Я была такая уставшая, что обрадовалась известию о приготовленной комнате, но из осторожности спросила:

– Кто вы такая, мадам? Я вас совсем не знаю.

– Я камер-юнгфера ее величества, мадам де Мизери. Вас назначили фрейлиной, значит, мы будем вместе служить королеве.

«Ну уж нет, – подумала я. – Чистить ей туфли и подавать ей булавки я не намерена…»

– Покажите мне мою комнату, – произнесла я вслух. Мадам де Мизери провела меня в большую уютную комнату, обставленную серой с золотом мебелью, с молельней и маленьким кашемировым будуаром. Да, в тех случаях, когда я буду не в силах доехать до Парижа, я буду ночевать тут…

И все же, засыпая на шелковой, пахнущей лавандой наволочке, я знала, что счастлива. Несмотря на преследования графа д'Артуа, бал был великолепен. Я стала настоящей светской дамой, или постепенно стану ей. За мной будут ухаживать мужчины. Я постараюсь быть самой-самой красивой… Чтобы Анри, увидев меня вновь, все-таки сказал мне, что любит меня.

Я уснула, усталая и счастливая, и видела только радостные сны.

2

Мои шаги гулко раздавались в холодной тишине огромного зала. Я слушала, как забавно стучат каблучки моих венецианских туфелек – цок-цок-цок… Зеркальный паркет отражал меня всю, с ног до головы. Эти бесчисленные анфилады комнат, лишенные жизни, не слышащие звуков, утомляли меня. Мне хотелось снова в Версаль, где я провела чуть больше месяца и к которому уже успела привыкнуть. Там, по крайней мере, всегда шумно и весело.

Я остановилась посреди танцевального зала особняка, где проходили балы, которые давал мой отец изредка. Здесь было совершенно пусто. И холодно… Камин давно не топили. Этот холод слегка усиливался господствующим в зале белым цветом. Белые бархатные портьеры, белая перламутровая мебель и сияние белого снега, проникающее сквозь оконные стекла. Мне нравился этот холод. Он освежал, бодрил, встряхивал.

Было 6 декабря, день святого Никола. Это его просят устроить женитьбу или замужество… Дети выставляют у камина свои башмачки и чулочки, надеясь найти там подарок. И Рождество уже не за горами. Праздник Рождества, после которого начинается новый 1787 год, предполагалось отметить в Версале, с грандиозным балом, охотой, умопомрачительной иллюминацией и разъездами по Парижу. По этому случаю мне уже шили карнавальный костюм. Я намеревалась быть феей Лунного Света. Для этого готовилось платье из золотой сверкающей парчи, расшитое серебристо-голубыми звездами, и легкое лазурно-алмазное покрывало – оно должно было хорошо смотреться в моих белокурых волосах.

Двор отбросил всякую экономию… Поговаривали, что народ живет из рук вон плохо, но здесь, за стенами отцовского особняка или в галереях Версаля, вдали от рабочего предместья Сент-Антуан, я не видела никаких народных бедствий. Все так же разъезжали по Парижу роскошные кареты, бродили по улицам студенты, пекари торговали горячими сливочными вафлями… И, конечно, гремели балы.

Пока что меня удручало лишь одно: отсутствие известий из Бретани, от Анри… Я послала ему уже два письма на нескольких страницах, подробно описав все свои успехи в свете. Взамен не получила ничего.

Я подошла к клавесину, снова прислушиваясь к звукам своих шагов. Здесь у меня стоял тяжелый инкрустированный слоновой костью ларец, только что подаренный мне графом д'Артуа. В нем находилась рубиновая диадема стоимостью тридцать тысяч ливров. Таким же был доход за месяц родовитого дворянина.

Диадему принц подарил мне сегодня, предварительно пробыв у нас целое утро. В монастыре меня учили, что слишком дорогие подарки от мужчин принимать не следует. Только конфеты и цветы. Но мне были безразличны все монастырские наставления. Внимание принца крови слегка щекотало мое самолюбие. Ни одна женщина при дворе не пользовалась таким расположением принца! Ни одной он не уделял столько времени…

Граф д'Артуа! Он был так навязчив, что иногда надоедал даже своими шутками и остроумием. Его наглость кое-когда становилась невыносимой. Но в целом он был очень интересным собеседником. Вот и сейчас, проболтав с ним все утро напролет, я чувствовала себя усталой, но не разочарованной.

Его поездки участились, особенно после того, как в день рождения дофины Марии Терезы я покорила Версаль своим платьем из китайского шелка и лионского бархата, отделанного вогезскими кружевами. Не проходило дня, чтобы граф не повстречался со мной и не подарил чего-нибудь. В подарках глупых записочек больше не попадалось. Посещая меня, граф недвусмысленно повторял, что преследует очень определенную цель и хочет, чтобы я поскорее сдалась.

– Подождите еще, – отвечала я, смеясь, – срок ваших ухаживаний явно слишком короток.

Вообще-то я не думала сдаваться, сколько бы принц ни осаждал меня. Ночь в «Путеводной звезде» надолго излечила меня от любопытства относительно любви. Я настолько охладела, что редко протягивала графу д'Артуа даже руку для поцелуя. И то, что он хочет сделать меня своей любовницей, меня огорчало. Я не чувствовала ни интереса, ни желания подвизаться на таком поприще.

Версаль уже гудел от сплетен и слухов обо мне. Габриэль де Полиньяк, произнося при мне имя графа д'Артуа, лукаво улыбалась, и это очень меня раздражало. Никто из придворных, наверно, даже не подозревал, что граф уходит от меня ни с чем.

А за окном падал снег, комьями облепляя кованые кружева ограды. Через окно я увидела, как какой-то студент – нищий обитатель Латинского квартала – изумленно разглядывает наш особняк, остановившись у решетки. Он так увлекся, что уронил связку с книгами. Зима… «Снег, выпавший до Рождества, стоит ста экю».

– Маргарита! – крикнула я, дернув веревку звонка.

– Что это вы так раскричались? – спросила горничная, заглядывая в зал. – Я, хвала пресвятой деве, пока не глуха.

– Письма из Крессэ нет?

– И не будет, – невозмутимо отвечала Маргарита, – я это уж давно поняла. Пора вам забыть вашего виконта… А вообще-то, почта была. Дениза отнесла ее в кабинет господина де Тальмона.

– А много ли гостей приглашено сегодня на вечер?

– Много. Всех и не упомнишь. Да все больше старики и военные…

– Снова будут говорить о политике! Ох, я не выдержу! Я быстрым шагом вышла из зала и направилась в кабинет отца, чтобы предупредить, что к гостям я не выйду.

Резким движением я рванула дверь на себя и остановилась в замешательстве. У отца кто-то был.

– Простите, – пробормотала я смущенно, – я не постучала… Но я уже ухожу.

– Останьтесь, – сказал мне отец. – Из-за этого неблагодарного человека я не хочу лишаться разговора с единственной дочерью.

Такие резкие слова редко можно было услышать от отца. Я вошла в кабинет и крепко закрыла за собой дверь.

– Полюбуйтесь, дорогая моя, – произнес отец. – Перед вами сын кавалера ордена святого Людовика, сын одного из самых знатных дворян провинции Берри… Луи Леон Антуан Флорель де Сен-Жюст, девятнадцати лет от роду… Ныне – заключенный исправительного дома на улице Пикпюс. Раньше сидел в тюрьме Аббатства. Вот какой перед вами человек.

– Ну и что? – спросила я, удивленная этим странным перечислением не менее странных заслуг молодого человека. – Разве вы здесь ведете допрос, отец?

Сен-Жюст медленно повернулся ко мне, и лучи зимнего солнца упали ему на лицо. Боже… Я даже рот открыла от изумления. В жизни мне еще не приходилось встречать такого красивого юношу. Он был худ и бледен, и его шелковая рубашка была местами разорвана. Но даже скверная одежда не могла скрыть удивительной красоты лица – огромных темно-синих глубоких глаз, излучающих поистине зодиакальное сияние. В таких глазах можно утонуть… Аристократично вылепленный овал лица, прямой нос, идеальная посадка головы, длинные черные волосы, волнистыми локонами падающие на плечи… А какова осанка… Все это было так безупречно, что я слегка растерялась, чувствуя себя подавленной.

Сен-Жюст смотрел на меня холодно и равнодушно. Он явно привык к тому, что его красотой все восхищаются. Осознав это, я ощутила досаду.

– Да! – сказал отец. – Красавец! Антуан де Сен-Жюст! И – тюрьма Аббатства! Каково?

Я пожала плечами. До сих пор мне казалось, что тюрьмы существуют либо для бедняков, либо для людей, подобных графу де Мирабо, – только тюрьмы более благородные, вроде Бастилии, где было почетно сидеть.

– Не знаю, – произнесла я неуверенно.

– Знаете, что сделал этот юноша? Обокрал собственную мать! Украл ее серебро и бежал из дому. Вот каковы нынче беррийцы! По просьбе матери наш Сен-Жюст и был заключен в исправительный дом…

– Почему вы заинтересовались этим? – прервала я отца.

– Потому что я был дружен с отцом этого юноши. Это был заслуженный солдат, верный защитник трона!

Увидев подъезжающий экипаж Ломени де Бриенна, отец поспешил к двери.

– Поговорите с молодым человеком, Сюзанна, – бросил он на ходу. – Я скоро буду.

Сен-Жюст стоял отвернувшись и смотрел в окно. Вздохнув, я присела на краешек стула. Мне не нравился отцовский кабинет… Чопорно, неуютно, убранство почти спартанское… Скорее бы вернуться в Версаль! Но до этого еще целая ночь…

– Сударь, не стойте, по крайней мере, ко мне спиной! – воскликнула я. – Я понимаю, что тюрьма вас от многого отучила, в частности, и от правил приличия. Но ведь вы скоро окажетесь на свободе, и вам придется учиться заново.

Он повернулся и уставился на меня в полном изумлении. Его, казалось, удивило то, что я разговариваю с ним не о его внешности, а о манерах, не кокетничаю и не хихикаю, пытаясь его увлечь. Но с чего бы мне хихикать? То, что он очень красив, еще не значит, что он мне нравится.

– Я не желаю слышать ваших замечаний, – произнес он наконец. – От вас, изнеженной, разодетой в пух и прах, жеманной аристократки.

– Вы говорите так, словно сами являетесь идеалом спартанца. На греческих героев вы тоже не очень смахиваете, это надо признать.

– Что вы знаете о греческих героях? – воскликнул он запальчиво. – А еще беретесь рассуждать! Они были сильны духом, а не телом. У них в сердце были великие идеалы. Я – такой, как они. Я сохранил свои убеждения даже в тюрьме…

– Эти ваши убеждения! – сказала я с легкой насмешкой. – Наверняка они касаются того самого столового серебра.

По его лицу разлился гневный румянец, но юноша ничего не возразил. Он смотрел на меня все так же холодно, правда, теперь в его взоре читалось некоторое любопытство.

У меня было необыкновенно благодушное настроение, вызванное мечтаниями о том, что завтра я снова буду в Версале – при дворе, которого этому Сен-Жюсту так никогда и не увидеть. В сущности, мне не хотелось ссориться.

– Давайте помиримся, – предложила я просто. – Кажется, наши отцы были друзьями. Почему бы нам не продолжить эту традицию?

– Я не могу быть вам другом. Я совершенно не тот человек, который вам нужен…

Я нахмурилась.

– Ваше высокомерие переходит все границы. Но так и быть, если отец колеблется, отпускать вас или не отпускать, я вступлюсь за вас.

– Это еще почему? Мне не нужна ваша доброта.

– Это не доброта и не милосердие. Я поступлю так по собственной прихоти. Вы такой красивый молодой человек. Вам же не место в тюрьме или исправительном доме, правда?

Он молчал. Честное слово, эта его молчаливая напыщенность забавляла меня.

– Как вы не похожи на «красных каблуков»,[49] сударь! Скажите, в вашем побеге из дома была замешана какая-то романтическая особа? Наверняка вы поступили так из-за несчастной любви…

– Это вас совершенно не касается. Я искренне рассмеялась.

– Какой вы скрытный, господин греческий герой! Мне тем более приятно оказать вам услугу. Кто знает, может быть, вы в будущем спасете от тюрьмы и меня?

Я выскользнула за дверь и, поговорив с отцом, сразу же забыла об этом молодом человеке. Забыла надолго. И даже не подозревала, каким образом поможет мне этот разговор семь лет спустя.

3

Карета графа д'Артуа, как обычно, была оставлена в нескольких шагах от нашего дома. Поступок, рассчитанный на то, чтобы меня скомпрометировать… Когда-то Мирабо, чтобы жениться на Эмили де Мариньян, оставил свой экипаж на всю ночь у ее дома. Впрочем, нынче нравы настолько упростились, что на такую мелочь мало кто обращал внимание.

Граф д'Артуа был вездесущ в охоте за мной. Едва карета, в которой ехала я, достигла Люксембургского сада, как ее обогнала кавалькада всадников, в одном из которых я узнала принца крови. Мне пришлось выйти.

Стоял легкий морозец. Я чувствовала, как мои щеки разрумянились без всякой краски. Вьющийся золотистый локон выбился из-под белоснежного капора. Снег поскрипывал под ногами, мерзли руки, и я спрятала их в соболиную муфту.

– Это снова вы! – сказала я, опираясь на прутья ограды Люксембургского сада.

– Не говорите, что не ожидали меня. И не хмурьтесь, а то я подумаю, что вам не понравился мой подарок, – произнес граф, улыбаясь, по своему обыкновению, почти нахально. – Ради вас я влез в долги.