Осенние бури часто были причиной бедствий, не раз они приносили с собой наводнения и лавины, не одна деревушка, не одна уединенная усадьба пострадала от них, но такой катастрофы не помнили старожилы. По странной случайности вода и буря угрожали на этот раз преимущественно железнодорожному пути, который шел по берегу реки вдоль всего Волькенштейнского участка, где многочисленные мосты и постройки представляли немало уязвимых мест для натиска воды.

При первом же появлении опасности Эльмгорст энергично принял нужные меры, все рабочие были стянуты на путь для его охраны, инженеры день и ночь оставались на своих постах, сам Эльмгорст разрывался на части, чтобы быть одновременно всюду. С одного опасного места он перелетал на другое, ободрял, распоряжался, воодушевлял и совершенно не думал о собственной безопасности. Его пример увлекал других, все, что только в человеческих силах, было сделано, но человек оказывался слишком слабым в борьбе с расходившимися стихиями.

Три дня и три ночи шел проливной дождь, тысячи ручейков и ручьев, обычно мирно сбегавших с гор, вздулись и клокочущими потоками неслись через леса в долину, увлекая за собой стволы деревьев и обломки скал. И все это стремилось в реки, которые поднимались все выше и выше, с яростной силой набрасываясь на плотины, ограждающие полотно дороги. Наконец, плотины не выдержали непрерывного напора, одни из них были залиты, другие прорваны, размокший, разрушаемый водой грунт расползался и увлекал за собой каменные постройки. Не выдерживали и мосты, один за другим рушились они под натиском вод. Из-за непрерывного ливня всюду происходили оползни и обвалы. Ко всему этому буря свирепствовала в воздухе, страшно затрудняя спасательные работы. Если бы во главе их не стоял главный инженер, рабочие давно бросили бы все и смотрели, прекратив все усилия, на разрушение, которое не могли предотвратить.

Но Эльмгорст боролся до последней возможности. Как прежде он шаг за шагом завладевал этой местностью, так теперь шаг за шагом отстаивал ее. Он не хотел быть побежденным, но в то время как он отчаянно боролся, стремясь, во что бы то ни стало спасти свое создание от уничтожения, в его ушах звучали последние слова барона Тургау: «Берегитесь наших гор, которые вы так самонадеянно собираетесь покорить! Как бы они не обрушились на все ваши сооружения и не разнесли их в щепки! Хотел бы я присутствовать при этом, чтобы полюбоваться, как все ваше проклятое дело разлетится вдребезги!»

Теперь это мрачное пророчество исполнялось. Люди вырубили леса, пробились сквозь горы, обуздали потоки, заковали в железные цепи все горное царство, чтобы заставить его служить себе, и с гордостью хвалились, что победили и подчинили себе фею Альп. И вдруг, когда их дело было почти кончено, она встала со своего облачного трона и гневно тряхнула головой; она спустилась с вершины, неся с собой гибель, и от ее бурного дыхания рассыпались в прах гордые людские сооружения. Тут уже ничего не могли поделать ни мужество, ни энергия, ни дерзость, ни борьба; дикая, стихийная сила в несколько дней бесследно смела то, что человек создавал в течение нескольких лет неустанного труда, и с ироническим хохотом играла людьми, воображавшими, что они стали ее господами. Это была страшная, смертельная игра!

Правда, Волькенштейнский мост был еще цел и невредим, когда все остальное уже колебалось и рушилось. Кипящая пена бушующей реки даже не долетала до него. Он висел в воздухе, на головокружительной высоте, и сила вихря разбивалась о железные устои мощной постройки, она покоилась на своем каменном основании так твердо, точно должна была стоять вечно и не боялась никаких злых сил.

Станционное здание, в котором временно жил главный инженер с того дня как разразилась катастрофа, обратилось в главную штаб-квартиру, куда поступали все донесения и известия и откуда исходили все распоряжения и указания. Эта часть пути считалась до сих пор защищенной от опасности, так как здесь железнодорожная линия проходила по узкой боковой долине, перебрасывалась через ущелье, а далее по высоким откосам направлялась к реке, образовывавшей в этом месте большую дугу. Наводнение, причинившее столько бед на нижнем участке дороги, не могло дойти до верхнего. Но теперь потоки, низвергавшиеся с Волькенштейна, грязь и камни, которые они несли с собой, проникли до самого моста. Очевидно, опасность и здесь была велика, потому что Эльмгорст сам был на месте и лично руководил работами.

Среди общей суеты появление Нордгейма с его спутниками осталось почти не замеченным, к нему подошли только два-три инженера и подтвердили последние известия. Работа шла с лихорадочным напряжением, толпы рабочих что-то делали около моста и у здания станции, а дождь между тем лил потоками, и буря ревела так, что под ее завывание невозможно было расслышать крики распоряжавшихся инженеров.

Нордгейм направился к Эльмгорсту, который оставил свое место и пошел ему навстречу. Оба думали, что разговор, после которого они окончательно расстались, будет последним, но теперь они ежедневно виделись, говорили и в водовороте быстро следующих друг за другом событий почти не чувствовали неловкости при встрече. Они лучше других знали, что могли потерять и что отчасти уже потеряли, и опасность, грозившая предприятию, в котором оба принимали участие, опять связала их интересы так же крепко, как в дни их самого тесного союза.

— Ты здесь, на верхнем участке? — с тревогой спросил Нордгейм. — А нижний…

— Пришлось бросить, — докончил за него Вольфганг. — Удерживать его дольше не было возможности. Плотины прорваны, мосты снесены; я оставил там лишь необходимое число людей для охраны станции и сосредоточил здесь все силы. Необходимо во что бы то ни стало обезвредить эти потоки.

Беспокойный взгляд Нордгейма перешел с моста на здание станции, где тоже хлопотали рабочие.

— А там что такое? Ты велел очистить дом?

— Я велел перенести в безопасное место, по крайней мере, бюро с планами и чертежами, потому что нам грозит лавина с Волькенштейна: были уже кое-какие признаки.

— Этого только недоставало! — пробормотал Нордгейм в отчаянии, и вдруг в его мозгу промелькнула страшная мысль. — Бога ради! Ведь не думаешь же ты, что мост…

— Нет, — сказал Вольфганг с глубоким вздохом. — Заповедный лес охраняет ущелье, а с ним и мост, его не сломать никакой лавине. Я еще при составлении проекта предвидел такую возможность и принял меры.

— Это было бы ужасно! — простонал Нордгейм. — Убытки уже и теперь неисчислимы, а если еще мост рухнет, все погибнет.

При таком взрыве отчаяния, мрачно сдвинутые брови Вольфганга еще сильнее сдвинулись.

— Сдержись! — тихо, но выразительно напомнил он. — Ведь за нами наблюдают, все смотрят на нас, мы должны подавать пример мужества и надежды, иначе люди не выдержат.

— Надежды! — повторил Нордгейм, ухватившись за это слово, как за якорь спасения. — Ты, в самом деле, еще надеешься?

— Нет, но я буду бороться до последнего вздоха.

Нордгейм посмотрел в лицо говорившему. Бледное, угрюмое лицо Эльмгорста было неподвижно, точно выкованное из железа, черты его не выдавали бури, бушевавшей в его душе, а между тем и для него все было поставлено на карту. С тех пор как он отказался от своей гордой мечты о могуществе и богатстве, ему оставалось только его произведение, которое послужит основанием для созидания нового будущего, если он останется жив или, по крайней мере, оставит неизгладимый след его существования в случае, если он падет от пули Вальтенберга; теперь и это гибло! Но Эльмгорст по-прежнему высоко держал голову и боролся, тогда, как Нордгейм не мог совладать со своим отчаянием. Что ему было до того, что его растерянность заметят, что от человека в его положении ждут примера мужества? Он думал только о громадных убытках, которые причинит ему эта катастрофа и которые могут разорить его, если бедствие скоро не прекратится.

— Я должен вернуться к рабочим, — сказал Эльмгорст, прерывая разговор. — Если хочешь остаться, поосторожнее выбирай место: всюду обваливается земля, уже было несколько несчастных случаев.

Он повернулся, чтобы идти к плотине, и только теперь заметил, что Нордгейм не один. На одну минуту его ноги точно приросли к земле, и взгляд устремился на Эрну. Он подозревал, что привело ее сюда, ведь он знал теперь, что она боится за него, но не пытался подойти. Рядом был человек, которому она должна была принадлежать, который и теперь уже смотрел на нее, как на свою неотъемлемую собственность. Он стоял безмолвный, неумолимый, как сам рок.

Вальтенберг видел полный страха взгляд Эрны, последовавший за Вольфгом, когда тот вернулся к рабочим и стал как раз на середине плотины, которой грозила опасность. Как будто случайно он схватил за поводья лошадь Эрны и притянул ее к себе железною рукой.

Вдруг позади них вынырнула долговязая фигура Гронау, он подошел, насквозь промокший, забрызганный грязью, но совершенно спокойный.

— Вот и мы! — сказал он, здороваясь. — Мы прямо из Оберштейна и скорее приплыли, чем пришли.

— «Мы»? — переспросил Эрнст. — С вами Рейнсфельд?

— Конечно. Нам немало труда стоило образумить оберштейнцев и убедить их, что их гнезду не грозит опасность. Это была нелегкая работа, но, наконец, они поняли. Однако не успели мы покончить с этим делом, как явился посланный от главного инженера звать доктора, потому что во время работ произошло несколько несчастных случаев. Добряк-доктор, понятно, сейчас же побежал сюда, как угорелый, а я пошел с ним, подумав, что пара здоровых рук везде пригодится. И оказалось, это была неглупая мысль. Пока я пристроился помощником при лазарете вон в той сторожке и пришел сюда только на минутку показаться вам, у нас там полны руки работы.

— Значит, были уже несчастные случаи? Надеюсь, нет тяжелораненых? — поспешно спросила Эрна.

— Одного унесло потоком, и его выловили всего израненного, доктор думает, что он едва ли выживет; другого ударило по голове обвалившейся глыбой земли, он тоже между жизнью и смертью; остальные пострадали легко.

— Если доктору Рейнсфельду нужна еще помощь, пусть распоряжается мною! — объявила молодая девушка и уже готова была повернуть лошадь к указанному домику сторожа.

— Благодарю, мы справимся одни, — сказал Гронау, а Вальтенберг с удивлением обернулся и посмотрел на невесту, воскликнув:

— Что с тобой, Эрна? Я думаю, найдутся другие руки, ведь ты слышишь, Гронау помогает доктору. К чему же это ненужное геройство?

— Потому что я не в состоянии оставаться праздной и безучастной, когда все работают, напрягая последние силы.

В ответе молодой девушки выражался откровенный упрек, но Эрнст не пожелал понять его.

— Ну, по крайней мере, безучастной тебя никак нельзя назвать: тебя буквально трясет лихорадка от возбуждения, — холодно заметил он. — Но ты сказала правду, люди в самом деле делают все, что могут, хотя постоянно подвергаются опасности.

— Это потому, что впереди них главный инженер, — подхватил Гронау. — Если бы он не был всюду первым и не показывал им, как надо презирать опасность, они, наверное, призадумались бы и отказались от дела, такой вожак увлекает за собой даже малодушных. Вот он стоит на самой середине дамбы, которую, того и гляди, снесет водой, и командует так, будто повелевает всем горным миром! Уже три дня он воюет с этой проклятой феей Альп, которая на сей раз, кажется, совсем взбесилась, и вот увидите — ему удастся угомонить ее. Однако мне пора назад, к доктору! Храни вас Бог!

Гронау ушел, и Нордгейм, вернувшийся в это время к своим спутникам видел, как он исчез в дверях сторожки. Он невольно вздрогнул. Появление этого человека показалось ему лишним дурным предзнаменованием, оно напомнило ему еще об одной грозной опасности, отступившей на задний план только из-за катастрофы, которой и одной было бы совершенно достаточно.

Короткий разговор с Вольфгангом отнял у Нордгейма последнюю тень надежды. Если бы пришлось уступить и верхний участок, то, что же осталось бы от всех построек, которые поглотили миллионы, и которые он не имел уже возможности восстановить в том же виде? Он с самого начала был главным собственником дороги, а в последнее время, в надежде на прибыль при ее передаче, еще скупал акции, и таким образом весь ужасающий убыток падал почти на него одного. Он знал, что его состояние, вложенное во многие другие предприятия, не выдержит такого удара, а если еще Гронау исполнит свою угрозу и открыто выступит с обвинением, все погибнет. Миллионер твердо стоящий на ногах, может быть, и мог спокойно встретить его, но человека, под которым колеблется почва, оно должно будет окончательно добить. Нордгейм знал свет, мнением которого так часто хладнокровно манипулировал.

Теперь от его хладнокровия и энергии не осталось и следа. Этот человек, которого всю жизнь баловала удача, не мог поверить, чтобы она так безвозвратно покинула его. Он всегда был лишь смелым, умным дельцом, а не сильным характером, и перед первым же ударом судьбы растерялся самым жалким образом. Полный глухого отчаяния, смотрел он на работающих людей, которыми опять руководил главный инженер.