Эльза Вернер - Фея Альп

– Да, это главное, это надо сделать прежде всего! – воскликнул Гронау с таким энтузиазмом, что Валли пришла в восторг, увы, не подозревая, что его воодушевление было вызвано только отсрочкой.

– А до тех пор мы – союзники и вступаем с вами в заговор, – торжественно сказала она, протягивая руку. – По рукам!

У Гронау стало как-то тревожно на душе. Несколько секунд он колебался, но потом случилось нечто неслыханное: Гронау наклонился и поднес к губам розовые пальчики, правда, очень неловко, но все же это был, несомненно, поцелуй.

Последний был принят с удовольствием. Валли нашла, что медведь начинает делаться человеком. Но не успела она еще перестать радоваться, как он вдруг вскочил словно укушенный тарантулом, воскликнув:

– Ах, эти повесы! Безбожные повесы!

– Что такое? Что случилось? – испуганно спросила молодая женщина, но в ту же минуту сама увидела, что было причиной взрыва: две физиономии, одна черная, другая коричневая, прижались к оконным стеклам снаружи так плотно, что их носы совсем расплющились, и две пары черных, горящих любопытством глаз смотрели в комнату.

– Погодите! Я вам дам шпионить! – закричал Гронау, с бешенством бросаясь к окну, вследствие чего лица мгновенно исчезли.

– Да пусть себе смотрят, – спокойно сказала Валли. – Однако пора нам заканчивать, пойду посмотрю, остались ли наши влюбленные при своей идее о вечной разлуке. До свиданья!

Она грациозно наклонила головку и ушла в соседнюю комнату, а Гронау через заднюю дверь выбежал из дома, собираясь хорошенько отчитать своих любопытных подопечных, но не успел даже начать, потому что Саид радостно оскалил ему навстречу все свои зубы, говоря:

– О, теперь у мастера Хрона тоже есть дама!

– И очень красивая! – так же восторженно прибавил Джальма.

– Что? Ты воображаешь, что эта история касалась меня? – крикнул возмущенный Гронау. – Я только обсуждал с дамой планы женитьбы.

Едва успело столь неосторожное слово сорваться с его языка, как он уже раскаялся, потому что оно произвело эффект разорвавшейся бомбы. Саид отлетел на три шага назад, а его товарищ окаменел на месте, и оба в один голос воскликнули:

– Женитьбы!

– Сегодня же? – спросил Джальма, а его товарищ с сомнением заметил:

– Но ведь миссис Герсдорф уже замужем!

– Праведное небо! Теперь эти бараны вообразили, что я сам женюсь! – с отчаянием воскликнул Гронау и принялся объяснять, что вышеозначенные планы касались не его, а другого, совершенно неизвестного им человека.

Увы! Все было напрасно: ведь Саид и Джальма видели собственными глазами, как их ментор целых четверть часа вел с дамой интимный разговор, а в заключение поцеловал ей руку. Они остались при убеждении, что он хочет жениться на этой даме, и начали обсуждать вопрос, возьмут ли они ее сейчас же с собою в путешествие и согласится ли отпустить ее мастер Герсдорф. Гронау понял, что ничего не поделает с этой путаницей африканских и индийских понятий; впрочем, он и приступал к делу без обычной энергии, потому что чувствовал себя до известной степени виноватым: он, заклятый враг брака, дал вовлечь себя в заговор, имевший целью силой надеть на доктора Рейнсфельда супружеское ярмо! А когда доктор будет благополучно пристроен, настанет его черед, Валли Герсдорф обещала ему это!

– Упаси меня, боже, от этого живчика, – с яростью пробормотал между тем Гронау. – Я думаю, продолжись наша беседа еще с полчаса, и я в самом деле оказался бы женатым, сам не зная, как это случилось.

В окрестностях Волькенштейна уже три дня стояла страшная непогода. Бури начались на несколько недель раньше обычного и бушевали с небывалой силой. К тому же день и ночь лил дождь, в некоторых долинах прошли такие ливни, что речки и ручьи разлились и, размывая берега, затопили всю окрестность. Сообщение с Гейльборном было прервано и с трудом поддерживалось даже между ближайшими местечками, опасность росла с каждым часом.

На вилле Нордгейма готовились к отъезду, но его пришлось опять отложить, потому что при такой погоде нечего было и думать о путешествии.

Алиса сказалась больной и уже несколько дней не выходила из своей комнаты. Это был предлог избежать встречи с отцом, которой она боялась после сделанного открытия. Но и у Нордгейма в голове были другие заботы. Может быть, он даже не замечал страха, внушаемого им дочери, так же как не замечал натянутых отношений между Эрной и Вальтенбергом.

Счастье, всю жизнь не покидавшее его, казалось, вдруг отвернулось: какая-то враждебная сила мешала всем проектам, разрушала все, что он предпринимал, и делала как раз обратное. Смело составленный и тщательно обдуманный план, успех которого обещал миллионные прибыли, потерпел крушение, встретив препятствие с совсем неожиданной стороны. Человек, которого он считал навсегда прикованным к себе и своим интересам, отрекся от него в решительную минуту и сделал осуществление его плана невозможным. Нордгейм хорошо знал, что если Эльмгорст откажется утвердить оценку, то ее нечего было и думать представлять, все дело, безусловно, погибнет вследствие отказа Вольфганга, который и на вторичную попытку заставить его согласиться ответил ледяным «нет». Разговор, происшедший между ними, был краток, носил резкий характер и только подтвердил разрыв.

После этого Вольфганг отправился к невесте и пробыл у нее целый час. Содержания их разговора не узнал никто, включая отца. Молодая девушка отказалась отвечать на расспросы, но, по крайней мере, они расстались не врагами. Когда Эльмгорст выходил из дома, чтобы никогда больше не переступать его порога, Алиса кивнула ему из окна с такой задушевной теплотой, с какой никогда не обращалась к нему, когда была помолвлена, и он ответил ей так же дружески.

Нордгейм был не тот человек, который может спокойно перенести крушение своих заветных мечтаний, а тут к его гневу присоединилась еще и тревога по поводу угрозы Гронау. Он раскаивался, что не постарался как-нибудь поладить с товарищем юности, неудержимую энергию которого хорошо знал. Хотя прямых улик Гронау и не нашел, но мог кое-чем воспользоваться как опасным и даже губительным оружием. Со стороны Нордгейма было ошибкой отпустить Гронау как врага, ошибкой, за которую он мог, пожалуй, дорого поплатиться.

Впрочем, в настоящую минуту даже это отошло на задний план ввиду близкой грозящей ему потери, которая заслоняла собой все другие заботы: горная железная дорога была сильно повреждена наводнениями. Со всех сторон приходили угрожающие донесения. Уже теперь убытки достигли значительных размеров, в случае же дальнейшего подъема воды потери будут означать разорение даже для такого богача, как Нордгейм.

В гостиной сидели Эрна и Валли. Процесс, который вел Герсдорф в Гейльборне, закончился мировой, и нотариальное закрепление сделки задерживало адвоката еще на несколько дней. Его жена была в восторге от этого, потому что в качестве ангела-хранителя считала свое присутствие на вилле Нордгейма, безусловно, необходимым. Однако, к великому своему разочарованию, она довольно скоро убедилась, что охранять было положительно некого.

Эльмгорст сошел со сцены, его помолвка с Алисой была расторгнута, и это уже не составляло тайны для семьи, но они уладили дело только вдвоем с глазу на глаз, и Алиса упорно скрытничала и отказывалась дать более подробные объяснения даже подруге. Бенно тоже держался так, что к нему нельзя было подступиться, и, по-видимому, оставался при своем безумном решении расстаться с Алисой. Но самое худшее было то, что решительно никто не нуждался в помощи и советах Валли, и, вполне понятно, ее возмущала такая неблагодарность.

– Это мне награда за мою любовь к человечеству! – говорила она, будучи сильно не в духе. – Сиди теперь здесь, точно на пустынном острове среди океана, отрезанная от всего мира, в разлуке с мужем, каждую минуту подвергаясь опасности быть смытой наводнением! Альберт выловит мой труп из бушующих волн и вернется в город безутешным вдовцом. Хотела бы я знать, женится ли он когда-нибудь вторично? Это было бы ужасно!.. Я и в могиле не простила бы ему! Но мужчины на все способны!

Эрна, смотревшая на бурю и дождь, почти не слушала этой болтовни, ее мысли были совсем в другом месте.

– Нам не грозит опасность, Валли, – возразила она сдавленным голосом. – Дом стоит на возвышенности, но я боюсь, что Оберштейну приходится плохо и… на линии тоже.

– О, линию спасет главный инженер, – уверенно заявила молодая женщина. – Со всех сторон только и слышишь, что он ведет себя как герой и совершает то, что кажется невозможным. Мы были несправедливы к Эльмгорсту. Он вернул свободу Алисе, хотя с ее рукой теряет миллионы, а теперь выбивается из сил, спасая дорогу твоего дяди, хотя поссорился с ним и разошелся. Признайся, Эрна, ты также была предубеждена против него?

– Да… была, – тихо сказала Эрна.

– Твой жених едет! – воскликнула Валли, подходя к ней. – Но в каком виде! Вода так и льет с его плаща. В такую погоду приехать из Оберштейна! Я думаю, он прорвется сквозь огонь и воду, чтобы провести с тобой хоть час. Но после свадьбы это проходит, дитя мое, поверь опытной женщине, которая уже четыре месяца замужем! Мой супруг и повелитель преспокойно сидит себе в Гейльборне над своими деловыми бумагами и ждет, когда дорога ко мне просохнет. Впрочем, твой романтический Эрнст сделан, кажется, из другого теста. Но скажи, что с ним такое? Все эти три дня он ходит как грозовая туча и не спускает с тебя глаз, когда сидит здесь. Мне, право, даже жутко смотреть, наверно, у вас что-нибудь да вышло, только ты не хочешь мне сказать. Будь же наконец откровенна со мной, Эрна, облегчи свое сердце! Мне ты можешь, безусловно, довериться: я нема как могила.

Увы, Эрна вместо того, чтобы броситься на шею подруге и исповедаться, только ответила на поклон жениха, в эту минуту соскочившего с лошади, потом уклончиво сказала:

– Ты ошибаешься, Валли! У нас ничего не вышло. Решительно ничего.

Валли с досадой отвернулась: и тут не нуждались в ангеле-хранителе!

Эти люди имели престранную манеру устраивать свои сердечные дела без посторонней помощи. Обиженная таким недостатком доверия к ней, она величественно вышла из комнаты.

Едва успела она скрыться за дверью, как вошел Вальтенберг. Он подошел к невесте с обычным рыцарски-вежливым приветствием, но в этом приветствии было что-то леденящее, как и во всей его внешности, только темные глаза горели, составляя странный контраст с застывшим лицом. Валли была права: Эрнст действительно был похож на тучу, таившую в своих недрах грозную опасность.

Эрна пошла ему навстречу со стесненным сердцем, она научилась бояться этого спокойствия и холодности.

– Ну что, что там делается? – торопливо спросила она. – Ты из Оберштейна?

– Да, только мне пришлось добираться в объезд, потому что дорога уже затоплена. Сам Оберштейн, кажется, в безопасности, но жители совсем потеряли голову, вопят и мечутся, не помня себя от страха. Доктор Рейнсфельд делает все возможное, чтобы образумить их, а Гронау по мере сил помогает ему. Но люди сходят с ума из-за того, что их жалким лачугам грозит разрушение.

– Эти жалкие лачуги составляют все их имущество, – заметила молодая девушка. – От них зависит существование их самих и их семей.

– Положим, но ведь это – сущие пустяки в сравнении с громадными потерями, которые несет железная дорога. Сейчас только, когда я входил в дом, твоему дяде принесли новые неприятные известия, кажется, решительно все поставлено на карту.

– Но ведь дорогу отстаивают изо всех сил! Неужели все будет напрасно?

– Да, главный инженер борется со стихиями не на жизнь, а на смерть, – сказал Эрнст с каким-то свирепым удовольствием. – Он отстаивает свое любимое детище с энергией отчаяния, но борьба с такими катастрофами не по плечу человеку. Вода все прибывает, плотины не выдерживают напора, на нижнем участке уже все мосты сорваны. Точно вся природа восстала.

Эрна молчала. Она опять подошла к окну и устремила взор в волнующийся туман, не позволявший ничего рассмотреть. Полотна железной дороги, проходившего ниже виллы, совершенно не было видно сегодня, снизу доносился только шум рассвирепевшей реки. Там боролся Вольфганг во главе своих рабочих и боролся, может быть, напрасно.

– Но Волькенштейнский мост, во всяком случае, устоит, – продолжал Вальтенберг. Господину Эльмгорсту следовало бы удовлетвориться этим и не рисковать собой так безрассудно, как он это делает при всяком удобном случае. Он не трус, очертя голову бросается в огонь, но ведь сумасшествие – рисковать жизнью, чтобы спасти от разрушения какую-нибудь плотину. Он геройствует во главе своих инженеров и рабочих, а те слепо идут за ним. Не мешало бы им быть поосторожнее, не то он их погубит вместе с собой.

В этом постоянном напоминании невесте об опасности, которой подвергался любимый человек, была какая-то холодная, рассчитанная жестокость. Эрна обернулась и, посмотрев на него взглядом, полным упрека, промолвила: