Роксана Гедеон - Фея Семи Лесов

Я рассеянно сделала реверанс – именно так, как учили в монастыре! – и была несказанно удивлена, когда старый граф, улыбнувшись и пощекотав мою руку седыми усами, поцеловал кончики моих пальцев. Я впервые удостоилась подобной чести, и даже то, что оказал мне ее совсем неромантичный старый аристократ, не умаляло моего изумления. К счастью, я заметила, что подобная честь является обычной для всех аристократок, и не выказала своего удивления. Люсиль ходила, покраснев до ушей, спотыкаясь и держась неестественно прямо, словно проглотила аршин. А я даже не знала, куда мне податься… Здесь, на свадьбе, у меня не было пока знакомых, а коротать время в обществе старой тетушки мне не хотелось. И я бесцеремонно удрала от нее.

У меня на платье был крошечный кармашек, откуда я то и дело доставала прелестную вещицу – маленькое венецианское зеркало, инкрустированное сапфирами. Это был подарок отца, очень мне пригодившийся. Пристально вглядываясь в отражение, я с удовлетворением наблюдала сияющее от гордости личико с легким золотистым загаром и ярким румянцем, сверкающие черные глаза, кристально чистые, как воды здешнего озера, длинный белокурый локон, щекочущий шею, и голубой бант, ниспадающий с волос на щеку. Оставалось только сожалеть, что нельзя разглядеть мое пышное платье из тафты, парчовый пояс, обхватывающий тоненькую талию, и легкие туфельки, застегивающиеся крест-накрест перламутровыми пряжками.

Я чинно сидела среди взрослых дам, сложив на коленях руки и скромно опустив глаза. Здесь было много интересного. Кроме нарядов аристократок, внимание привлекали юноши лет шестнадцати, одетые в военную форму, – отпрыски знаменитых фамилий, казавшиеся мне тогда взрослыми и достаточно привлекательными.

– Что ж, принца можно поздравить, – сказала голубоглазая графиня де Субиз, – он долго искал себе наследницу, но нашел как раз то, что и следовало.

– Незаконнорожденная, – недовольно проговорила какая-то старуха в чепце, брезгливо поджимая губы.

– Вы, тетушка, безнадежно старомодны.

Длинноносая дама в кресле, с небрежно уложенными ореховыми волосами, по нечаянности уронила веер, и я уж было наклонилась поднять его. Вместе со мной за веером наклонился и черноглазый красивый щеголь лет двадцати восьми. Его пальцы нахально обхватили мое запястье, он на мгновение резко притянул меня к себе и, тут же отпустив, громко расхохотался.

– Господи Иисусе, девчонка свежа, как бутон розы! От нее пахнет ягодами и парным молоком – дивный запах, сударыни! Боже, что это будет за женщина, когда немного пообщается при дворе!

– Ваше высочество, вы говорите нескромности, – пропищала сестра жениха.

Я покраснела, услышав, что щеголя называют «ваше высочество». Наверно, это брат короля граф д'Артуа.

– Вас всегда тянет на все зеленое, – лениво произнесла длинноносая дама. – Вы уже забыли об истории с герцогиней?

Забыли, как ее муж преследовал вас по всем злачным местам Парижа? Не трогайте этого ребенка, принц. Ее отец еще более свиреп, чем герцог.

Принц небрежно махнул кружевным платком и с улыбкой посмотрел на меня.

– Вы чертовски прелестны, мадемуазель! Я уверен, что в нашем монастыре вас учат совсем не тому, чему следовало бы.

Я обеспокоенно теребила оборку платья, прекрасно понимая, что все это не должна выслушивать порядочная девушка. И наставления матери Элодии уже не показались мне такими скучными…

– Чему меня следовало бы научить, ваше высочество? – спросила я, поднимая глаза.

Я сидела у самой балюстрады террасы, на чудесном изогнутом в стиле рококо стуле, ветерок шевелил мои широчайшие юбки, и чувствовала себя очень уверенно.

– А знаете ли вы такую науку – Любовь, моя прелесть? Я пожала плечами.

– Сомневаюсь, принц, чтобы вы могли открыть мне в этой науке что-то новое. – Мой голос прозвучал вызывающе.

Графиня де Субиз ахнула. Дамы быстро и изумленно переглянулись и принялись хохотать, обмахиваясь платками.

– Т-с-с! – прошептала баронесса де Монбазон, прикладывая палец к губам. – Сюда идет ее отец.

Действительно, на террасу медленно поднимался принц де Тальмон, которого я уже привыкла считать отцом. Я внимательно скользнула по нему взглядом: ему было сорок шесть лет, он был строг и изящен и, можно сказать, еще вполне красив. Но гораздо больше внимания привлекала дама, которую он вел под руку, знаменитая маркиза де Бельер. Самая красивая женщина во Франции – так говорили о ней. Двадцатипятилетняя, пепельноволосая, зеленоглазая, она ослепляла своей перламутровой прозрачной кожей, исполненными прелести чертами лица и гибкой стройной фигурой и была, пожалуй, единственной среди аристократок, на которую мне так хотелось быть похожей.

И вместе с тем я ощутила странную гордость моим отцом. До сих пор я чувствовала к нему лишь равнодушие и робость. Своей ледяной сдержанностью он повергал меня в трепет. И теперь, заметив, как дамы заметно приглушали голос, увидев приближение моего отца, я осознала, какой он все-таки большой вельможа.

– У него потрясающая любовница, – услышала я шепот баронессы де Монбазон.

– Он выбрал себе настоящую богиню, господа.

Я вздрогнула и опустила глаза. Мне казалось даже, что я побледнела. Представлять отца в роли любовника было невыносимо и отвратительно. Он подошел, ласково потрепал меня по щеке, но я заметно отстранилась, избегая его прикосновений. Неприятный осадок остался в душе от этих разговоров.

– Девочка моя, я так рада вас видеть, – музыкальным голосом произнесла маркиза де Бельер. – Могу вас поздравить, вы совсем не похожи на итальянку, настоящая француженка.

Я знала, что это наивысший комплимент, какой только аристократка может сказать девушке, еще не бывавшей в свете. Но у меня почему-то потемнело в глазах.

– И тем не менее я итальянка, – произнесла я сдавленным голосом, – и считаю, что итальянки гораздо порядочнее француженок.

Отец усмехнулся и взял меня за руку.

– Сюзанна, моя дорогая, я думаю, будет лучше, если вы прогуляетесь по парку вместе с Тьерри.

Тьерри д'Альзак, восемнадцатилетний лейтенант, молча протянул мне руку. Я быстро положила ладонь ему на локоть. Тьерри почти понравился мне, к тому же я спешила удалиться из этой компании.

– Пойдемте, мадемуазель, – с улыбкой сказал он мне, – там, в парке, идет чудесная игра в волан.

Я подняла на Тьерри глаза. Он смотрел на меня и улыбался. Взгляд его был прикован к моим губам, а рука легко, не переходя границ приличия, сжимала мои пальцы. И хотя он вел себя в высшей степени любезно и сдержанно, я ощутила тайный страх от того непонятного, что он ко мне почувствовал, и того, что возбуждали во мне его прикосновения.

– Пойдемте, – пролепетала я беспомощно, – я согласна. Я уже сама себе казалась наивной и маленькой, настоящим ребенком, сопоставляя опыт Тьерри, приобретенный при дворе, и свою крошечную жизнь, не столь богатую событиями.

– Можно, я будут называть вас Сюзанной?

– А так принято? – спросила я краснея. – При дворе?

– Ну, разумеется! Это принято среди молодежи. Знаете, Сюзанна, если именовать друг друга только сударынями да сударями, жизнь будет слишком холодной.

Что ж, он уже начал обращаться ко мне по имени, и я не стала возражать.

Смеркалось. Мы с другими молодыми парами долго играли в волан – так долго, пока белые платья девушек не стали выделяться в темноте светлыми пятнами, а на небе не засияли первые осенние звезды. Со стороны дворца доносились громкая музыка и смех. Ближе к полуночи ожидался фейерверк. Но молодежь не тянулась к взрослым. Игра в волан кончилась, лишь когда Люсиль подвернула ногу, и другие барышни стали опасаться того же. Но вот в воздухе стало витать ощущение легкого флирта. Юные кавалеры нежно сжимали девушкам пальцы, скользили руками по талии, заставляли их вскрикивать и дуться. Приличия оставались незыблемыми, однако парочки медленно разбредались по осенне-золотому парку, кое-где украшенному иллюминацией.

Трещали цикады. Дубовые листья ласково шуршали под ногами. По обе стороны аллеи в кустах жасмина сверкали светлячки. Рука Тьерри мягко скользнула на мою талию, и от этого тысячи томных волн разошлись по всему телу. Словно сквозь туман, вспомнила я поучения матери Элодии и, превозмогая себя, решительно отстранилась.

– Что это с вами, сударь? – спросила я строго. Он рассмеялся.

– Ничего. Сколько вам лет, Сюзанна?

– Пятнадцать, – сказала я, набавив себе год. – Ну и что?

– Скоро вы будете при дворе, а я уеду. Меня отсылают в Вест-Индию.

– О мадонна, неужели так далеко? – Я вспомнила Антонио. Он тоже уехал туда.

– Не печальтесь, – ласково сказал он, сжимая мою ладонь в своей горячей руке. – Вы и так осчастливили меня. Ни один дворянин на сегодняшнем празднике не был кавалером такой красивой дамы.

– А как же маркиза де Бельер? – спросила я, вспыхнув. Это первый услышанный мною комплимент.

– Но ведь вы такая молоденькая. Сядем! – умоляюще произнес он, увлекая меня к скамейке. – Сядем, прошу вас, Сюзанна!

Спотыкаясь в темноте и чувствуя, как в легкие туфли набиваются камешки, я дала себя увлечь куда-то, где смутно белел абрис беседки. Было свежо, и я почти продрогла. Рука Тьерри, опустившаяся на мое полуобнаженное плечо, обожгла меня огнем. Я стала вырываться.

– Сюзанна, ну, я прошу вас! – молил он, удерживая меня. – Клянусь, я не сделаю вам ничего дурного. И пальцем не пошевельну без вашего разрешения…

Я успокоилась, слыша этот умоляющий тон и не чувствуя укоров стыдливости. Тьерри был так послушен и любезен. Закрыв глаза, я слушала рассказы юноши о его жизни в Париже, которые он шептал мне просто в ухо, щекоча губами шею и завитки волос.

– Хотите, я вас поцелую? – спросил он вдруг. Я глубоко вздохнула, обдумывая это предложение, но не произнося ни слова. Мне пришло в голову, как чудесно будет похвастаться в монастыре таким приобретенным опытом. Все девчонки будут завидовать…

Мое молчание было воспринято как согласие, и мой кавалер, не раздумывая долго, повернул мое лицо за подбородок к себе и припал губами к моим губам.

«Отвратительно», – вот была моя единственная мысль. Этот мокрый поцелуй просто мерзок. Я вырвалась, вытирая губы рукой.

– Прекратите это, Тьерри д'Альзак! – закричала я разгневанно, топая ногами. – Вы просто чудовище! Да, чудовище!

Мой гнев был прерван громким залпом. Я подняла глаза и вскрикнула от восхищения. На бархатном фоне темного неба вспыхнули тысячи светящихся комет, мириады сверкающих вспышек – настоящий звездопад! Розовые, голубые, желтые и белые огненные звезды устремились в небо, расцветая там в гигантские яркие цветы, которые росли, освещая сад, описывали блестящую дугу и с шипением таяли в ночной темноте.

– Это так красиво, – прошептала я, опираясь на руку Тьерри.

Зрелище фейерверка было великолепным. Казалось, что я еще никогда не видела ничего подобного.

– Это сделано с помощью нашего полковника, – не без гордости произнес Тьерри.

Он довел меня до дворца и откланялся, еще раз попросив прощения. Отец, увидев меня, сразу приказал идти спать.

– Никаких танцев! – твердо и сурово заявил он на мои просьбы. – Что еще за танцы в вашем возрасте? Извольте отправляться спать! Завтра утром вас отвезут в монастырь.

Я тяжело вздохнула. Вот так всегда. Черт бы побрал этот монастырь! И как можно спать в то время, когда десятки пар кружатся в изящном котильоне под блистательную музыку Перголезе. Я легко узнавала даже звучащие арии – «Ночь, бесконечная ночь» и «Глубокие бездны Тенара» из оперы-балета Рамо. А танцевала я так хорошо, словно моим учителем был сам Марсель. И с такими познаниями мне приходилось идти спать!

Эти два дня, проведенных в Бель-Этуаль на свадьбе Терезы, были призваны целых два года служить пищей для воспоминаний в монастыре. Тысячи раз я рассказывала о своей поездке монастырским воспитанницам. А обитель святой Екатерины опостылела мне настолько, что я почти забросила занятия, за что монахини были вынуждены меня наказывать – не давать сладкого к обеду.

Я знала, что в монастыре мне предстоит пробыть еще два года – так сказал отец. До тех пор, пока мне не исполнится шестнадцать. А там мне найдут жениха и представят меня ко двору.

Но тогда мне казалось, что два эти года никогда не пройдут.

Первого мая 1786 года мне исполнилось шестнадцать лет. Я стала взрослой девушкой, которой уже пора думать о замужестве и появляться в свете.

Белокурые волосы посветлели и стали ярко-платиновыми с золотым отливом. Они все так же вились и этим причиняли мне немало беспокойства, выбиваясь из прически. Не изменились только глаза – остались такими же агатово-черными с загадочной янтарной золотинкой, и кожа – она нисколько не посветлела и была матово-смуглой, словно светящейся изнутри. Я удивлялась, глядя в зеркало, такому сочетанию: светлые волосы и словно опаленная солнцем кожа.