– Вы даже не захватили плащ!

Он расстегнул свой камзол и укрыл меня.

– Большое спасибо вам, сударь, – сказала я, – однако вы теперь совсем замерзнете.

– Пустяки.

Я последовала его совету и закрыла глаза, обдумывая то, что совершила.

Разумеется, я нарушила все правила приличия: ни одна из моих подруг по монастырю не поступила бы таким образом. Верхом, через лес и поля, наедине с незнакомым мужчиной! Это было неслыханно. Репутация девушки не выдержит подобного удара… А что сказала бы мать Элодия? Она бы прочла мне целую лекцию о добродетели и пороке, о девичьей чести и распутстве, приводя в пример святую Инессу, святую Екатерину и святую Марию Магдалину. Но, к своему удивлению, я не чувствовала ни малейших угрызений совести.

Вот бы выйти замуж за этого молодого человека! Он дворянин, это сразу ясно, и он так галантен! Хорош собой, строен, одет просто, но костюм его очень ладно сшит… В речи чувствуется бретонский акцент, но это ничего не значит. Я в жизни еще не встречала таких привлекательных мужчин, они являлись Ине разве что в снах. О том, что я всего три недели назад вышла из монастыря и еще ни с кем толком не познакомилась, я как-то Не думала. Со всем свойственным мне тщеславием я была уверена, что если уж этот молодой человек мне понравился, то и он в восторге от моего обаяния и красоты.

Потом я вспомнила, что отец уже нашел мне жениха. Далекий, неизвестный, даже смутно мною не представляемый, претендент на мою руку вовсе не казался мне привлекательным. Думать о препятствии, что вдруг выросло на пути моего первого увлечения, было слишком неприятно, и я разом выбросила из головы все мысли об этом.

Проснулась я резко и неожиданно: струйки воды стекали у меня по спине. Над головой что-то сверкало и грохотало.

– Какой ливень! – воскликнула я приподнимаясь. Виконт натянул свой камзол мне на голову, чтобы я меньше промокла, а сам ехал под проливным дождем в одной рубашке, по которой стекали струи воды. Надо же, какое благородство!

– О мадонна! – воскликнула я тоном, в котором были и ужас, и раскаяние. – Пресвятая мадонна, да вы же совсем промокли! Вы простудитесь, сударь!

– Ничего, – прокричал он, стараясь пересилить шум ветра. – Глядите-ка, вот мы и приехали! Сент-Элуа перед вами, мадемуазель.

Мы быстро неслись вниз по склону. В долине я увидела бело-красный замок, ставший теперь моей собственностью. Вспышки молний озаряли его слепящим светом.

– Если я ссажу вас здесь, мадемуазель, вы не будете возражать?

– О нет, сударь, дальше я доберусь и сама!

Он осадил лошадь и осторожно спустил меня на землю.

– Бегите скорее, чтобы не слишком промокнуть! Я ухватилась за стремя лошади.

– Я бы хотела пригласить вас в Сент-Элуа, сударь! Кажется, он с трудом разобрал мои слова из-за шума ливня.

– Идти туда? О нет, мадемуазель, я не стану злоупотреблять вашим гостеприимством.

– Какая чепуха! Вы оказали мне услугу. Было бы неблагородно с моей стороны даже не пригласить вас в дом.

Он улыбнулся мне, как ребенку, и, наклонившись с лошади, пожал мне руку. Я предпочла забыть монастырские уроки о том, что мужчины, пожимающие, а не целующие дамам руки, суть невежи, недостойные именоваться кавалерами.

– Женщинам не обязательно быть благородными, – сказал виконт. – Я очень спешу, мадемуазель, прошу меня простить.

– Прощайте, сударь, – сказала я с явным сожалением.

– Всего хорошего, мадемуазель.

Он хлестнул лошадь, и грязь из-под копыт обрызгала подол моего платья. Я предпочла не заметить и этой неловкости.

Спустившись по откосу, я подбежала к воротам и несколько раз отчаянно дернула веревку звонка. Ждать пришлось долго.

– Господи Иисусе, – вскричала Жильда, открыв, – да это никак мадемуазель де Тальмон!

Мокрая и продрогшая, я склонилась на ее широкое теплое плечо, чувствуя, что у меня слипаются глаза от желания уснуть.

3

Я широко распахнула дверцу зеркального шкафа, занимавшего почти половину комнаты, и быстро перебрала все свои платья. Их было не меньше сотни, и я растерялась.

– Что же мне надеть? – спросила я.

Маргарита выложила половину домашних платьев на диван и захлопнула шкаф.

– Надо бы уж разбираться в нарядах, мадемуазель, – с легким укором произнесла она. – Вы ведь дома находитесь – стало быть, платье вам нужно домашнее. Для приемов совсем другой наряд полагается, для прогулок – амазонки… Чему вас в монастыре-то учили?

– Помолчи, – сказала я. – Мне просто не приходилось… Я застыла на полуслове: взгляд выхватил из груды платьев нечто чудесное, яблочно-зеленого цвета, отделанное по корсажу серебристо-оливковыми бархатными лентами, – на первый взгляд ничем не отличающееся от остальных, но удивительно уютное, домашнее… Я поднесла шуршащую ткань к лицу, вдохнула теплый запах шелков.

– Вот это, Маргарита, – сказала я. – Я надену именно это. Внутри у меня все пело от счастья: «До чего же я хороша, до чего же соблазнительно выгляжу!» Право, как чудесно быть красивой и иметь за плечами всего шестнадцать лет! Яблочно-зеленый цвет платья очень шел к моим золотистым локонам и подчеркивал кремово-медовый оттенок кожи. Корсаж туго обтягивал грудь – небольшую, правда, но высокую и упругую, не то что у монастырских худышек. Я выгляжу настоящей принцессой! И как хотелось бы поскорее быть представленной ко двору! Но в то же время… в то же время, как быть с тем молодым человеком? Виконт, хоть и прошла уже неделя после нашей странной встречи, не выходил у меня из головы.

– Вы настоящая красавица, мадемуазель, – сказала Маргарита, укладывая фолетте на моих плечах, – иногда мне очень жаль, что платья такие длинные: на ваши ножки все мужчины любовались бы.

Рассмеявшись от удовольствия, я приподняла подол платья. Ноги у меня были длинные, стройные – ноги сирены, колени округлые, румяные, с чуть заметными ямочками… Я была довольна собой, и все тут. И как прекрасно, что я родилась женщиной!

– Я разузнала насчет вашего виконта, мадемуазель… Больно уж он беден…

Я не хотела слушать о бедности виконта в тот час, когда чувство радости переполняло меня, и, расцеловав Маргариту, опрометью спустилась по крутой лестнице и выбежала в сад. Запахи цветущей сирени, примул и чебреца душистой волной повеяли мне в лицо.

Я уже целую неделю жила в Сент-Элуа и большую часть времени проводила в саду. Отец считал его гордостью нашего рода, а я, если бы могла, то и не выходила бы оттуда. Сад действительно был чудесен, особенно сейчас, ранним летом. Я целыми днями пропадала у наших маленьких озер, или, лежа в траве на тонкой подстилке, читала роман Сен-Пьера о Поле и Виржинии. Смутные желания возникали во мне; закрыв глаза и подставив лицо мягкому бретонскому солнцу, я грезила и мечтала о том, сколько счастья ждет меня в будущем…

Я сбросила туфли и, осторожно ступая босыми ногами по песку, зашла в воду. Платье мне пришлось подобрать до самых колен, чтобы не замочить. Совсем рядом колыхалась чашечка водяной лилии. На ее бархатных белоснежных лепестках я заметила дрожащие капельки росы – прозрачные, как слеза… Взглянув вниз, на песчаном дне увидела свои ноги – вода была так чиста, что можно было разглядеть даже камешки в песке. Я бы охотно порезвилась, подняв кучу брызг, однако испугалась такого желания – ведь можно испортить платье!

Лилия, колыхавшаяся совсем рядом, словно манила к себе. Ступая тихо и осторожно, чтобы не упасть в воду, я ухватилась за стебель и отчаянно потянула – впрочем, безуспешно. Лилия была на удивление цепкой. Промучившись минуты три, я наклонилась и зубами перекусила пахнущий травой стебель. Лилия была сорвана, издав при этом звук лопнувшей струны, и на губах у меня остался горький сок.

Цветок не имел никакого запаха, и это меня разочаровало. Я засунула лилию за корсаж, осторожно расправив нежные мокрые лепестки. Теперь меня не отличишь от героини Сен-Пьера…

Я хотела добраться до лодки, чтобы уплыть на середину пруда, но, как только я зашагала дальше, меня окликнули. На берегу стояла Жильда.

– Завтрак уже готов? – спросила я.

– Нет, не в том дело, мадемуазель. Идите-ка скорее в дом: к вам приехал какой-то господин.

– Ко мне?

Я неохотно побрела к берегу. Кто бы мог ко мне приехать, если я никого не знаю?

– Это, наверно, приятель мадам де л'Атур, старый сплетник… Как его имя?

Жильда протянула мне визитную карточку. «Арман Луи де Гоше, герцог де Кабри», – прочла я. Этот человек был мне незнаком, хотя я знала, что род герцогов де Кабри – один из известнейших во Франции.

– Так и есть: это друг тетушки, – проговорила я. – Он стар?

– Ему лет сорок, мадемуазель.

– Конечно, стар! И зачем я ему понадобилась?

Я натянула туфли на мокрые ноги, откинула назад волосы – в Сент-Элуа я всегда их носила распущенными, и побежала по аллее к замку. Еще издалека я увидела, как между куртинами, где благоухали розы, азалии и анемоны, нервно прохаживается незнакомец, постукивая высокими красными каблуками по мощенной красным камнем дорожке.

– Это он? – спросила я у Жильды.

– Он, мадемуазель, он!

– Ну, так черт бы его побрал – он приехал совершенно не вовремя!

Незнакомец уже заметил меня и шел навстречу. Поклон его был умел и изящен, одежда – самого модного покроя…

– Герцог де Кабри, мадемуазель, – представился он, поднося к губам мою руку и не спуская с меня глаз.

Он не понравился с первого взгляда. Вот так сразу, с первой минуты в моей душе возникло чувство неприязни к этому человеку. В его внешности не было ничего примечательного. Среднего роста, фигура явно грузнеет с годами. Незваный гость не носил парика, и его жесткая шевелюра была светло-каштанового цвета. Чуть выпирающие скулы свидетельствовали о гасконском происхождении. Нос его был невелик, но с развитыми чувственными крыльями; лицо имело неправильную угловатую форму, идущую вразрез с понятиями об аристократизме, особенно выделялся упрямый, чуть косо стесанный подбородок. Возраст? Гость был старше меня на четверть века, не меньше.

– С отцом все в порядке, я надеюсь? – спросила я, предполагая, что, может быть, герцог прибыл от отца.

– О, все в порядке. Он говорил мне, что ваш замок – настоящая Авзония. Надеюсь, Сент-Элуа не только красив, но и доходен?

Я с удивлением посмотрела на герцога.

– Меня никогда это не интересовало, сударь.

– Давайте пройдем в дом, – живо предложил он. – Становится слишком жарко, нам будет лучше беседовать в комнатах.

Я провела его в гостиную, спрашивая себя, долго ли этот герцог будет мне докучать. И зачем он приехал? Вот теперь думай, чем его занять, о чем с ним разговаривать… Как там меня учили в монастыре? Ах да, гостя надо чем-нибудь угостить!

– Маргарита, – сказала я горничной, – принеси нам кофе. Герцог внимательно разглядывал портреты моих предков и обстановку гостиной. Вид у него был очень заинтересованный.

– Это, я полагаю, из золота? – спросил он, указывая на статуэтку принцессы Даниэль.

– Да, – сказала я удивленно.

– Что за глупость тратить золото на такие вещи… А чей это портрет? Какое надменное лицо у этого рыцаря!

– И вовсе не надменное, – возразила я. – Это великий воин, один из самых знаменитых моих предков, Жорж де ла Тремуйль. Он служил еще Карлу VII Валуа и освобождал Францию от англичан. Его имя называет Вольтер в «Орлеанской девственнице»…

– Вот как! Вы читаете Вольтера, мадемуазель? – вдруг прервал он меня. Глаза его были прищурены.

– Читаю, сударь, – с достоинством ответила я.

– Да это же просто неприлично!

Я молча смотрела на гостя. Ну и болван же он! Читать Вольтера – неприлично!

– Вы следуете дурной моде, – нравоучительным тоном заявил он, – а мне бы не хотелось, чтобы моя жена прослыла вольтерьянкой.

– Не понимаю, почему вы не скажете этого своей жене. Я, как мне кажется, не обязана следовать вашим вкусам.

Он смотрел на меня удивленными глазами.

– Вы ничего не знаете, мадемуазель? Прочтите, в таком случае, письмо от вашего отца – оно все прояснит…

Я поспешно вскрыла продолговатый голубой конверт. «Милая Сюзанна, – писал отец, – податель сего письма и есть тот самый человек, которого я имел в виду в нашем последнем разговоре. Надеюсь, вы оцените его по достоинству. Прошу вас следовать его указаниям – они полностью согласованы со мной. Нежно целую…»

Конверт выпал у меня из рук.

– Так вы – мой жених? – спросила я в ужасе. И повторила: – Вы?

На мгновение в глазах у меня потемнело. Это же надо, найти такого жениха! И что имел в виду отец, говоря, что герцог «довольно молод»? Господи ты Боже мой, неужели о замужестве с таким человеком я мечтала? Ну, хорошо, пусть ему сорок лет. Но был бы он красив, остроумен, ловок… Кажется, мне лучше было бы никогда не выходить из монастыря!