– Ты знаешь, он очень меня любит, просто безумно. Я в этом вполне убедилась. Я хочу быть актрисой, а не женой какого-нибудь прокурора или монахиней. Я хочу жить весело…

Во мне проснулась легкая зависть. Как Мари везет! Она непременно убежит из этого унылого места, заживет веселой жизнью, будет путешествовать и плясать на подмостках. А мне еще столько лет придется скучать в этих стенах, выслушивать поучения монахинь, молиться и исповедоваться…

Я буду писать тебе письма… Мы ведь расстаемся подругами, правда? Я старалась не обижать тебя. А за письмами приходи к Максимену – он мой друг, он всегда рад помочь. Я прижалась щекой к ее плечу, но не произнесла ни слова. Эта сцена все еще казалась мне сном. Разве Мари может уйти? С кем же я буду дружить?

Сначала ушел Антонио, потом Луиджи. Умерли мать и Нунча. Отец был так далек от меня, что мне и в голову не приходило думать о нем как о близком. Я и видела-то его всего несколько раз… Маркиза стара и смешна. Я привязалась к Мари, но теперь и она уходит.

– Он, правда, не хочет на мне жениться, но я тоже к этому не стремлюсь. Брак – это всегда обуза, а я не собираюсь из монастыря попасть в новую тюрьму. Для меня главное – театр; я уверена, что у меня получится… Я ведь только театр и люблю, только о нем и мечтаю с самого детства, я всего Мольера наизусть знаю – ты сама слышала… Если тебе будет плохо, напиши мне. Только кажется мне, что наши дорожки разойдутся. У тебя такой отец… Но я так люблю тебя! Знаешь, я даже придумала себе псевдоним…

Она взглянула на часы и, торопливо поцеловав меня, поднялась, не договорив, какой же псевдоним она себе придумала.

– Ну, ты так мне ничего и не скажешь? – жалобно спросила Мари. – Мне бы так хотелось услышать твой голос. Ты обиделась на меня?

– Нет, что ты! – горячо сказала я.

– Прощай, Сюзанна, – грустно проговорила она. – Скажи же мне хоть что-нибудь!

– Я люблю тебя, – прошептала я. И это была правда. Мари подставила мне свою щеку; я поцеловала ее. По правде говоря, я даже не заметила, как она вышла. И только в ту минуту, когда за оградой монастыря послышался скрип колес и лошадиный топот, я вдруг почти физически ощутила, что осталась совсем одна.

7

– Вот и все, – сказала мать Элодия, расписываясь в какой-то бумаге, – вот вы и свободны, Сюзанна. Свободны на все лето. Мадам де л'Атур ждет вас в карете, дитя мое.

– Почему же они раньше не забирали меня на лето? – спросила я, дерзко вскидывая голову.

Мне уже давно исполнилось двенадцать; и еще ни разу за два года я не покидала стен монастыря надолго. Я завидовала всем своим одноклассницам. Жюльетта д'Арси в апреле вышла замуж, Диана де Мариньян – тоже. Тереза ездила в Париж, Констанс – к отцу в деревню… Кажется, из тридцати воспитанниц только я и Клеманс оставались в Санлисе. Но ведь Клеманс сирота и небогата!

– Вы же знаете, Сюзанна, отец ваш на королевской службе, тетушка стара и часто болеет. И еще, – строго напомнила мать Элодия, – мы беспокоились о вашем поведении, дитя мое. Сначала вы были не особенно прилежны… Вы же помните вашу дружбу с этой беглянкой, с этой Мари де Попли, которая всех нас покрыла позором и теперь стала падшей женщиной. А нынче, когда вы так изменились, Сюзанна, мы за вас спокойны.

– Я могу идти? – поинтересовалась я довольно бесцеремонно.

– Да, дитя мое, – вздохнув, сказала мать-настоятельница. – У вас впереди два месяца отдыха в провинции. Не забывайте каждый день молиться Господу Богу и пресвятой деве. Будьте прилежны и покорны, дочь моя. Мы ждем вас осенью, вы ведь должны продолжить свое образование.

Я неохотно кивнула. По правде сказать, если б моя воля, я бы никогда сюда не вернулась.

Мать Элодия поцеловала меня в лоб, а я приложилась к ее белой, как молоко, руке. Широким крестным знамением она благословила меня.

– До свиданья, святая мать, – сказала я.

Была середина июля. Влажный булыжник монастырского двора просыхал под солнцем. Я слегка поскользнулась и ухватилась рукой за стену, недобрым взглядом оглянувшись на монастырь. Он и теперь не хочет меня отпускать!

Надо мной возвышались каменные серые стены монастыря, крыша из красной черепицы. В воздухе, как всегда, слышался мерный гул колоколов, медленно растворяющийся в сине-белом небе. Над развесистыми кронами старых вязов с писком парили ласточки, и голуби тяжело ворковали среди листвы. Было влажно и душно. В одном из окон монастыря я увидела мать Элодию и сделала вид, что не замечаю ее.

Немой привратник отворил передо мной калитку. Железная ручка лязгнула под моими руками, словно сердясь на то, что я ухожу. Но меня уже ничто бы не остановило. На разбухшей дороге я видела голубую карету с золотистыми занавесками и сияющим гербом на дверце. Мадам де л'Атур, которую я считала то ли бабушкой, то ли тетушкой, звала меня к себе…

Она осыпала меня поцелуями и несколько минут пристально разглядывала.

– Вы похудели! – заметила она с горечью. – Вот до чего доводят эти монастыри! В мое время девушки учились всего два года – с тринадцати до пятнадцати лет. Но Филипп настаивает, чтобы вы провели среди монахинь целых шесть лет – это так долго!

– Почему вы не забирали меня отсюда, почему?

– Монахини не советовали, Сюзанна, и ваш отец был непреклонен. У него такой жесткий характер, он весь в свою мать, принцессу Даниэль. Она была крутая и решительная женщина…

– Ах, мне это все равно! – воскликнула я. – Неужели Нельзя было забрать меня хотя бы на месяц!

– Вас ожидает прекрасный отдых, – примирительным тоном сказала маркиза. – В Сент-Элуа сейчас чудесно. Это божественные места, изумрудный край! Вы будете делать что захотите, уверяю вас, моя девочка.

– Вы позволите мне ездить к морю и плавать на лодке?

– Да, – сказала маркиза, поморщившись.

– И попросите Жака или Бон-Клода научить меня ездить верхом?

Маркиза испугалась.

– Верхом? Вы слишком малы для этого!

– Мала? Ну уж нет! Все девочки в монастыре этим занимаются, а я-то чем хуже?

Маркиза лишь пожала плечами: мол, что за вздор вы несете, дитя мое! Для нее я была не только не хуже, но выше, неизмеримо выше всех своих подруг… Как бы там ни было, разрешение я получила.

Через неделю белый как снег замок Сент-Элуа, весь блистающий свежестью, зеленью и золотом черепицы, приветливо распахнул передо мной свои ворота. В Бретани лето выдалось на редкость теплое, солнце щедро посылало свои лучи на сырую бретонскую землю, и уже и речи не было об обычных для этой местности туманах и дождях.

В Сент-Элуа все было как прежде. Но вот местность вокруг замка я словно увидела впервые: и обширную долину, посреди которой стоял Сент-Элуа, и заливные луга, где крестьяне пасли своих коз. Долина тянулась между двумя цепями холмов, поросших лесом. Холмы были испещрены рвами – остатками каких-то древних укреплений. Теперь рвы поросли по краям фруктовыми деревьями, в ветвях которых гнездились малиновки и веселые дрозды. Спуск к морю находился в получасе верховой езды от замка…

Лето промелькнуло как счастливый сон. Я изучила весь Сент-Элуа – от чердака до погребов, узнала каждый уголок старого парка. Моя козочка, которую я кормила два года назад, теперь уже изрядно выросла и бегала за мной повсюду. Я научилась грести, плавая на лодке по парковому пруду. Бон-Клод учил меня ездить верхом – для меня была подобрана маленькая смирная лошадка шоколадной масти. Вскоре я легко могла доскакать до моря. Несколько раз с рыбаками я уходила далеко в океан: на утлых рыболовецких суденышках они достигали даже островов Бель-Иль и Уа. Рыбаки учили меня бретонскому языку, очень отличающемуся от французского, и я вскоре могла так-сяк слепить несколько бретонских фраз.

Вечером, уставшая и счастливая, я читала старинные семейные хроники и предания о подвигах членов рода де ла Тремуйлей де Тальмонов, так и засыпая над пожелтевшими страницами… В августе на несколько дней приезжал в замок мой отец, но я была так увлечена всем, что видела вокруг, что почти не обратила внимания на его приезд.

Иногда у меня возникала мысль о моих братьях. Где они? Куда уехали? Не могу не признать, что думала я об этом лишь мимолетно. В конце концов, что я могла еще сделать – мне было всего двенадцать…

В сентябре 1782 года мне пришлось расстаться с Сент-Элуа. Загоревшая, отдохнувшая, дерзкая и раскованная, я возвращалась в монастырь, к молитвам и наставлениям сестры Клариссы.

8

Терезу де ла Фош забрали из монастыря в 1784 году, когда мне было четырнадцать лет. Ее отец, воевавший в США за независимость колоний, не пользовался при королевском дворе благосклонностью монархов. Поэтому Терезу представлял ко двору дядя, барон де ла Фош, слывший благонамеренным аристократом. Имение юной Терезы показалось очень заманчивым многим версальским щеголям. Не успела она пробыть при дворе и полугода, как знаменитый красавец и повеса граф де Водрейль, близкий друг принца крови графа д'Артуа, предложил ей руку и сердце… Предложение было с благодарностью принято. Назначили день свадьбы – 14 сентября 1784 года, о чем была извещена и я, лучшая монастырская подруга Терезы.

Возможность присутствовать на свадьбе, впервые за два года покинуть обитель святой Екатерины и хотя бы на несколько дней освободиться от докучливой опеки святых сестер, привела меня в восторг. Я писала отцу и мадам де л'Атур письмо за письмом, умоляя отпустить меня в Бель-Этуаль, где должна была состояться свадьба. Они долго раздумывали, стоит ли показывать меня свету в столь юном возрасте. Мне мой возраст юным отнюдь не казался. Я уже завивала щипцами волосы, хотя в этом не было никакой необходимости – они у меня вились от природы, тайком пудрилась, подкрашивала глаза и вместе с другими девчонками подкладывала в лиф куски ваты, чтобы формирующаяся грудь казалась больше… Словом, мы делали немало глупостей и считали себя вполне взрослыми барышнями.

И вот письмо от отца пришло. Ранним сентябрьским утром мать Элодия вызвала меня к себе и, не говоря ни слова о том, какое радостное ожидает меня известие, принялась скучно твердить о том, сколь опасно искушение большим светом для неопытной юной девушки, которая едва вышла из детского возраста, сколько соблазнов ее там подстерегает и в какой грех можно впасть, позабыв о наставлениях умудренных опытом воспитательниц.

– Там будет много дам и кавалеров, которые вас, дитя мое, возможно, поразят вольностью своего поведения и раскованностью манер, а может быть, и откровенной распущенностью. Там будет много благородных юношей, чья молодость пока не позволяет им правильно оценивать жизнь и относиться к девушкам, подобным вам, с достаточной сдержанностью. Поэтому вы, дочь моя, должны быть всегда начеку. Держитесь всегда скромно, будьте молчаливы – такое поведение наиболее естественно в вашем возрасте. Разумеется, ваше происхождение и состояние подняли вас на достаточную высоту, и вы не можете не знать об этом, но в данном случае это может вам только помешать. Ведите себя так, будто вы самая низкая в этом собрании. Это помешает вам насладиться праздником, но поможет сохранить чистоту.

Вздыхая, я пообещала помнить все поучения наставниц и вести себя так, чтобы не запятнать чести святых сестер из обители святой Екатерины. Рука для поцелуя была милостиво мне протянута, я неохотно приложилась к ней и, благословленная настоятельницей, получила отпуск на две недели.

В Бель-Этуаль мы ехали под надзором старой тетушки мадам де л'Атур. Она беспрестанно жаловалась на мигрень, нездоровье, неудобства и невиданную для сентября жару, но, как ни старалась, испортить мне путешествия не смогла. Меня приводили в восторг и огромная, обитая изнутри шелком карета, и кованый сундук с первым в моей жизни гардеробом – в монастыре мне полагалось лишь белое платье с нарукавниками. Мне была навязана в подруги моя кузина Люсиль, племянница моей мачехи – глупейшее создание с завитыми белокурыми кудряшками, придававшими ей сходство с овцой. Она была на год старше меня, но мне и некоторые младшие воспитанницы монастыря казались интереснее. Несмотря на строжайшие приказания старой маркизы обращаться с кузиной вежливее, я сидела к Люсиль вполоборота, мало разговаривала, а если и разговаривала, то с крайне вальяжным видом.

Бель-Этуаль встретил меня сверкающим золотым кружевом дубов, резнолистых кленов и лучезарных берез, пламенеющим в багрянце листьев белым замком, распахнутым навстречу сотням гостей, засыпанными листвой аллеями и увядающими ноготками на клумбах. Вне себя от радости, выскочила я из экипажа, с удовлетворением отмечая, что он ничуть не хуже десятков других, подъезжавших к крыльцу замка. Все здесь было прелестно: и замок, и парк, и озеро, и сам прием гостей. Бель-Этуаль был владением графа де Водрейля – единственным, которое он еще не успел прокутить. На крыльце замка приезжих аристократов чинно встречал престарелый отец жениха, его дородная почтенная матушка, целый выводок некрасивых длинноносых сестер – их у графа было семеро.