Ну тебя, Ирка! Мастерица ты страху нагонять. Говорю ж тебе – нигде она не лежит, потому как придуманная. Обыкновенный литературный персонаж она.

– Тем более! Ты заклинание для вызова этого персонажа помнишь?

– Надо подумать… Вообще-то у меня память хорошая… Сейчас… Кажется, так:

Изменись, глубина изначальная,

Ты проснись, пробудись, гладь зеркальная,

Отразись в ней, свеча бликовая,

Ты явись нам в ночи, Дама Пиковая…

Не успела Ксения произнести последнее слово, как с грохотом распахнулась вагонная дверь, и из тамбура в салон электрички ввалилась старая толстая цыганка, с седыми патлами, выбивающимися из-под невероятно цветастой шали с кистями. На ней были как минимум три, надетые одна на другую, разноцветные юбки; куртка «Nord». На плече ее висела спортивная сумка «Adidas», а на ногах красовались навороченные кроссовки той же фирмы.

– Сработало! – вздрогнула Сыромятникова и криво улыбнулась. – И без зеркала со свечами… А ты говоришь, бред я несу…

Цыганка чуть постояла в начале вагона, цепким взглядом оглядела редких пассажиров и прямым ходом направилась к девчонкам, прижавшимся друг к другу от страха и неожиданности.

– Чего грустим, красавицы? – растянув в улыбке полный золотых зубов рот, спросила она и так тяжело плюхнулась на сиденье, что оно жалобно пискнуло под ней, а потом даже хрюкнуло.

Вид у цыганки был такой, будто бы она спросила это просто так, для порядка, а на самом деле очень хорошо знала ответ. Девочки, естественно, не проронили ни слова.

– Вот ты, зелененька, – показала она коричневым пальцем с искрящимся перстнем на Ксению, – дай ручку, погадаю! Все скажу, что было, что будет.

– У меня нет денег, – буркнула Ксения, для надежности спрятала руку в карман куртки и добавила: – Я и так хорошо знаю, что было. И даже, что будет, догадываюсь. Хорошего, например, на сегодняшний день не ожидается.