огонь, текущий по венам, согревающий меня и

делающий безумной. Моя любовь, тихая и скромная, окутывающая его своими крыльями. Моё тепло, которое я готова выплеснуть из себя, только бы всегда

горела свеча неземного блаженства и понимания

между нами.

Мы оставляем одежду в гардеробной и входим в

ослепительный зал, блестящий миллионом

искусственных канделябров и хрусталём над нашими

головами. Я знаю это место как свои пять пальцев, да

и присутствующие не стали незнакомцами.

Нас проводят к нашему центральному столику, и я

чувствую, как за спиной моментально начинаются

перешёптывания, как цепкие скользкие глаза

неприятно осматривают нас. Но для меня это было

когда-то привычно, но сейчас...сейчас со мной рядом

Ник, и я больше не чувствую этого отвращения. Он

словно как кокон защищает меня, и я могу улыбнуться

менеджеру, благодарственно кивнув, и сесть на стул, ровно выпрямив спину. Я буду гордиться этими

отношениями.

— Они нас заметили, — издаёт смешок Ник, открывая

меню. Я хрюкаю, скорее всего, от нервозности и

яркости вокруг, от нашего первого раза такого

официального и совместного. Да, я нервничаю, но кто

бы нe чувствовал себя, как я? Я не могу даже прочесть

названия блюд, хотя знаю их наизусть...знала, но

сейчас не могу вспомнить ничего, кроме бокала воды.

Ник замечает моё замешательство и делает заказ за

меня, на что я поднимаю глаза и улыбаюсь ему.

Волшебно смотреть на него такого моего сейчас, любоваться, как он грациозно дегустирует вино и

держится намного лучше, чем я. Ведь я...боже, да у

меня ноги трясутся. И я не знаю отчего: от

возбуждения или же страха, но точно знаю, что одна

из причин моего состояния — это Ник.

— Часто бывал в этом месте, — задумчиво произносит

Ник, откидываясь на спинку кресла, и я удивлённо

перевожу на него взгляд от бокала белого вина, которое крутила в руке.

— Правда?

— Да, конечно, я не принадлежу...

— Нет-нет, Ник, ты не так понял, — перебиваю я его.

— Просто я ни разу тебя не видела тут, а мы раньше

ужинали в этом ресторане чуть ли не три раза в

неделю. И обязательно по воскресеньям.

— Я тоже тут ужинал каждое воскресенье

перед...хм...перед моим тематическим вечером, — медленно отвечает он.

— О, Господи, то есть ты и я были в одном месте и

даже не обращали друг на друга внимания, — я

закрываю рот рукой, тихо смеясь такой шутке судьбы.

— Получается, что так и было. Каждый из нас был в

своём мире, ты в вот таком ярком и блестящем, а я...я

в дальнем углу, в тени своего мира и не желал ничего

менять.

— Но сейчас все изменилось, так мало времени и так

много открытий, — с улыбкой говорю я, отпивая из

бокала вино. — Для меня это несколько необычно и

странно. Хотя мне это безумно нравится.

Его глаза лениво проходятся по моим губам, которые я

нервно облизываю от горячей крови, прилившей

моментально к щекам. Затем поднимаются по носу и

встречаются с моими глазами. Он улыбается ими, смотря на меня. Он умеет улыбаться глазами, оставаясь спокойным и равнодушным для

окружающих. Удивительные глаза, самые живые в

мире и глубокие. Мои. Люблю эту сочную композицию, как и все, из чего состоит этот человек.

— Странно. Непонятно. Быстро. Правильно. Но иначе

у меня не бывает, Мишель. Раньше было тихо, размеренно, точно. А сейчас...посмотри, что ты

сделала со мной, и мне это нравится не меньше, чем

трахать тебя, — его губы изгибаются в хитрой

обольстительной улыбке, а я давлюсь вином, откашливаясь и одновременно стуча себя по груди.

— Ник, — с укором, едва отдышавшись, произношу я, но не могу не улыбаться, смотря на него довольного

своей выходкой, мне остаётся только покачать головой

и приняться за салат, который поставили передо мной.

Мужчина напротив настолько свободен в своих

движениях, что я невольно вновь завидую ему. Я не

хочу есть, только смотреть, как он красиво поглощает

пищу, и понимать, что это меня заводит не меньше, чем его страсть. Ник вопросительно поднимает брови, замечая, что я замерла, наблюдая за ним, с

приборами в руках.

— Расскажи мне, как ты стал таким? — я не могу

отвести от него глаз, вопрос сам слетает с губ, и я

даже не хочу забрать его обратно, только услышать

ответ.

— Хм, Мишель, это неподходящее место для такого

рода разговоров.

— Нет, ты не понял снова. Я спрашиваю о другом. Я

жажду узнать, кто тебя учил держаться с таким

достоинством, когда я чувствую, как мои уши горят от

промывания нам косточек. Как ты научился быть таким

элегантным и статным? Как стал прекрасным тёмным

рыцарем, скрывающим плюсы под покровом своего

мира? Кто тебя учил манерам и стилю общения, который стравит всех на своё место одними только

словами или же взглядом?

Лицо Ника удивлённо вытягивается на мою странную

речь, но я устала таиться от него. Ведь сейчас тут мы

вместе и мы реальны.

Он откладывает приборы и уже задумчиво берет бокал

с вином, отпивая из него. Взгляд тёмных шоколадных

глаз изучающе смотрит на моё лицо, словно

обдумывая, насколько он хочет быть со мной честным.

Но я даже не подаю вида, что не верю ему. Он

расскажет то, что сам сочтёт нужным, а остальное я

узнаю позже. Нам некуда спешить. Больше некуда, теперь впереди нас огромное пространство, которое я

хочу заполнить знаниями.

— Меня учила сама жизнь. Когда-то я был юн и у меня

блестели глаза, когда я заходил в забегаловки. Они

были для меня не хуже этого места. Я чувствовал себя

королём и ел все подряд голыми руками, потому что

хотелось насытиться этим богатством стола. Ведь

тогда ещё я не знал, что будет завтра. Будет ли у меня

вода или же еда, где я буду спать и останусь ли я жив.

Но с годами эта жажда стала бессмысленной и пустой.

Еда больше не радовала, пора было двигаться

дальше. Я насытился этим. Меня не учила мать ни как

вести себя за столом, ни как правильно использовать

все эти приборы. Потому что сама не знала, да и все

время и любовь отдавала Люси. У неё было больше

проблем, а я всегда говорил, что со мной всё в

порядке. Да и говорил я с ними редко. Как я заговорил, меня оставили в покое, и я перебивался сэндвичами.

Вспоминали обо мне только, когда звонили из школы с

очередным отчислением. Я не понимал полезности

зелени или же овощей, только фастфуд. Года берут

своё. Я начал общаться с другими людьми, и мне

пришлось следить за собой. Я ел напротив зеркала, тщательно репетируя каждое движение. Репетировал

речи тоже перед зеркалом. Я понял, что от того, как

долго ты умеешь делать правильные паузы и

небрежно принимать пищу, зависит отношение к тебе.

Я делал себя сам, учил сам себя и тренировал. А если

же я где-то ошибался, то и наказывал сам себя. Этой

мой стиль воспитания личности внутри.

— Наказывал? — полушёпотом переспрашиваю я.

— Да, я знаю, что такое боль от плетей. Я знаю, что

такое стоять на горохе по три — четыре часа. Я так

тренировал свою силу воли, выдержку и желание идти

только вперёд. Понимаешь, крошка, если я себе

причиняю боль, то это возвращает меня в прошлое и

тогда...ты не можешь себе представить, как силен

страх превратиться в моего отца. И этот же страх

помогает быть ещё сильнее и увереннее в своих

действиях. Ни разу не оступиться и предугадать

события раньше, чем они наступят.

— И часто ты...ох, себя наказывал?

— Первое время да, очень часто, когда понял, что я

могу, и какие возможности у меня могут быть, если я

начну работать над собой. А сейчас мне этого не

требуется, как и последние семь лет. Это привычка, которая уже срослась со мной, — Ник спокойно

допивает бокал вина, подзывая официанта, а я

обдумываю сказанные им слова.

Как можно этого человека не любить? Как можно им не

гордиться и не хвалить его? Ведь он невероятный

мужчина. С каждой секундой я все отчётливей

понимаю, что его мир будет всегда в нём, потому что

он помогает ему быть тем, кого я вижу перед собой. Но

ведь есть возможность слить воедино наши миры, хотя разве это уже требуется? Я полностью его, но не

готова узнать его в обличье монстра. На это тоже

требуется время и полное осознание самой себя.

— А почему нельзя было просто принять эту ошибку

без наказаний? Закрыть страницу и научиться на

оплошности? Зачем тебе требовалось приносить

физическую боль? — интересуюсь я, делая глоток

вина для храбрости, чтобы продолжить слушать его.

Ведь даже сама мысль о том, что ему больно

заставляет меня похолодеть изнутри, а кожу

покрыться мурашками страха.

— Агрессия, — незамедлительно отвечает он. — Агрессия — мой врождённый порок, который я так

контролирую. В тематический вечер я могу вылить её

в нужное русло, но когда нет такой возможности или

же я опасаюсь за последствия, то остаюсь только я.

— Каждый в этом мире может быть агрессивен, множество людей вспыльчивы, но это чувство не

живёт постоянно в них. Оно проявляется редко. И

сейчас ты нормальный, — замечаю я, смотря в его

глубокие глаза.

— Агрессия и вспыльчивость — разные вещи, Мишель. Вспыльчивость — это халатное отношения к

самому себе. Это распущенность характера и

личности. Таким был мой отец. Он позволял себе всё

это, потому что не хотел останавливаться, не хотел

чего-то большего. Только унижение своих близких.

Вспыльчивость можно контролировать, если захотеть.

Это фривольность самого себя. А вот агрессия...это

тяжело объяснять. Она заполняет тебя всего, она как

цунами, сначала медленно бурлит, но итог всегда

один. Она накроет с головой, и это у меня

наследственное от отца. Гены. Мне достались не

самые лучшие, и как бы я ни пробовал избавиться от

этого, у меня не выходит. Потому что моё прошлое...в

нём есть те моменты, которые я вижу сейчас и тогда я

возвращаюсь туда. Это затмевает разум, как в тот

вечер, когда я увидел на тебе порезы. Реальность

мутнеет, и ты отдаёшься полностью той тёмной

натуре, которая в тебе.

— Но ты остановился, и получается это можно

прерывать.

— Остановился, но до этого я отшвырнул тебя, как

пустую куклу. Тебе повезло, что ты не сильно

ушиблась. Ты упала удачно. А могла упасть с

последствиями. Понимаешь, почему я так колеблюсь и

мои решения постоянно меняются? — Ник

придвигается ближе, накрывая своей рукой мою, лежащую на ножке бокала. А я всматриваюсь в него, ища подходящие слова, но только одна фраза, гуляет

в голове. — Я боюсь в этот момент навредить тебе, потому что сейчас у меня другой этап жизни.

Незнакомый, странный и пока для меня чужой.

«Дай мне возможность любить тебя», — проносится в

голове.

Но я никогда не произнесу это вслух, а только грустно

улыбнусь и скажу иное:

— Ты боишься причинить мне не ту боль, которую

практикуешь. Ты боишься за меня и в то же время

хочешь меня. Я тоже боюсь за тебя, но ни капли не

боюсь за себя, Ник. Мы оба странные, очень странные, но когда мы вместе, все становится правильным. Это