Бенно и Алиса шли за ними медленнее. Доктор был совершенно безмолвным кавалером, он не проронил ни слова и только бросал почтительно-робкие взгляды на даму, шедшую с ним под руку. А между тем сегодня она вовсе не представлялась ему такой неприступной аристократкой, как при первой встрече. В легком светлом платье и соломенной шляпе с цветами Алиса казалась удивительно простой и милой, это была самая подходящая рама для нее, если бы только ее лицо не было так бледно. Она, видимо, робела, очутившись среди толпы народа; когда же с площадки, где танцевали, донеслись веселые крики, она остановилась и нерешительно взглянула на своего спутника.

– Вам страшно? – спросил он. – Так вернемся.

– Это от непривычки. Ведь эти люди, наверно, не дурные.

– Нет, совсем не дурные! – подхватил Бенно. – В наших волькенштейнцах нет и следа грубости, могу засвидетельствовать: я довольно давно живу с ними.

– Да, уже пять лет, говорил Вольфганг. Как же вы выдерживаете?

– Это вовсе не так страшно, как вы думаете. Я веду здесь, правда, очень уединенную жизнь, подчас она бывает даже тяжела, но приносит и немало радостей.

– Радостей? – недоверчиво повторила Алиса, поднимая на него глаза, большие карие глаза, которые опять привели доктора в такое смущение, что он позабыл ответить.

Вдруг в толпе произошло движение: Рейнсфельда заметили только теперь, потому что он пришел через гостиницу, и тотчас окружили плотным кольцом.

– Доктор! Наш доктор! – послышалось со всех сторон. Вслед затем двадцать-тридцать шляп разом слетело с голов, и столько же загорелых рук протянулось навстречу молодому врачу. Старые и малые теснились к нему, каждому хотелось получить от него привет, поклон, каждый желал поздороваться с ним. Эти люди положительно пришли в восторг, увидев своего доктора.

Рейнсфельд озабоченно посмотрел на свою спутницу, он боялся, что давка испугает ее, но Алиса, казалось, напротив, с удовольствием смотрела на бурные овации. Она только немножко крепче оперлась на его руку, но лицо ее повеселело.

Едва доктор успел объяснить поселянам, что его дама хочет посмотреть на танцы, как все стремительно бросились очищать им место, образовалась целая процессия, которая двинулась к площадке для танцев. Ряды зрителей были без всяких церемоний раздвинуты, явился стул, и через несколько минут Алиса уже сидела в самом центре шума и веселья Ивановых танцев; по правую и по левую ее руку, подобно почетному караулу, разместились парни, заботясь, чтобы танцующие пары, пролетая слишком близко, не задели барышню.

– Кажется, они очень любят вас, – сказала Алиса. – Я никак не думала, чтобы крестьяне так ценили своего врача.

– Обычно они и не ценят его, – ответил Рейнсфельд. – Они видят во враче человека, которому надо платить, и избегают обращаться к нему за помощью. Но между мною и волькенштейнцами совсем исключительные отношения: мы вместе пережили тяжелые времена, и они ставят мне в заслугу то, что я не бросил их в беде и иду без различия ко всем, кто только во мне нуждается, хотя многие могут отблагодарить меня только пожеланием «Да наградит вас Бог!». В народе такая бедность, что, право, нельзя всегда думать только о себе, по крайней мере, я не могу.

– Да, я знаю, – отозвалась Алиса с необыкновенной живостью. – Вы тогда не думали о себе, когда дело шло о выгодном месте, Вольфганг говорил об этом, когда вы были у нас.

– Неужели вы помните? Да, Вольф ужасно бранил меня тогда и, конечно, имел для этого основания. Место было чрезвычайно выгодное – при больнице, в большом городе, и по какому-то счастливому случаю мне давали предпочтение перед другими кандидатами; но я должен был непременно явиться лично на выборы и тотчас вступить в отправление должности: это было поставлено условием.

– А у вас в это время были больные в Оберштейне?

– Не в одном Оберштейне, а во всем округе. Дифтерит так и косил детей. Почти в каждом доме лежал больной, а то и несколько, и большинству приходилось плохо, как раз когда эпидемия достигла крайнего развития, и явилось предложение. До ближайшего врача полдня езды, а важные господа коллеги в Гейльборне не поедут в бурю и метель в горы, на какую-нибудь уединенную ферму, да они и не по карману этим людям. Я со дня на день откладывал отъезд. Вольф настаивал, но я не мог уехать… Наци, поди-ка сюда!

Он поманил к себе шестилетнего мальчугана, который вместе с другими протеснился вперед и весело смотрел на танцы. Это был бойкий малыш с льняными волосами и пухлыми щечками. Он поспешно подошел, явно гордясь тем, что его позвал доктор, и доверчиво поднял взор на молодую даму, которой его представили.

– Поглядите-ка на этого карапуза, – продолжал Рейнсфельд. – Правда, никто не скажет, что восемь месяцев тому назад он был при смерти? Это внук старого Зеппа, который раньше служил в Волькенштейнергофе, у него есть сестренка, и она тоже чуть не умерла тогда. Вот они-то и решили вопрос. Когда я уже совсем решил было ехать, пришел за мной бурной ночью Зепп; старик горько плакал, и молодая крестьянка, мать детей, плакала и кричала: «Не уезжайте, доктор! Если вы уедете, мальчик умрет и девочка тоже!» Никто лучше меня не знал, как нужна была детям помощь врача. Бедный мальчуган изо всех сил боролся с жестокой болезнью и так жалобно смотрел на меня, точно на Господа Бога. И я остался. У меня не хватило духа уехать и бросить детей в беде, чтобы обеспечить себе теплое местечко. Конечно, я уведомил кого следовало, как и почему не могу приехать, но меня не могли ждать, кандидатов было немало, и место предоставили другому.

– А вы? – тихо спросила Алиса.

– Я? Что же, я не жалел об этом: мне удалось выходить большую часть своих маленьких пациентов, а волькенштейнцы с тех пор готовы за меня в огонь и воду.

Алиса не отвечала, а только смотрела с удивлением на этого человека, который рассказал обо всем так просто и скромно, ему, видно, и в голову не приходило ставить себе что-то в заслугу. А между тем он пожертвовал, может быть, своим будущим. Потом она притянула к себе Наци и поцеловала его в свежую щечку. В этом движении было что-то невыразимо милое, и глаза Бенно заблестели: он понял ее безмолвное одобрение.

– Вы здесь принимаете поклонение собравшегося народа, Бенно? – воскликнула Валли, подходя с мужем, а тот шутливо прибавил:

– Это было целое триумфальное шествие, когда вас с фрейлейн Нордгейм вели на площадку! Нельзя ли и нам немножко погреться в лучах твоей популярности?

Подошел и Вальтенберг с Эрной, и вся компания уютно уселась в углу танцевальной площадки. Бедная баронесса Ласберг и не подозревала, каких бед натворила ее несвоевременная мигрень. Алиса, так бережно охраняемая от всякого шума и всякой неприличной обстановки, сидела у самого оркестра, издававшего раздирающие душу звуки, среди криков и возгласов танцоров, что есть силы отбивавших такт своими подбитыми гвоздями подошвами, среди крутящихся облаков пыли и чувствовала себя прекрасно. Ее щеки слегка порозовели, глаза сияли удовольствием, а Рейнсфельд стоял подле ее стула, гордый и счастливый, как никогда в жизни, и держал себя совсем как настоящий кавалер. Сегодняшний день был днем чудес!

Однако популярность доктора имела и свою обратную сторону, и это скоро дало себя знать. Мать маленького Наци с таинственным видом отозвала его с площадки, собираясь возложить на него важную миссию. Дело в том, что старый Зепп на днях принес с виллы Нордгейма известие, будто фрейлейн фон Тургау скоро будет помолвлена, а может быть, даже уже помолвлена с господином из Гейльборна, но для того, чтобы отпраздновать обручение, ждут возвращения самого Нордгейма. Дочь Зеппа, до замужества тоже жившая в Волькенштейнергофе и сохранившая старую привязанность к господам, была вне себя от радости, увидав сегодня свою барышню, и представила ей своих двух ребят. Теперь она хотела, чтобы Наци сказал барышне стихи, которые говорят в этот день невестам, и вместе с сестрой поднес обрученным букеты. Получив эти букеты, жених и невеста должны были, по обычаю, протанцевать друг с другом. Она рассудила, что барышня знает этот старинный обычай и, конечно, будет рада, если они окажут такое внимание ей и ее «милому». Из большого букета свежих альпийских цветов в зале гостиницы были выбраны самые красивые, и тут же наскоро состоялась генеральная репетиция, во время которой Наци вел себя превосходно, а потому ничто не помешало ходу дела.

Кстати, на площадке наступила пауза и музыка молчала, когда появился Наци. В одной руке у него был букет альпийских роз, а другой он вел за руку младшую сестру, которая несла такой же букетик; дети серьезно и торжественно направились к господам, как им было приказано, но, вероятно, данные им инструкции были недостаточно точны, потому что малыши подошли прямо к доктору и Алисе; они поднесли цветы, и мальчик принялся декламировать свое приветствие.

– Господи Иисусе! Наци! Это не те! – испуганно зашептала мать, следовавшая за детьми, но Наци не позволил сбить себя с толку; для него только один человек мог быть «тем» – доктор, а барышня, сидевшая рядом с ним, само собой разумелось, должна была быть «той». Поэтому он храбро продолжал и с чувством закончил словами:

– Примите от меня цветочки, и пусть святой Иоанн вам даст свое благословенье и счастье вам пошлет!

Алиса с удивлением, но приветливо взяла букетик, который ей протягивала девочка, но Бенно, знавший значение этой церемонии, пришел в полное смятение.

– Что вам вздумалось, ребята? – произнес он, отступая назад, но отделаться от Наци было не так-то легко, и он энергично втиснул букет в руку доктора.

– Возьмите же цветы, – весело сказала Алиса. – Однако что все это значит?

– Это старинный обряд, призывающий на вас благословение святого Иоанна, – смеясь, объяснила Эрна, – а цветы означают, что ты непременно должна станцевать с доктором, Алиса. Боюсь, что отказаться нельзя.

– О, да это прелесть что такое! – радостно вскрикнула Валли и захлопала в ладоши от восторга. – Бенно должен танцевать, непременно должен!

Бедный Рейнсфельд отчаянно отбивался, но Герсдорф и Вальтенберг со смехом приняли сторону Валли, и даже Эрна, понявшая по смущенной физиономии матери Наци, как было дело, приняла участие в шутке.

– Достаточно сделать один тур, Алиса, – сказала она. – Принеси эту жертву старинному обычаю: крестьяне будут глубоко обижены, если ты не станцуешь с их любимым доктором. Отказавшись танцевать, ты откажешься и от благословения, которое они так от души призвали на тебя.

Но Алиса, казалось, и не находила в этом ничего особенного. Она улыбнулась при виде страха, с которым молодой доктор отказывался от танцев, и, обращаясь к нему, сказала вполголоса:

– Придется покориться, доктор. Как вы думаете?

У доброго Бенно, который если и танцевал когда-либо, то разве на деревенском празднике, положительно закружилась голова при этих словах.

– Фрейлейн!.. Вам угодно? – пробормотал он.

Вместо ответа Алиса встала и взяла его под руку; окружающие, считавшие, что так и следовало сделать, поспешно расступились, музыка заиграла, и в следующую минуту пара закружилась.

Тем временем баронесса Ласберг почувствовала себя несколько лучше: тишина и прохлада уединенной комнаты принесли ей пользу. Величественно шурша платьем, она направилась обратно в садик, но, к своему неудовольствию, нашла выход из дома загороженным: на высоком каменном крыльце гостиницы вплотную стояли люди, между прочими Гронау с Саидом и Джальмой, и даже хозяин с хозяйкой были тут; все вытягивали шеи и с напряженным вниманием глядели поверх голов тех, кто стоял ниже, на площадку, которая была видна отсюда как на ладони. Очевидно, там происходило что-то необыкновенное.

Старая дама, разумеется, была выше любопытства, в то же время ее привело в негодование, что никто не замечает ее. Она повелительно обратилась к Саиду, стоявшему ближе других.

– Саид, дайте мне пройти! Господа еще в саду?

– Нет, на площадке, – радостно ответил Саид.

Баронесса рассердилась. Она тотчас поняла, что такая неприличная выходка – дело рук этой ужасной Валли!

– И фрейлейн Нордгейм оставили одну? – спросила она.

– Мисс Нордгейм танцует с господином доктором, – объявил Саид, осклабившись, отчего его белые зубы так и сверкнули на черном лице.

Баронесса только пожала плечами в ответ на чепуху, которую нес этот человек на своем ломаном немецком языке, но невольно взглянула по направлению его руки и увидела нечто, заставившее ее окаменеть на месте: коренастую фигуру доктора и в его объятиях молодую девушку в светлом летнем платье и соломенной шляпе с цветами, свою воспитанницу, Алису Нордгейм! И они танцевали! Алиса Нордгейм танцевала с мужицким доктором!

Это было больше, чем могли вынести и без того расстроенные нервы баронессы Ласберг, у нее закружилась голова. Саид услужливо подхватил падающую даму, но решительно не знал, что делать дальше, а потому испуганно закричал: