— Как-как, — передразнивала ее Сима, — кверху каком! Неужели трудно узнать расписание его лекций?

— Не трудно.

— То-то же! Одеться броско ты сумеешь. Подчеркни свою тонкую талию. Обозначь грудь… Приурочь к этому времени и свои появления в местах, где он бывает, под каким-нибудь предлогом. Но ни в коем случае не смотри на него преданными коровьими глазами! Скользнула взглядом, поздоровалась и иди себе прочь, покачивая бедрами. Если он окликнет, постой немного рядом. Отпусти ему какой-нибудь комплимент насчет того, как он мужественно выглядит… Для начала хватит. После каждой встречи мне — подробный отчет! Как смотрел, что говорил.

Она не замечала, что уже напрямую командует подругой. Но та и не сопротивлялась, не иначе испуганная силой, с которой нечаянная любовь тащила ее к себе. Противостоять этому не было никакой возможности.

— Тоже мне, фея! — непременно уела бы ее Зоя. — Да тут и никакого чуда нет, это всякой женщине известно. Мелькай перед ним почаще, пусть привыкнет, пусть получше рассмотрит…

Всякой, да не всякой. Дина же, к примеру, не знала. И воспринимала советы Симы как откровение.

— Знаешь, Сим, — вдруг, помолчав, выпалила она, — мне страшно!

У Симы дрогнула рука, держащая трубку. Она показалась себе заговорщиком, которого ждет неминуемая расплата. Казнь. Страшно. Разве может быть страшно, когда влюблен?

— Я в момент как будто перестала себе принадлежать, — рассказывала Дина. — Теперь я — это совсем не я, а какая-то незнакомая мне женщина. Для меня перестали существовать жизненные ценности, которые прежде вообще определяли мою жизнь. То есть я не перестала любить свою дочь и уважать своего мужа, но теперь это для меня стало как бы не очень важным, понимаешь… И на первое место вышла я сама со своей любовью. — Она тут же заторопилась исправить сказанное: — Нет, грех так говорить. Дочь — вот что самое главное! Дети — то, что спасает нас… Но меня почему-то не спасает.

Понимала, что сама себе противоречит, но такая уж болезнь ее поразила, когда человека бросает из одной крайности в другую и порой он и в самом деле перестает себе принадлежать.

Дина еще помолчала и призналась:

— Только вот почему я не думаю о дочери, когда вспоминаю о нем? Неужели я — плохая мать? То, что я — плохая жена, это понятно, иначе я не посмела бы делать то, что собираюсь сделать… Вчера, во время супружеского интима, я вдруг представила, что вместо мужа со мной он, Профессор, и такое выдала! Не голосом, конечно, телом. Мой супруг просто обалдел: «Ты, оказывается, можешь быть такой страстной! Если бы ты подала хотя бы один повод для подозрений, я бы подумал, что у тебя есть любовник». Я пролепетала какую-то глупость. Он посмеялся и вроде бы ничего не заподозрил. Как будто в меня кто-то вселился. Может, я всего лишь одержима дьяволом?.. Не слушай меня, говорю все, что в голову приходит. На самом деле мне так плохо, так больно, когда я только подумаю, что как раз в это время он со своей женой… Нет, это невыносимо!

В голосе Дины прозвучал надрыв. Это уже не смешно. Смотреть, как человека, можно сказать, на твоих глазах вот так корежит! Еще один довод в пользу того, что все хорошо в свое время. А средний возраст у женщины, пожалуй, чреват такими взрывами, куда там мужикам с их бесом в ребро!

— Дина, — осторожно сказала она, делая последнюю попытку остановиться и остановить подругу, — а может, лучше помучиться, да и забыть? Ведь Зойка права. Мы поджигаем бикфордов шнур, на конце которого — две семьи. Взорвутся ведь — концов не найдешь.

— Ну и пусть! — сказала Дина и повесила трубку.

Не будь у Серафимы нога в гипсе, она предприняла бы что-нибудь существенное. Что? Ну например, пошла бы да посмотрела на этого Профессора. Что там за мужчина, который свел с ума приличную, респектабельную женщину?.. Может быть, и поговорила бы с ним… Хотя нет, не осмелилась бы. Чужая жизнь, чужое чувство… А вдруг Дина ему совершенно безразлична и вообще не в его вкусе?

Она еще долго лежала, уставясь в потолок, и все думала, думала, словно от ее мыслей Динкина любовь могла бы получить хороший конец… А ведь хорошего конца и быть-то не могло!

А потом пришла Вера. Просто удивительно, как небрежно стала она относиться к своей работе. Разгуливает по городу посреди рабочего дня.

Но эти мысли шли как бы вторым планом, фоном к общему впечатлению от вида подруги: офигеть! Уж если Сима и пыталась как-то изменить ее имидж, то, во всяком случае, не так кардинально. Или, точнее, не в ту сторону.

Итак, Вера додумалась сама, что ноги у нее красивые, и решила сделать на них акцент. Теперь на ней была мини-юбка, которая, по мнению Симы, больше пристала бы шестнадцатилетней девушке. Кожаную юбку Симы в сравнении с этой можно было бы назвать бриджами по отношению к шортам. То есть к такому образу Вера опоздала почти на двадцать лет.

Волосы она таки выкрасила, но в ярко-рыжий цвет, и теперь, выстриженные по новой моде клочками, они придавали ее лицу выражение девицы с запоздалым развитием. Все-таки при самой смелой фантазии ей никак нельзя было дать не то чтобы шестнадцать лет, но даже и двадцать лет.

Внешне от бывшей Веры в ней ничего не осталось. Зрительно она выглядела похудевшей, постройневшей. Глаз за темными очками было не видно, и потому на имидж играли ноги и прическа.

— Боже, за что?! — тихо простонала Сима.

Вот тебе и фея. Ее волшебная палочка оказалась с браком. И потому получилось, как в песне, «сделать хотел грозу, а получил козу…».

Хотя при чем здесь палочка? Если быть точным, то она попала не в те руки. Просто новоявленная Золушка решила сама себя делать, но, учитывая, что ее представление о себе самой расходилось с действительным, выходило гротескно…

— Не нравится? — ласковым шепотом поинтересовалась Вера. — А почему? Разве я что-то сделала не так?

— Тебе самой-то нравится?

— Нравится, — самодовольно провозгласила Вера. — Между прочим, позавчера я познакомилась с классным парнем. Ему двадцать три года, но он выглядит гораздо старше…

Сима мысленно произвела нехитрый арифметический подсчет: мальчик на двенадцать лет моложе.

— И вы решили пожениться, — с невольным ехидством прокомментировала Сима.

— Нет, куда мне торопиться. Я же тебе говорю, мы всего два дня знакомы… Но если я захочу…

Самодовольство прямо-таки перло из нее.

— А что говорят на работе?

Вопрос она задала вполне нейтральным голосом, но Вера отчего-то взвилась.

— Завидуют! — выкрикнула она. — Представляешь, кто-то накапал шефу, тот вызвал меня в кабинет и сказал, что я все-таки представляю собой лицо компании и потому должна одеваться поскромнее. И так ехидно спрашивает: у вас ничего не случилось? В смысле, может, мне нужна какая-то помощь… Наверное, имел в виду психиатра. Я ему прямо так и сказала: я не устраиваю вас как работник? А он: вполне устраиваете, но одеваться вы должны, скажем так, более официально… Ага, в комбинезон! Я же все-таки не у станка стою и не рельсы таскаю…

— А ты чего?

— А я попросила неделю в счет отпуска. Знаешь, ты права, к новому образу не сразу привыкаешь. Кажется, что все смотрят с осуждением, что на тебе все сидит не так, как на других…

— …девочках! — подсказала Сима.

— Но ты, конечно, не ожидала, — продолжала Вера, совершенно игнорируя подколы Симы. — Ты не думала, что я так быстро пойму, чего хочет от меня моя учительница. Но я поняла. Ты открыла мне глаза, позволила начать новую жизнь. Можно я приду к тебе в гости с Валериком?

— Его звать Валерий? — кивнула Сима, чтобы хоть что-то сказать. — Знаешь, давай подождем, пока я выздоровею. А то у нас в холодильнике, кроме борща, ничего нет, а ты же знаешь, как я люблю принимать гостей.

— Что есть, то есть, — согласилась Вера.

Она еще немного поболтала и ушла, довольная собой, Симой — та не смогла почему-то сказать, что она думает о новом имидже подруги, — и вообще своей новой жизнью.

Пока Вера спускалась по лестнице на первый этаж, Серафима подтащилась к окну и некоторое время смотрела, как подруга идет вприпрыжку по двору. При этом она испытала разочарование на грани вины — ведь это с ее подачи Вера решила так измениться, что сделалась… неузнаваемой! По крайней мере бывшая Корецкая была куда симпатичнее в своих несколько не по возрасту пристрастиях, чем эта, выскочившая из возраста так далеко назад, что это уже могло бы и в самом деле заинтересовать психиатра, женщина…

— «Беда, коль пироги начнет печи сапожник!» — пробормотала она самой себе.

— Мама, ты что-то говорила? — заглянула к ней в комнату Валерия.

— Доча, ты ничего не заметила во внешнем виде тети Веры?

Девушка вошла и присела на краешек постели.

— Я не хотела тебе говорить, мама, боялась, что ты обидишься, но, по-моему, ты чересчур широко замахнулась своей волшебной палочкой.

Сима смущенно хмыкнула:

— И не говори!.. Что же мне теперь делать?

— Может, она сама переболеет?.. Ну, если она в свое время пропустила пубертатный период.

Сима расхохоталась:

— Юмористка ты моя!

— Так есть в кого, — дернула плечом дочь, выходя из комнаты. И добавила, обернувшись: — Я бы с тобой посидела, но у меня завтра зачет.

Кто вообще тянул Серафиму за язык? Началось вроде бы с шутки, а теперь ее домашние, так или иначе, на все лады повторяют: фея, волшебная палочка.

Вообще-то Феей впервые прозвал ее Володька. Причем произнес эту кличку в компании, на каком-то празднике, а она к ней и приклеилась.

Дети употребляли это слово с маленькой буквы, как если бы это было настоящей ее профессией.

Была бы феей, первым делом перелом бы свой срастила. Или хотя бы выздоровление ускорила.

Для того чтобы не случалось никаких сюрпризов, надо вначале продумывать свои действия, а потом уже идти к результату. При этом желательно исключить всякую самодеятельность со стороны участвующего в эксперименте субъекта. По крайней мере если нельзя его строптивость исключить, лучше за дело такого человека вообще не браться. Или брать с него клятву повиновения, подписанную кровью. Вот как достала Серафиму Вера, что ее тянет на такие поэтические отклонения.

Можно было бы махнуть на нее рукой — не получилось, ну и пусть, но срабатывала привычка доводить свои дела до конца. В противном случае получится, что это Вера оказалась на коне, если смогла вывести из равновесия Симу и все повернуть по-своему.

Надо как следует подумать, в каком направлении вести разговор, а потом позвонить Вере, пусть еще раз придет для серьезного разговора.

Она взглянула на часы. Два часа пополудни, а дома никого нет. Валерия убежала сдавать зачет и о родной мамочке не побеспокоилась: вот так и помрешь с голодухи, лежа с костяной — то есть с гипсовой — ногой.

Сима потянулась к костылю и поковыляла на кухню. Обнаружила в холодильнике огурец, несколько подсохших редисок, пакет кефира, полпакета сметаны, пару яиц, кусок колбасы, принесенный ее подругами и, непонятно почему, не съеденный детьми. Она решила сделать окрошку. Конечно, литр кефира на ее семейку — это капля в море, но Серафима добавила к нему сметану, разбавила все это кипяченой водой, сварила яйца. Картошки побольше — благо у них своя. Нашелся в дальнем углу холодильника зеленый лук и немного петрушки.

Окрошка получилась на ура. Она так увлеклась готовкой, что и про больную ногу забыла, а когда вспомнила, то как раз пришло время возвращаться в свою комнату и ложиться. Скоро придут дети и гражданский муж. Володька почему-то обижался, когда она говорила друзьям:

— Мой гражданский муж.

— Нельзя сказать просто: муж?

— Нельзя, — говорила Сима, — потому что все знают, мы с тобой не зарегистрированы.

— Так в чем же дело?

— Все в том же!

Выходить замуж, лишь бы выйти, ей не хотелось, как и мириться с Володькиным пьянством.

Тем более что он бросать пить не собирался, а причиной своих запоев называл Серафиму. Если бы она так наплевательски к нему не относилась… В общем, это была сказка про белого бычка. Он забалтывал ее, чтобы не говорить о своем пороке.

Подумала о нем и будто сглазила. Как только поняла, что сегодня после работы его можно скоро не ждать. В обычные дни в седьмом часу он уже открывал калитку, а сегодня опаздывал больше чем на час. Не то чтобы Сима так трепетно его ждала, но ее заранее накрывала злость: опять припрется на автопилоте и будет устраивать театр, позволяя себе над ней куражиться и выливать на Серафиму все, что накопил в душе до сегодняшнего дня.

Конечно же, Володька напился. И так, спасибо, почти месяц продержался. Благодаря ее больной ноге. Все же чувствовал за нее некоторую ответственность, а как увидел, что дело пошло на поправку, ослабил вожжи.