Я присела на краешек стула, торопливо достала лист бумаги и задумалась.

– Снова вы что-то затеяли, мадемуазель, – сказала Маргарита. – А ведь вам завтра ехать.

Я молчала, сосредоточенно размышляя.

– Даже не знаю, как посмотрит вам в глаза господин герцог, – продолжала Маргарита: ей было трудно помолчать даже минуту. – Я бы со стыда сгорела после такого поступка. И вам очень повезло, мадемуазель, что поблизости оказался такой благородный молодой человек, как господин виконт. Вот это настоящий аристократ! С первого взгляда видно, какой он душка. А госпожа виконтесса…

– Тише, – сказала я, – не надо об этом. Маргарита была единственным человеком, знавшим о моих отношениях с виконтом и моих чувствах к нему.

Моя рука, отложив в сторону исчерканный черновик, старательно вывела на бумаге:

«Неотложное дело вынуждает меня просить Вас быть сегодня в трактире „Путеводная звезда“. Лицо, не имеющее возможности указать здесь свое имя, будет ждать Вас там от полуночи до четырех часов утра.

От Вашего благородства и отзывчивости зависит честь знакомой Вам особы».

– Прочти, – сказала я, протягивая Маргарите свой труд. Записка адресовалась виконту де Крессэ. Я написала ее с таким умыслом, чтобы непосвященный ничего не мог понять. Зачем мне нужна была эта встреча? Благовидный предлог для Маргариты был найден. Я скажу, что поскольку королева, может быть, захочет вступиться за меня и наказать герцога, то крайне необходимо сначала переговорить с виконтом. Он же свидетель всего происшедшего, он мой защитник…

Но была и другая причина, в которой я не решалась признаться самой себе. Не могла я уехать в Париж, не повидавшись с Анри. Вся моя душа рвалась на части, едва я думала об этом. Неужели это любовь – настоящая, сильная, чистая, как в романах? Ну, может быть, не совсем чистая… Когда я вспоминала об объятиях, в которых побывала, о поцелуях и смелых ласках, внутри у меня все пело от тревожно-сладкого чувства. Это чувство сдерживалось, словно оковами, одной преградой – девственностью. По крайней мере, я так воображала. Мне уже шестнадцать, а я такая несведущая в этих делах. Провела целое лето в Сент-Элуа и ничуть не поумнела… Вокруг я замечала столько чувственности: отец и Каролина, конюхи со служанками на сене в риге – я заставала их, когда входила неожиданно. Нет, никак нельзя явиться в Версаль такой нелепо-наивной. Не ждать же мне мужа… Этот муж появится, может быть, года через два, да еще окажется таким же отвратительным, как герцог. Лучше умереть, чем допустить это.

Я только побаивалась, что если дело дойдет до последней точки, то это будет слишком страшно и больно. В монастыре много болтали об этом… Возможно, я спешу? Возможно, когда пройдет года два-три, я сама буду удивляться своей глупости?

Я пододвинула скамеечку, быстро встала на колени перед распятием, несколько раз перекрестилась.

– Святая Катрин! Честное слово, я не хочу грешить. Я знаю, то, что я задумала, – это грех. Но что же мне делать? Все вокруг тоже грешат. Мне так трудно оставаться добродетельной. Над добродетельными все смеются. И я обещаю, что, если я согрешу, я обязательно покаюсь. Но согрешить мне необходимо…

Я обернулась. За моей спиной стояла Маргарита, сжимая в руке письмо к виконту.

– Вот уж первый раз замечаю, мадемуазель, что вы по своей охоте молились, – сказала она. – Упрекать вас не в чем: к мессе ходите, молитесь каждый день, даже исповедуетесь… Но ведь не слишком это все искренне, правда?

Я поднялась с колен.

– Судя по письму и по молитве, вы какое-то запутанное и темное дело задумали, – произнесла Маргарита. – Кому отослать эту бумагу?

Я схватила ее за руку.

– Ступай в Крессэ, Маргарита! Это письмо нужно отдать самому Анри де Крессэ и быстро уйти, не дожидаясь ответа. Я никому, кроме тебя, этого не доверю.

Маргарита молча погладила мои волосы.

– Так ты пойдешь? Она вздохнула.

– Да уж куда мне деваться. Как я поняла, принцу де Тальмону об этом знать не следует.

– Правильно.

– Ну, а если что скверное случится между вами и господином виконтом в «Путеводной звезде»? Ежели вы на что дурное решились?

Я метнула на нее такой взгляд, что Маргарита вздрогнула.

– Полноте! Глаза у вас просто бешеные сделались. Стало быть, уж давно на дурное решились. Я все вижу… Но ведь я верная горничная, правда? Я на все согласна, лишь бы угодить своей молодой барышне… Пойти-то я пойду, но раньше, чем к вечеру, не вернусь. Вы же знаете, мадемуазель, я не так уж скора на ноги. Да и погода скверная…

– А поедешь ли ты со мной в «Путеводную звезду»?

– Вы меня загоняете до смерти. Я же старуха – куда мне с вами?

– Ты не старуха. И ты поедешь. Горничная лукаво улыбнулась.

– Ведь поедешь же, правда?

– Да уж конечно, мадемуазель. Куда вам без меня!

Я в порыве благодарности бросилась ей на шею. Маргарита обхватила меня теплыми большими руками, и мне стало так хорошо, словно я находилась в объятиях матери.

– Совсем вы еще ребенок, – сказала Маргарита. – Ведете себя как дитя.

– Как же… как же ты меня отпускаешь сегодня ночью? – спросила я смеясь.

– Да с вами и черт не сладил бы, мадемуазель! Вас не отпусти, так вы наверняка в окно выпрыгнете… Да и было бы о чем печалиться! Мне бы, например, даже обидно стало, если бы вы полюбили этого проклятого герцога. Ведь он самая настоящая каракатица. А вы – уж такая красотка… Отчего бы вам не позабавиться?

– Ты правда так думаешь? – спросила я.

– Веселитесь, пока молоды, мадемуазель! Я, слава Богу, никогда не была ханжой. Делайте то, что вам нравится, и никогда не насилуйте себя. А в случае чего – ваш отец головы лишится, а грехи ваши покроет. Такой уж у него нрав…

Медленными степенными шагами, которые были ей свойственны, она направилась к двери и отодвинула задвижку.

– Спустимся по лестнице по очереди, – шепотом сказала она, – а то заподозрят, что мы о чем-то сговориваемся.

Я улыбнулась. Только сегодня мне до конца стало ясно, что в лице Маргариты я имею не только умелую и заботливую горничную, но и союзницу, советчицу. Человека, способного заменить мне любовь и ласку матери…

– Всегда буду ее слушаться, – прошептала я. – Не отца, не маркизу, а ее. И всегда-всегда.

Когда я спустилась, наконец, к столу, старой тетушки за завтраком не было. Наверное, новый приступ мигрени. Присев перед отцом в реверансе, я заняла свое место в самом конце длинного стола. Отец сидел на противоположном конце, и от этого столовая казалось особенно пустынной.

Мы молчали. Я была слегка подавлена и тем, что задумала, и сознанием того, что маркиза, должно быть, уже передала принцу наш разговор с ней. Но, как видно, разговора и на сей раз не получится…

– Сюзанна, – произнес отец.

– Да, сударь, – сказала я, поднимая голову от тарелки. Голос принца был ровен, но не такой, как обычно: сейчас в нем улавливалось раздражение. Я почувствовала, как предательский холодок зашевелился у меня в груди, и сидела как на иголках.

– Вы знаете, что завтра мы отправляемся в Париж?

– Да.

– Мне угодно поговорить с вами.

Он поднялся, и я послушно поднялась вслед за ним, хотя еще не закончила свой завтрак. Мы прошли в холодную гостиную, и отец запер за собой дверь. Здесь были почти сумерки. Камин сегодня тут не топили, и гостиная казалась мне довольно неудобной для разговоров.

– Итак, вы знаете, что мы едем в Париж. А знаете ли вы, что мы будем там делать?

– Да, конечно. Я буду представлена ко двору и проведу в Версале весь зимний сезон…

– Но вам, как я вижу, очень хочется остаться здесь, – раздраженно произнес принц.

– Почему вы так решили? – спросила я удивленно.

– Мне не нравятся ваши разговоры, которые вы ведете с тетушкой. Она все мне рассказала. Ваша затея жаловаться королеве или таскаться по судам просто нелепа. Я не намерен это терпеть. Помните, что я ваш отец и над вами властен. Если вы будете пытаться говорить о чем-либо подобном, я оставлю вас в Бретани, но уже не здесь, в Сент-Элуа. Я запру вас в монастыре еще на два года, пока вы не образумитесь. Вы понимаете? Я отнюдь не шучу.

Я молчала. Испуг проходил, и меня все сильнее охватывало возмущение.

– Отец, да как же вы можете?.. Как вы можете допускать, что этот негодяй не понесет никакого наказания? Это же просто стыд!

– Стыд будет тогда, когда о том прискорбном случае узнает вся Франция. Вот тогда будет стыд!

– Это чудовищно, – воскликнула я со слезами в голосе. – Я не так вас себе представляла! Вы же такой богатый, знатный вельможа, а я ваша дочь. Неужели вы не хотите защитить меня? Зачем же мне нужен такой отец?

Принц поморщился.

– Святой Боже, какую чушь вы несете! В какие только дебри не углубляетесь! Я ясно поставил перед вами вопрос. Или вы обещаете молчать, или отправляетесь в монастырь. Ну, что скажете? Я могу дать вам время для раздумий. До вечера.

– Не надо, – гневно бросила я, глотая слезы. – Я знаю, что вы меня куда угодно запрете, лишь бы вышло по-вашему. Вы меня и в грош не ставите.

– О, снова, снова эти бредни… Сюзанна, я жду не жалоб, а ответа!

– Разумеется, я обещаю молчать! – выкрикнула я в ярости. – Но не потому, что признаю вашу правоту, а потому, что вы мне угрожаете!

От этих слов его жесткое лицо посветлело, он даже слегка улыбнулся. Я заплакала. Мне было слышно, как он отодвигает портьеры, и в гостиной рассеиваются сумерки. Потом он подошел, присел рядом со мной на диван, коснулся рукой моих волос.

– Не плачьте, Сюзанна. Клянусь честью, вашей жизни любой может позавидовать. И не считайте меня тираном. Ну, хотите сделку?

– Какую? – проговорила я сдавленно, не отнимая рук от заплаканного лица.

– Вы пообещали молчать. Я, в свою очередь, обещаю не принуждать вас к замужеству с герцогом.

– А вы намеревались меня принудить?

– Разумеется, если бы вы перестали быть благоразумной. Но теперь я найду вам другого жениха. Какого бы вы хотели?

Я взглянула на отца с большим удивлением. Впервые он интересовался моим мнением… но слишком поздно. Теперь был только Анри. Но я не настолько глупа, чтобы признаться в этом.

– Мне все равно, каким будет этот жених.

– Не преувеличивайте. Ну так я сам буду судить о ваших вкусах. Я найду вам молодого жениха – эдак лет двадцати пяти, красивого и обходительного…

Он погладил меня по щеке.

– Не плачьте, моя дорогая. Если вы будете благоразумной, наш разговор никогда не повторится. Честно говоря, я не хочу управлять вами. В Париже вы получите полную свободу. У вас начнется чудесная жизнь. А сколько поклонников появится… Вы ведь сами не подозреваете, как хороши собой. Я горд, что у меня такая дочь. В последнее время мне самому стало досадно, что я связался с герцогом. И я разорвал вашу помолвку… Я сделаю для вас все, что в моих силах. Вы станете первой невестой во Франции…

– Если буду благоразумной, – прошептала я.

– Да, верно. Вот мы и договорились. У вас совсем замерзли руки, дорогая. Ну, ступайте! Мне больше нечего сказать вам.

Я встала, метнула последний взгляд на отца. Он сидел ко мне профилем – гордым, четким, аристократическим профилем… Высокий лоб, упрямый подбородок, твердая линия губ. Нет, он никогда не изменится. Разве что под влиянием чуда…

5

Пламя свечи темными сумрачными бликами падало на поверхность венецианского серебряного зеркала, и мне казалось почему-то, что я нахожусь в церкви.

За окном шумел холодный осенний дождь – такой же, как и в ту ночь, когда я скакала в Сент-Элуа на лошади виконта де Крессэ.

Я молча смотрела в зеркало. Из-под наброшенного на голову капюшона падают густые золотистые кудри. Черный плащ подчеркивает белизну рук и бледность лица. Я открыла баночку с румянами и осторожно нанесла на скулы краску – две нежные розы… Так я буду чуть румянее. И почему во мне не играет кровь? Ну хотя бы так, как в тот день, когда я сорвала лилию в пруду парка. Теперь эта лилия лежала несчастная, увядшая, засохшая между страницами какой-то книги.

– Маргарита, правда ли то, что я красива? – спросила я тихо, подавляя чувство тревоги, возникшее в груди.

– Да неужто у вас глаз нет, что вы в этом сомневаетесь? И нечего прихорашиваться… Не на бал едете.

Мы тихо спустились по лестнице. В замке все спали, и только у крыльца тихо посапывал Жак, прикрывшись от дождя кожаным фартуком.

Дождь шел не переставая, однако мне от его шума стало спокойнее. Я любила такой дождь – свежий, холодный… Любила, когда ветер швырял дождевые брызги мне прямо в лицо.

Перепрыгивая через лужи, в которых кругами расходились капли, мы с Маргаритой добрались до коляски. Я сняла туфли, вытряхивая из них воду.

– Едемте-ка, – сказала Маргарита, – да поскорее, пока дороги не раскисли.