– Как я вижу, Сюзанна, вы прекрасная хозяйка, – с улыбкой заметила мачеха. – Кажется, вы любите английский стиль?

– Да, немного, мадам, – отвечала я рассеянно.

Герцог де Кабри вдруг предложил мне руку и сделал это так демонстративно, что я не смогла притвориться, что не замечаю его жеста.

– С вашего позволения, мы пройдемся по парку, – церемонно объяснил он, – нам необходимо поговорить.

Мы пошли по направлению к пруду, однако он словно воды в рот набрал. Я тоже молчала.

Сказать ему все до конца или нет? Я была уже почти готова к этому, но представление о том, какой будет скандал, останавливало меня. Мое короткое слово «нет» вызовет целую бурю… А мне так хотелось покоя и беспрепятственных встреч с виконтом де Крессэ.

– Что же вы молчите, мадемуазель? – спросил герцог тоном оскорбленного человека. – Хотя бы для приличия скажите что-нибудь…

– Это вам было угодно говорить со мной. Так говорите же.

– Я полагаю, мы не в ссоре? – произнес он странным голосом, который напомнил мне отца Жозефа из монастыря.

– Если вы предпочитаете забыть нашу размолвку, то это ваше дело, сударь.

Я пыталась косвенно дать ему понять, как он мне безразличен, но он не понимал или не желал понимать.

– Надеюсь, сегодня вы в порядке и с вами не случится истерики? – едко спросил он, надеясь обидеть меня.

– Конечно, если вы будете вести себя прилично, как и подобает вежливому кавалеру, и больше не позволите себе назвать меня на «ты».

– Я не затем сюда приехал, чтобы выяснять ваше отношение ко мне, мадемуазель, – произнес герцог, – оно мне, к сожалению, достаточно хорошо известно. Я приехал, чтобы серьезно поговорить с вами.

– О чем?

– Гм… о вашем… словом, о том имуществе, которое я получу вместе с вашей рукой.

– Вместе с моей рукой! – повторила я слегка удивленно.

– Да-да, вместе с вашей рукой. Почему это вас так удивило?

– Вы изъясняетесь иносказательно. Ведь речь идет о приданом, не так ли? Так почему бы не говорить прямо… Имейте в виду, сударь, что у меня нет ни малейшего понятия не только о приданом, но даже о владениях моего отца; более того, я не чувствую ни желания, ни права говорить с вами об этом.

Эту вычурную фразу я заранее придумала и была ею довольна.

Герцог достал накрахмаленный платок и вытер лоб:

– Ух, какая жара, – выдохнул он, пряча платок в карман, – тем, кто носит парик, должно быть, и вовсе невыносимо.

Я молчала, глядя в сторону.

– Вы должны, мадемуазель, – вдруг сказал он, – вы должны убедить своего отца немного… ну, немного расширить границы тех земель, которые будут являться вашим приданым при замужестве.

– Я уже сказала вам, что это невозможно.

– Это возможно, мадемуазель, вы попытайтесь и увидите, что это вполне возможно.

– Я пытаться не хочу, – сказала я, – меня это совершенно не волнует.

– Но это волнует меня, – внушительно произнес он, – а мои интересы должны быть и вашими интересами.

– Вот как? – спросила я крайне презрительно. – Это для меня новость.

– И все же я настаиваю, мадемуазель. Вы слышите? Я настаиваю. – Его тон стал требовательным, он почти приказывал.

– Вы с ума сошли, сударь, – холодно отвечала я, – мне нет никакого дела до ваших претензий. Кажется, пока что ваши слова для меня не указ.

Он схватил меня за руку, пытаясь усадить на скамейку. Рука у него была горячая и влажная, и я брезгливо вырвалась.

– Оставьте меня, – сказала я.

– Сядьте, мадемуазель. Мне нужно поговорить с вами. Я села вполоборота к нему, уставившись глазами в глубину сада. Мои пальцы машинально срывали зеленые побеги папоротника, рвали их в клочья и разбрасывали – несмотря на кажущееся спокойствие, я все же нервничала.

– Вы очень молоды, мадемуазель, – произнес герцог, – я намного старше, и у нас с вами разные заботы. Вам пока нет дела до моих интересов – возможно. Однако те размеры приданого, которые установил ваш отец, кажутся мне явно недостаточными. Вот взгляните.

Он протянул мне листок, вырванный из блокнота, на котором рукой моего отца было написано:

«Милый герцог, я предлагаю вам следующее:

1. Замок Сент-Элуа.

2. Парижская недвижимость.

3. Доход от бретонских имений.

4. Два фаянсовых завода в Севре.

5. Доходы от продажи вест-индского кофе.

6. Лионская шелковая мануфактура.

Дорогой герцог, честное слово, большего вы не стоите».

Все эти пункты были многократно перечеркнуты, исправлены, между ними были вписаны и зачеркнуты какие-то слова, и мне стало ясно, что каждый пункт этого списка буквально вырывался с кровью из сердца моего отца. И еще я поняла, что между герцогом и принцем наметились серьезные разногласия…

– Ну и что же? – спросила я безучастно.

– Неужели вы не видите? А замки в Нормандии? А леса? А мануфактура-то всего одна указана – посмотрите!

– Кажется, вы хотите лишить нас всего, – раздраженно произнесла я, – будь ваша воля, вы бы нас ограбили. В этом списке указана целая куча всяких богатств…

– Я хочу, мадемуазель, – громко произнес он, – чтобы мы имели доход не менее миллиона ливров в год.

Я внимательно смотрела на него, но, к своему удивлению, не чувствовала ни возмущения, ни гнева – одно презрение. Как низок должен быть человек, чтобы втолковывать своей невесте подобные вещи! Он даже для вида, для приличия не скрывает своих целей.

А герцог нисколько не замечал того, что со мной происходило: он все так же горячо расписывал те выгоды, которые можно получить от наших нормандских владений, страстно доказывал необходимость увеличения приданого, повторялся, горячился, хватался за голову и, наконец, устал и взмок… Я и не подозревала, что деньги могут вызвать у человека столько эмоций.

Увидев, что я молчу, он вообразил, что убедил меня.

– Так что же вы скажете? – Герцог был весь мокрый от пота.

– Послушайте, – произнесла я медленно, – вы ради денег хотите жениться на мне, не так ли?

Он откинул со лба волосы:

– В общем, от количества приданого будет зависеть мое отношение к вам, мадемуазель.

Вот тебе раз!

Я поднялась и отошла на несколько шагов. Вначале я просто хотела уйти, не сказав ни слова; однако мне было физически необходимо излить в словах свое презрение.

– Вот что, сударь, – сказала я усмехаясь, – хотя парик и не делает из лавочника аристократа, я давно хотела посоветовать вам носить его: в нем вы больше походили бы на дворянина. А сейчас никто не отличит вас от простого торгаша…

Он уставился на меня с недоумением и тупым гневом. Я ушла, не сказав больше ни слова. Во дворе меня встретила взволнованная Маргарита.

– Боже милостивый, душенька моя, – прошептала она мне на ухо, – кучер говорит, что герцог де Кабри только того и имеет, что титул, а сам весь в долгах. Говорят, ему сам король дал двести тысяч ливров – а так бы он и сюда не доехал. – Взглянув мне в лицо, она осеклась – Да что же это с вами, мадемуазель? Вы бледны как смерть.

Я схватила ее за руку и крепко сжала.

– Послушай, Маргарита, – произнесла я, сама не узнавая своего голоса, – давай сейчас не будем говорить об этом, давай помолчим! А то если и ты будешь напоминать мне об этом ничтожестве, я, честное слово, с ума сойду.

– Господь с вами, мадемуазель, – испуганно сказала Маргарита. – Надобно об этом вашему отцу рассказать. А насчет меня вы-то знаете, что я за вас, я этого герцога и на шаг бы к вам не подпустила.

– Хорошо, – поспешно сказала я, вся дрожа, – хорошо. Я должна была идти к родственникам.

Но видеть их лица мне совсем не хотелось.

2

На зеленом сукне стола ровной стопкой лежали карты. Близилось начало игры в буйотку. В Сент-Элуа был большой прием, на который съехались все мало-мальски известные дворяне из округи. Замок был переполнен, двор заставлен каретами.

Отец устраивал вечер в мою честь, и этот праздник стал первым после того, как Нижняя Бретань избавилась от страха перед контрабандистами. С утра в парке был пикник и картежные игры, вечером ожидались танцы. Гостей было много, но никто из присутствующих меня особенно не интересовал. Я комкала в руках бумажку с несколькими словами: «Благодарю за приглашение. Из-за болезни моей жены я вынужден отказаться от него. Виконт де Крессэ».

Снова его жена!

Я так давно его не видела, наши встречи в Бросельянде почему-то не повторялись, хотя я ездила туда каждый день…

Виконта редко принимали в обществе, виконтесса вообще никогда не допускалась в светские гостиные. Сколько времени я потратила на то, чтобы смягчить отца и добиться разрешения послать приглашение на вечер виконту! Я три часа провела у зеркала, долго подбирала наряд – и все лишь затем, чтобы получить этот унизительный отказ! Какой прекрасный повод я дала ему для насмешек!

– Я ненавижу его жену, – пробормотала я гневно. – И его ненавижу. Ну, ничего! Pide bene che ride ultimo![43]

– Что это вы тут говорите, дорогая? – игриво спросила мачеха, проходя мимо меня под руку с каким-то мужчиной.

Даже широким веером она не могла скрыть яркий румянец на щеках – признак начавшегося флирта. Да, здесь все изменяют друг другу… Отец мачехе, мачеха отцу. Недаром два дня назад в замке поселилась ослепительная Соланж де Бельер – светская дама, решившая погостить в провинции. Ей отвели комнату рядом с апартаментами отца. А еще я не раз замечала, как из спальни отца стыдливо выпархивает наша зардевшаяся пятнадцатилетняя горничная Каролина – не такая красивая, как Соланж де Бельер, но свежая, румяная, веселая бретоночка. Ясно, каким образом у нее появилось ожерелье из золотых монет.

Я быстро поднялась по лестнице в свою комнату и остановилась перед зеркалом, придирчиво себя оглядывая. Зачем мне осиная талия, увеличенные белладонной глаза, новое белое платье, если нет человека, способного все это оценить?

Гневными движениями я распустила корсет, стягивающий меня почти до пятнадцати дюймов, и сама ругала себя за глупость. Вырядилась!

– Все вы что-то выдумываете, мадемуазель, – сказала Маргарита ворчливо, – то одеваетесь бог знает как, то раздеваетесь… Я уж и не знаю, что думает о вас ваш отец.

Мне показалось это до того обидным, что я расхохоталась и, подбоченившись, резко повернулась к Маргарите.

– Да ничего он не думает, понятно? – закричала я. – Он никогда ничего обо мне не думал. Я их всех терпеть не могу – отца, мачеху, герцога, и тебя тоже!

Я едва не расплакалась. Маргарита была добродушной женщиной и принялась меня утешать, нисколько не обидевшись: она понимала, что имеет дело со своенравной, колкой, но, в сущности, доброй девушкой.

– Ладно, – сказала я через минуту, – затяни меня снова.

Но корсет теперь, как на зло, не хотел затягиваться. Маргарита сопела, шнурки едва не лопались, у меня трещали ребра, а талия не делалась меньше восемнадцати дюймов.

– Вот видите, что делает с человеком капризность, – сказала Маргарита, тяжело дыша и останавливаясь в очередной раз передохнуть.

– Боже мой, но ведь в зале давно уже началась игра! – жалобно воскликнула я.

– Будете подгонять меня, мадемуазель, – останетесь и вовсе без корсета.

Наконец мы позвали на помощь Жильду. Я наклонилась, опираясь на кровать, чувствуя, что вот-вот лопну. Но Жильда быстро настроила все дело, и я вернулась в зал. Мне вдруг стало интересно, захотелось последить за ходом игры: судя по ставкам, она обещала быть ожесточенной.

– Гравельский лес, – произнес маркиз де Фонтенэ усмехаясь.

Все ахнули.

– Если я выиграю, маркиз, я стану хозяином Семилесья, – многозначительно напомнил мой отец, намекая на давнее соперничество между нашим семейством и кланом де Фонтенэ за звание принца Бретонского, – что вы на это скажете?

– Возможно, друг мой, возможно, – протянул маркиз, выбирая в коробке сигару побольше. Их мы получали с острова Мартиники. – У вас чудесные сигары, могу вам заметить.

– В таком случае я ставлю Сент-Элуа, – вдруг сказал отец. Я вздрогнула. На миг мне показалось, что я ослышалась.

Отец не мог так рисковать замком…

– Боже мой, что вы такое говорите! – воскликнула я, бросаясь к отцу. – Как вы можете ставить на карту наше родовое поместье? И потом, разве он не принадлежит мне? Насколько я помню, вы подарили мне его всего четыре месяца назад!

– Успокойтесь, принцесса, – сказал маркиз де Фонтенэ, – ваш отец прекрасно играет в буйотку. Однажды он обыграл даже Марию Антуанетту.

Я едва не заплакала: Сент-Элуа стал частью моей жизни, я так привязалась к нему, что не променяла бы даже на весь Париж.

– Но это мой замок, отец, – вы слышите, мой! – сказала я в отчаянии. – Вы не можете поставить его на карту без моего согласия.

– Дорогая моя, – произнес отец равнодушно, – вы ведь еще несовершеннолетняя и незамужняя.