Досада на ее лице мгновенно сменилась улыбкой. Мари подхватила юбки и закружилась по комнате, так, словно отплясывала фарандолу с каким-то партнером.

– Это котильон – знаешь такой танец? Чудесно! Хорошо, что хотя бы танцам здесь учат…

Она запыхалась и, наткнувшись на шкаф, остановилась.

– О, дождь уже кончился. Пойдем со мной в город, мне нужно купить себе баночку румян.

– В город нельзя, – сказала я, – нас не выпустят.

– Э-э, я знаю, как отсюда выйти.

– А если увидят?

– Не увидят! – уверенно и беспечно возразила она. – Удача любит смелых, не так ли? А румяна мне позарез нужны. У меня сегодня свидание.

– С кем? – спросила я. Она расхохоталась.

– Любопытно? А вот не скажу, не скажу, не скажу! Мари вызывала у меня восторг. Она была такая живая, веселая, неунывающая…

– Пойдем! – согласилась я, вскакивая. – Пойдем в город!

– Вот и прекрасно, – пропела она игриво, – вот и чудно! До чего же ты молодец, Сюзанна!

Через пять минут, набросив на себя плащи, занятые у кухарки за два су, мы лезли через монастырскую стену, в которой чья-то предусмотрительная рука сделала углубления. Перелезть не составило труда, и единственным последствием этого поступка была маленькая царапина.

Мы бегом спустились с холма, на котором располагался монастырь, и помчались туда, где виднелись красно-черепичные крыши домов, где бранились извозчики и мальчишки разносили газеты, где было так шумно и весело.

Прежде чем забыть обо всем и окунуться в восхитительную свободу временного побега из плена, я оглянулась на святую обитель. Нет, с такой девушкой, как Мари, она уже не казалась мне страшной и угрюмой. Раз правила в монастыре строги, Мари научит меня их нарушать. К тому же я совсем не чувствовала желания жить по распорядку и быть благовоспитанной пай-девочкой.

Часы на ратуше пробили два, и Мари напомнила мне, что нам надо спешить.

5

Среди прочих воспитанниц монастыря я не знала более яркой и веселой девушки, чем Мари. Я привязалась к ней на удивление быстро и повсюду за ней следовала. Мари смеялась и называла меня Пятницей.

В небесной синеве глаз Мари Анж всегда искрилось озорство, в изгибах розовых губ таилась насмешливая улыбка. Мари смеялась часто и охотно, и ее громкий, переливчатый, серебряный смех весело нарушал чопорную тишину монастырских стен, и монахини встревоженно поджимали губы: снова эта де Попли смеется! Они не любили Мари, она была для них лишь досадной помехой, из-за которой в монастыре не все благополучно. Ей было уже семнадцать, и учить ее было нечему, а ее опекун, граф де Танкарвиль, никак не желал забирать Мари из монастыря. Первое время ее пытались склонить к монашеству, но вскоре поняли, что это пустая затея. Мари часто сурово бранили и наказывали – запирали в чулане, не давали пищу целые сутки; ведь за Мари некому было заступиться. Она оставалась веселой, и только щеки ее гневно вспыхивали, когда она видела сестру Клариссу или мать-настоятельницу.

Я не могу сказать, что Мари увлекалась чтением, но именно от нее я узнала о существовании Мольера, Расина, Корнеля, Сирано де Бержерака. Она была влюблена в театр и знала наизусть многие пьесы, а некоторые сцены из «Мизантропа» и «Школы жен» разыгрывала так живо, что я искренне уверовала в ее талант. И хотя в ней чувствовалось артистическое дарование, она отнюдь не была лицемеркой и не позировала в жизни. Были ли у нее недостатки? Если и были, то я не видела их.

За годы учения она досконально изучила законы монастыря и нашла способ нарушать их. У Мари был в Санлисе друг, приказчик Максимен, через которого она отправляла и получала все письма. Я тоже научилась этому. Через монахинь я отправляла письма только старой маркизе и принцу. Но, сколько я ни пыталась письменно разыскать братьев, никаких известий из Сент-Элуа не приходило.

Медленно тянулись в монастыре дни. Каждый из них был похож на предыдущий, и я с тоской ждала праздников, когда можно будет куда-нибудь уйти – ну, хотя бы к барону де ла Фошу. До настоящих каникул, с приходом которых меня должны были забрать в Сент-Элуа, было еще очень долго – по монастырским правилам только по прошествии года я могла впервые покинуть обитель святых сестер надолго.

Наступила весна – тусклая, дождливая, как и монастырские дни. В первых числах мая 1780 года мы с Мари тайком выбрались в город, ускользнув с воскресной мессы. Шли по Санлису, разглядывая наряды богатых дам, глазея на вывески и вдыхая запах цветущих черешен… Прогулка закончилась неудачно. На углу улицы нас остановил полицейский и вежливо препроводил в участок. Дорога из участка в монастырь была короткой. Мы просидели запертыми в чулане три дня, но так и не выдали заветной дороги через стену.

Много времени у меня отнимали уроки. Особое внимание в образовании уделялось катехизису, который преподавал отец Жозеф из мужского монастыря святого Венсана. Рассказывал он скучно, тягуче, хотя не был лишен красноречия, но это красноречие было непонятно нам, и его уроки, во время которых я сидела тупо уставившись в одну точку, навсегда внушили мне непреодолимое отвращение ко всякого рода житиям святых и богословию. В двенадцать лет я прошла конфирмацию и получила право исповедоваться – и могу поклясться, что отец Жозеф редко когда слышал от меня правду на исповеди.

Нас учили языкам, но весьма небрежно и время от времени. Пользы от таких уроков было немного; если исключить итальянский, знакомый мне с детства, по-немецки и по-английски я выучила только десять-двадцать фраз для приветствия. Несколько месяцев мы изучали географию и арифметику, но потом это прекратилось. Мать Элодия – наша аббатиса – заявила, что нам не нужны науки, которыми занимаются буржуа, а не благородные девицы. В самом деле, нельзя было допустить, чтобы юные воспитанницы стали синими чулками. Даже если арифметика понадобится когда-нибудь в ведении хозяйства, это занятие лучше свалить на мужчин – они умнее и образованнее.

Я очень сомневалась в том, что касалось мужского ума, но никогда не спорила. В конце концов, арифметика меня мало занимала. Были другие науки, привлекавшие меня куда больше – например, танцы… Фигуры и изящные па кадрили и котильона, экосеза и контрданса я выучила наизусть. Меня так хвалили за изящество и легкость движений, что я понемногу утвердилась во мнении, что прекрасно танцую и сам Марсель[36] был бы доволен моим умением. Это казалось мне особым поводом для гордости.

Надоедливо и тягуче учили нас хорошим манерам и благовоспитанности – начиная от того, как держать вилку, и кончая тем, как приветствовать королеву. По нескольку часов кряду мы приседали в реверансах. Эту науку я знала отлично… Немало неприятных минут доставляло мне чистописание. Вот когда мне вспоминался Луиджи! Он бы заткнул за пояс даже сестру Беатрису. У меня же поначалу был плохой почерк, я писала размашисто и ставила кляксы, и мне все уши прожужжали тем, как это скверно и как не к лицу молодой девушке, – от меня, мол, отвернутся все кавалеры. Я не очень-то в это верила, а почерк у меня исправился сам собой.

Придворный этикет, тайны моды, генеалогия знаменитых родов, манеры, танцы, поклоны, поведение за столом и умение вести беседу – нас учили этому с утра до ночи. Но и ночью нам не давали покоя. Сестра Кларисса, сухая и долговязая, кралась на цыпочках по коридору, внезапно распахивала двери и чрезвычайно любила захватывать нас на месте преступления: если мы, к примеру, ложились в одну постель, чтобы наговориться, или просто болтали вместо того, чтобы спать. Чувствительно наказывать своих воспитанниц святые сестры не смели – ведь все мы принадлежали к самым известным фамилиям королевства, служившим опорой трона. Изредка нас лишали сладкого или прогулок, вдвое увеличивали задание по вышиванию. На этом возмездие и заканчивалось.

Жизнь в монастыре была однообразной и скучной, и казалось вполне естественным то, что мы с жадностью внимали всем слухам, что доходили извне. По ночам, накрывшись одеялами, мы шепотом обсуждали поражение Англии в войне с Северо-Американскими Штатами, но больше всего нас привлекали светские новости. Клеманс де Налеш, чудесная рассказчица, ужасала нас легендами о кошмарах Оленьего парка[37] и о непомерном сладострастии покойного короля Луи XV – она слышала о них от своей полубезумной тетки. Живо обсуждалась скандальная любовь графа де Мирабо к маркизе Софи де Моннье, их ужасные проделки и побег из королевства. Все воспитанницы соглашались с тем, что такое чувство, безусловно, заслуживает уважения, однако тут же добавляли, что не стоило ради минутного удовольствия бросать привычную удобную жизнь – мужа, положение в обществе, особняк и возможность шить себе новые наряды…

– Все мы выйдем замуж и заведем себе любовников. Но ведь не станем же мы из-за них бросаться очертя голову в авантюры!

Девушки, получившие образование в монастыре святой Екатерины, выходили из него внешне благовоспитанными и набожными, а на самом деле – завистливыми, колкими и своенравными, начисто лишенными какой бы то ни было доброты. Исключения случались редко. Вся система была направлена на то, чтобы поддержать в среде юных воспитанниц сословные предрассудки, разжигать зависть, высокомерие, даже вражду. Воспитанницам настойчиво внушалось: если твой отец – барон, то ты ниже дочери герцога. Если твой род получил дворянство всего-навсего три-четыре поколения назад, то ты и гроша не стоишь по сравнению с тем, кто имеет за своей спиной шесть или восемь веков дворянского достоинства. Эти наставления выливались в ссоры и злобные выходки. Зато каким пышным цветом расцветали эти зависть и высокомерие, когда их обладательница оказывалась на сверкающем паркете Версаля и получала полную свободу.

И я, видя слезы на глазах обиженных одноклассниц, мысленно облегченно вздыхала: все-таки мой отец – принц де ла Тремуйль де Тальмон, мои предки воевали вместе с Жанной д'Арк, а моя родословная – пусть не очень чистая, с примесью итальянской крови – уходит в глубь десятого века.

Мое внимание привлекли книги: в монастыре была огромная библиотека. Я долго ходила между шкафами и полками, заваленными толстыми фолиантами, томами и рукописями, выбирая нужную книгу. Мой выбор остановился на «Истории Франции» аббата Милона. Я прочла ее за два дня.

Я бродила по монастырю как помешанная, воображая нечто совершенно фантастическое, воссоздавая удивительные картины прошлого. Во сне я видела бородатых крестоносцев Луи X, закованных в тяжелые латы, слышала топот конницы юной Жанны д'Арк и таинственный шепот заговорщиков, строивших козни против могущественного кардинала Ришелье. Книга аббата Милона произвела на меня ошеломляющее впечатление.

После «Истории Франции» чтение стало неотъемлемой частью моей жизни. Теперь Мари неизменно заставала меня с книгой в руках: я читала запоем, со всем жаром десятилетнего ребенка, которому ранее чтение было недоступно. Плутарх, Ричардсон, Клара Рив, аббат Кьяри и Тассо полностью завладели мной. И очень часто я предпочитала тихий шелест страниц живым беседам со сверстницами.

6

Мари исчезла из монастыря теплым майским вечером, вскоре после того, как мне исполнилось одиннадцать лет.

Это случилось в субботу, когда Тереза ушла из монастыря к дяде, Клеманс и Жюльетта гуляли в саду, и я осталась в комнате одна.

Было уже совсем тепло, и ветви винограда золотились под лучами солнца. Я стояла у окна, пристально разглядывая фигуры девочек, гуляющих в саду. Мне были заметны даже отдельные движения… Я была сильно взволнована недавно прочитанной книгой Ариосто, всюду мне мерещились неистовый безумец Роланд и его вероломная возлюбленная красавица Анжелика.

Дверь тихо скрипнула, и я узнала легкие, едва слышные шаги Мари. По тому, как тихо она себя вела, я догадалась, что произошло нечто очень важное.

– Тише, – прошептала она, обнимая меня сзади за плечи, – тише, молчи, не говори ничего. Не надо, чтобы нас слышали.

Я удивленно разглядывала ее. Мари была в темном дорожном плаще с наброшенным на голову капюшоном, почти скрывающим волосы. В руке она держала небольшой саквояж.

– Я ухожу отсюда, подружка.

Я недоуменно смотрела на Мари. Она присела и порывисто обняла меня.

– Уходишь? Снова на свидание? Тебя же накажут!

– Меня уже не накажут. Мне восемнадцать лет, и я решила уйти отсюда. У меня нет времени, я почти опаздываю, меня ждут… Но я все же пришла проститься. Как-никак, кроме тебя, я ни с кем не дружила, хотя ты и младше меня намного. Иногда мне кажется, что я знала тебя всю жизнь. А ведь впервые мы встретились совсем недавно.

Она говорила поспешно, прерывисто, бессвязно, путаясь в словах и часто целуя меня. В ее глазах я заметила слезы, но никак не могла до конца уяснить их причину. Мне не верилось, что Мари уйдет из монастыря. Казалось, вот она выговорится, расскажет мне все, а потом снимет плащ и спросит: «Может, удерем завтра в город, Сюзанна?»