Он набросил мне на плечи индийскую шаль, и сердце у меня растаяло от такой заботливости. Несомненно, он любит меня. Иначе зачем бы ему нужны все эти хлопоты?

С шипением вспыхивали свечи. Огонек пламени высветил большой портрет на стене напротив. Из темноты выглянуло красивое лицо молодой женщины, белокурые, высоко взбитые волосы, румяные щеки и озорные лазоревые глаза… Я с ужасом смотрела на портрет. Кто это – Мари де Попли, подруга моего детства?

– Кто это? – с затаенным страхом спросила я вслух.

– Моя жена, – беззаботно отвечал виконт, – урожденная Мари де Попли.

Вот тебе раз! Что обычно чувствуют в таких ситуациях? Я чувствовала невыносимую обиду.

Я поняла, что нам нужно расстаться.

– Может, вы выпьете кофе? – спросил виконт.

Я покачала головой и, медленным шагом приблизившись к нему, положила руки ему на плечи.

– Поцелуйте меня, – сказала я тихо. Мне нужно было добавить «на прощанье», но я смолчала.

Его губы легко коснулись моих губ, и я не посмела требовать большего, хотя мое сердце сжалось от его холодности.

– Я люблю вас, – повторила я едва слышно. – Можете ли вы сказать мне то же самое?

Он молчал. На мои глаза навернулись слезы.

– Вы не должны были зажигать свечи, Анри, – прошептала я, сжимаясь от мучительной боли, от сознания того, что мне нужно уйти. С усилием я отдернула свои руки от его плеч и пошла к выходу.

– Вы уходите?

Я обернулась. Мне приходилось прилагать нечеловеческие усилия, чтобы клубок горьких слез не выплеснулся наружу.

– Никогда больше не ищите со мной встречи, сударь, – дрожащим голосом произнесла я.

Он ступил шаг ко мне, но я поспешно отпрянула. Он остановился.

И я ушла.

Стрела довольно заржала, когда я поставила ногу в стремя, и я изо всех сил хлестнула ее кнутом. Как это животное смеет радоваться в такую минуту?

Я никогда не смогу забыть той дороги из Крессэ в Сент-Элуа. Слезы застилали мне глаза, я ехала не разбирая дороги. Тупая боль досадно жгла меня огнем.

А на небе ярким желтым кругом сияла луна, освещая и дорогу, и Содрейский лес, и темные, поросшие травяно-зеленым дягилем, болота.

4

Наступил туманный промозглый октябрь, когда из болот прекращают подыматься ядовитые испарения, а вязкая отвратительная топь покрывается тоненькой обманчивой коркой твердой почвы. В такое время совершать прогулки в лес стало опасно.

В камине потрескивали дрова – неделю назад из-за холодов пришлось затопить. Но я все равно мерзла и, подобрав под себя ноги, куталась в кашемировую шаль.

Осень в Бретани была скучной. Бесконечный дождь, туман, слякоть, раскисшие дороги и тоска, тоска… Лишь пурпур буков и медь каштанов, видневшихся за окном, слегка оживляли эту картину. Но все равно в Бретани не было той золотой осени, что так радовала глаз в Санлисе, когда весь наш монастырь казался объятым пламенем, а воды Уазы несли мириады осенних листьев. Когда я выходила в парк, опавшая листва не шуршала у меня под ногами, а покорно мялась. Осенние дожди сделали ее некрасивой и расползшейся. По этой причине мне уже не нравилось гулять в парке, сидеть возле холодного глубокого пруда.

Странная была осень: хмурая и мрачная, без единого проблеска солнца, с бесконечными морскими влажными ветрами, приносившими сырой запах йода и водорослей… Было холодно, как в погребе, и как бы я ни одевалась, холод все равно заползал под одежду.

Я молча сидела, свернувшись в теплом кресле клубком, и смотрела на облетающий парк, виднеющийся за мутноватыми от дождя стеклами, на белую шестисотлетнюю стену ограды… Свинцово-серые тучи на небе все собирались и собирались, становясь гуще и темнее, но дождя еще не было, и лишь все меньше света пробивалось сквозь завесу облаков. Только полдень, а в комнате уже стоят сумерки.

Мне было тоскливо и скучно, до того тоскливо, что слезы набегали на глаза, и я не знала отчего.

Я прощалась с Нижней Бретанью, ее дремучими лесами и бесконечными небесными глубинами, ее бескрайними розовыми гречишными полями и черными озерами, ее туманами, изумрудной зеленью и ежевикой… Я расставалась с Сент-Элуа и виконтом де Крессэ. Быть в этих краях мне оставалось всего лишь сутки. Чемоданы уже уложены, замок опустел, шаги гулко раздавались под каменными сводами. Завтра утром здесь останутся только Жильда и еще несколько слуг-бретонцев. По этой причине розовощекая Каролина, отцовское увлечение, выглядит грустной: ее не берут в Париж…

Я пыталась читать, но мои глаза равнодушно и непонимающе пробегали по знакомым строкам «Страданий юного Вертера»… Может быть, взять Вольтера? Но если кто-нибудь войдет, меня не похвалят за такое чтение… Да и вставать мне не хотелось. Я так хорошо пригрелась в кресле…

Дверь скрипнула, и тихими робкими шагами вошла Аврора – такая наивно-важная в своем тяжелом платьице из жемчужно-серой тафты, с огромным голубым бантом в русых волосах.

– Маргарита всех зовет в столовую.

– На второй завтрак?

– Да.

– Ты просто ангел, – прошептала я, привлекая девочку к себе. – Только на тебя эта проклятая осень не действует.

– Завтра вы возьмете меня с собой, да?

– А как же иначе? Та поедешь с нами.

Я давно решила взять девочку в Париж, преодолев сильное сопротивление отца, не желающего удовлетворять мои причуды.

– Ты меня любишь, Аврора? – спросила я. Она обняла меня за шею.

– Да, мама Сюзанна. Даже больше, чем Маргариту. Мне было смешно слышать, как она произносит это «мама Сюзанна». Такое обращение делало меня совсем взрослой, но если уж Аврора привыкла называть меня так, то от своей привычки не отступится.

– Мы с тобой всегда будем вместе?

– Да, мама Сюзанна.

– И ты всегда будешь меня любить?

– Да, мама Сюзанна.

– Ты – дитя лесов, – проговорила я шепотом. – Лесная фея. Ты бретонка. Париж тебе не понравится…

Аврора смотрела на меня, мало что понимая. Эти большие доверчивые глаза, темные крохотные губки, капризно вздернутый носик… Какой же она будет красавицей, когда вырастет! Мне оставалось только вспомнить слова бородатого тучного рыбака Ремо: «В ее глазах утонет не один парень!» Ремо сказал это обо мне. Но мог бы сказать это и об Авроре…

– У тебя только я, у меня только ты… Мы никогда не расстанемся.

Скрипнула дверь.

– Можно к тебе, Сюзанна?

Я обернулась. Стоя на пороге, старая маркиза вопросительно смотрела на меня, сжимая в руках вязание. В последнее время она сильно сдала. Как-никак, шестьдесят девять лет…

– Да, тетушка, – сказала я, снимая Аврору с колен. Девочка тут же ушла. Маркиза относилась к ней неодобрительно.

– Как вы любите уединение, Сюзанна. Заберетесь в эту мансарду на долгие часы… Ведь здесь, наверное, скучно.

– Перед веселой жизнью в Париже можно немного и поскучать. Мой гардероб уже отправили?

– Да, еще вчера… Тебе так хочется в Париж?

– Не знаю, тетушка. Но ведь я должна туда ехать.

– Вы не знаете еще прелестей парижского света… Он очарует вас, дорогая. Кроме того, Филипп выхлопотал для вас место фрейлины ее величества. Это большая честь. При королеве состоят самые знатные дамы королевства.

– Да, как видно, у моего отца много забот, – произнесла я иронично.

Маркиза насторожилась.

– Что вы имеете в виду?

– Я только хотела сказать, что отцу не мешало бы позаботиться не только обо мне, но и о крошке Каролине. Ее располневшая талия наталкивает на некоторые размышления…

То, о чем я не осмеливалась намекнуть отцу, я легко говорила в глаза тетушке.

Маркиза вспыхнула как кумач. По ее виду было ясно, что она не ожидала от меня такой откровенности.

– Ах, тетушка, не надо притворства! Вы не хуже меня знаете, что творится под крышей этого дома. Каролина каждую ночь стелила отцу постель, а поскольку он не старик и не утопленник, то пользовался ею не только как горничной. Я не ребенок и все понимаю. Не понимаю только, почему вы так краснеете. Похоже, мой будущий брат или сестра нисколько вас не радует.

– Боже, дитя мое, да это же неприлично – то, что вы говорите!

– О да, я знаю, что вы любите приличие только в словах. О делах вы не заботитесь…

– Зачем вы меня обвиняете? Судьба Каролины устроится. Она на днях выйдет замуж за одного из фермеров. Но вы-то, вы… Как вы можете так не уважать отца!

– Я его боюсь, и этого достаточно. Но хуже всего то, что я знаю все его неблаговидные поступки и все-таки продолжаю бояться.

– Филипп никогда не старался внушить вам страх. Он любит вас, хотя и не подает вида. Вы его единственное дитя…

– Кто знает! – произнесла я со смешком.

– Перестаньте высказывать свои низменные предположения! – неожиданно резко оборвала меня старая дама. – Монахини скверно вас воспитали, дитя мое. Вы уже сейчас выражаетесь с дерзостью самых отъявленных версальских кокеток. Но они прошли через огонь и воду. А вам всего шестнадцать…

– Мне не нужно напоминать об этом, тетушка.

– Что касается отца, то ласки вы от него не видели, и, вероятно, не увидите, – такой уж он человек…

– Спасибо хотя бы за откровенность!

– Филипп похож на свою мать, великолепную принцессу Даниэль. Я хорошо знала ее. Она никогда не улыбалась, даже ее красота излучала какое-то суровое сияние…

– Мне-то что до этого, – произнесла я равнодушно.

– То, что вам не следует удивляться нраву вашего отца.

– Не знаю, – проговорила я задумчиво. – Стало быть, я совсем не похожа на отца. Я пошла в свою мать, в Звезду Флоренции, и, честное слово, я даже рада этому…

– Вы и матери своей не знали, так что нечему радоваться. Право, ваши слова меня настораживают. Девушки должны стремиться к добродетельным образцам, а не к распутству…

Я едва сдержала зевок. Мне не хотелось спорить, но даже в монастыре всем было известно, что Версаль, куда меня хочет представить отец, – место оргий и разврата. Маркиза просто ханжа и лицемерка. А вот отец – он не таков… Я была уверена, что, если какое-нибудь лицо королевской крови обратит на меня внимание, отец не станет советовать мне сопротивляться и твердо стоять на пути добродетели.

– Вы думаете сейчас о чем-то нехорошем, – печально сказала маркиза. – Это видно по вашему лицу.

– Нет, я думаю как раз о чем-то весьма добродетельном, – произнесла я медленно.

– О чем же?

– О торжестве справедливости и правосудия.

– Дитя мое, – умоляюще сказала маркиза, – выражайтесь яснее.

– Все очень просто, тетушка. Я только что подумала, что если до моего представления ко двору остались считанные дни, то я найду кому в Версале пожаловаться на поступок господина де Кабри. Например, королеве – я же буду ее фрейлиной…

Я в последнее время только об этом и думала. Тогда, два месяца назад, вернувшись в Сент-Элуа в самом жалком виде и с яростным исступлением рассказав о действиях герцога, я, к своему ужасу и гневному изумлению, не встретила никакой поддержки со стороны отца. Он только бросил мне: «Поговорим об этом позже!» Это «позже» наступило, но от разговора отец уклонялся – сурово и непреклонно. Подобное поведение казалось мне чудовищным. Может быть, он дойдет и до того, что будет продолжать настаивать на моем браке с герцогом? Тогда как герцогу место на каторге!

Маркиза испуганно схватила меня за руку.

– Вы хотите жаловаться королеве?

– Да! – выкрикнула я, высвобождая руку. – Королеве! Пусть она напишет «письмо об аресте» этого негодяя. Или поддержит меня, если я обращусь в суд. Ведь суды, кажется, еще существуют во Франции.

– Отец запретил вам это делать, Сюзанна.

– Ну и что! – крикнула я в бешенстве. – Мне наплевать на скандал. Я все равно найду способ защитить себя, если мой отец настолько низок, что не желает защищать собственную дочь.

– Да вы просто с ума сошли! Вы не в себе, дорогая! Вы сделаетесь посмешищем для всего королевства!

– Ах, вот какие у вас понятия о добродетели! Вы, наверно, понимаете добродетель только как целомудрие и скромно опущенные глаза!

– Не идите против своего отца, Сюзанна. Вы не понимаете, что затеваете. Вы слишком юны для этого…

– Если я юна, то меня можно просто изнасиловать, да?

– Поговорите с отцом.

– Если бы это было возможно!

– Попытайтесь еще раз. Он любит вас…

– Все это ложь, – сказала я гневно. – Никого он не любит. У него в голове только дела, дела… Ради своих дел он кого угодно сметет с пути…

Ничего больше не сказав, я выскочила из комнаты и, опрометью спустившись по лестнице, попала прямо в объятия Маргариты.

– Я иду звать вас завтракать, – сказала она.

– О, именно ты мне и нужна! – воскликнула я, увлекая горничную в свою комнату. – Мне так много нужно тебе сказать!

Маргарита, ворча, последовала за мной и, уловив сложность момента, заперла дверь на задвижку.