глубокую боль и разочарование, что задыхаюсь от

давления в груди.

Но что я могу? Что я могу ещё сделать, как не поехать

с отцом, чтобы защитить Ника? Я даже не

представляю, что он знает. И боюсь этого. Боюсь за

Ника, только за него, в голове даже нет мыслей о себе.

— Видишь, Холд. Моя дочь умная девушка, не зря я

вложил в её образование крупные инвестиции, она

всегда будет выбирать семью, а не подонка, который

никогда не знал этого и никогда не узнает. Быстро

пошли от тебя несёт гнилью, Мишель, — отец хватает

меня за руку, таща за собой, но до меня доносится

голос Ника, такой холодный и режущий во мне все, что

я упираюсь ногами.

— Каждый учится на своих ошибках. Видимо, я

никогда не научусь.

Меня словно ударяют по затылку, когда в голове на

перемотке крутятся эти слова, являя быстро

меняющиеся картинки всего, что я знаю о Нике. И

только сейчас я немного понимаю своим лихорадочно

испуганным мозгом, что натворила.

— Мишель, стерва, быстро пошли, — отец тянет меня

за собой, но я вырываю руку, бросая взгляд за спину, где вижу, как человек, который стал для меня самым

важным в жизни, уходит из неё. Тихо, не борясь за

меня, ведь я первая отпустила руку. И это открывает

глаза, сбрасывая с них пелену пережитого страха и

шоу, устроенных моим отцом.

— Нет. Ты ошибся, папа, — я поворачиваюсь к нему и

смотрю уверенно в налившиеся кровью глаза. — Ты

ошибся в себе. А мне стыдно за тебя, за того, кем ты

стал. Но я не хочу стыдиться себя из-за своих

решений, потому что если я сейчас пойду с тобой, то

завтра я сгорю в этом чувстве. Я больше не боюсь

тебя и твоих слов, потому что это всё блеф. И мне

жаль, что ты так и не понял, что ты стал для меня

отголоском, которое я не хочу помнить. А он...он стал

всем. Он намного выше тебя, да и многих, сидящих в

этом ресторане. Он уникален. Я никогда не предам

его, потому что у нас никогда не было семьи, никогда

не было любви, только деньги. Но мои ценности

изменились, папа. К сожалению, ты никогда не

узнаешь, что такое искренность и любовь. А это самое

сильное, что есть в моём мире теперь. Поэтому да

пошёл ты.

Я резко разворачиваюсь и срываюсь на бег, пока

внутри меня стучит отчаянно сердце. Но лёгкость из-за

принятого решения даёт мне силы продолжить бег до

машины, где я вижу, как Майкл уже закрывает дверь, замечая меня, и улыбается ободряюще мне, распахивая дверь и помогая мне запрыгнуть в салон.

Ник оборачивается, но его лицо отчуждённо и

холодно, хотя мне сейчас плевать на это.

— Прости, но я не уйду от тебя по собственной воле, — шепчу я, хватая его руку и прикладывая к губам. — Прости его, прости, что он мой отец, Ник. Прости.

Ник вырывает свою руку, отворачиваясь от меня, и я

теряюсь, не зная, как...что ещё ему сказать, чтобы

снять с него эти слова, брошенные отцом со злости.

Это унижение, которое он испытал из-за меня. Но

ничего, не единого слова, только рой мыслей и страх

внутри, до сих пор плескается в душе.

Пережитое для меня стало поворотным в моей жизни.

Словно было время до и после. Я никогда раньше бы

не осмелилась на такое, потому что не было ради кого.

А сейчас есть и я сделаю все, что в моих силах, чтобы

доказать Нику, что я рядом и буду рядом, пока он не

укажет мне сам на дверь.

Машина останавливается перед главным входом в

комплексе, и Ник выпрыгивает из неё, не дожидаясь

меня. Глубоко вздохнув, я выхожу из внедорожника, следуя за ним к лифту. Мы молча входим в него и так

же молча едем наверх, пока я нервно кусаю губы, стоя

позади Ника.

Как только дверцы распахиваются, к нам выбегает

Шторм.

— К себе, — рявкает Ник собаке, и та, видимо, зная

уже норов хозяина, быстро цокает обратно.

— Ник, давай поговорим, — предлагаю я.

— Оставь меня. Иди прими душ, ванну, если хочешь, поешь и ложись спать, но оставь меня, — не

поворачиваясь, зло произносит он.

— Ник, я понимаю...

— Нет! Ты ни черта не понимаешь! За слова, которые

сказал твой отец, даже за меньшее...я не треплю

подобного! Последний человек, назвавший меня

ублюдком лежал в больнице две недели! А он ушёл!

Потому что я не могу! Из-за тебя не могу себе

позволить ударить его! А он заслужил! Он оскорбил

всех, кто дорог для меня и остался безнаказанным! Но

обещаю, что завтра он получит сполна, когда я остыну!

Поэтому иди! Уходи отсюда! Оставь меня одного! — на

повышенных тонах говорит Ник, разрывая на себе

пиджак, и с яростью швыряет его в меня, что тот

ударяет меня по груди и падает к ногам.

— Ты ушла, Мишель, — уже тише обвинительно

продолжает он. — Ты колебалась и ушла. А я тут. Вот

он я! И я готов, только вот я уже совершенно

запутался в тебе и твоих мыслях. В себе я запутался, потому что сейчас все о чём я могу думать, так это

ударить тебя. Связать, чёрт возьми, и отлупить, чтобы

ты больше никогда не поступала так. Никогда не лгала

мне! Чтобы никогда я не видел того, что было сегодня!

— Ник...я...я просто хотела...он говорил и говорил, и я

хотела, чтобы успокоился, — оправдываюсь я, делая

шаг к нему. Мои глаза в момент туманятся от

понимания, как он воспринял мои действия.

— Ты постоянно влезаешь туда, где ты не должна

быть. Это наши дела с твоим отцом, а ты стоишь

между нами, и поэтому и он, и я...мы манипулируем

собственными слабостями, чтобы выиграть. Если я

говорю тебе делать что-то, то ты делаешь! Ты

обманула меня, ты сказала, что ты моя, но ты ни хрена

не подчиняешься мне и вот, что из этого выходит. Ты

думаешь, что умна и можешь найти выходит из

ситуации, которая вышла из-под контроля? Так вот, ты

ни черта не умна, ты глупая крошка, которая связалась

не с тем парнем. Только вот и я тупой осел, раз решил, что ты не такая как все! Я даже не знаю, зачем сейчас

ты тут, зачем я позволяю тебе стоять передо мной, зачем я смотрю в эти твои чертовы глаза, которые

постоянно огромные и полные тепла? Зачем мне все

это, если ты не желаешь быть рядом со мной, не хочет

слушать меня и понять? Зачем ты...почему ты такая

приторно нежная и путаешь меня, а ведь я ору на

тебя? Знаешь, почему он ненавидит меня так сильно?

Хочешь поделюсь? А потому что я смог остаться

человеком с чувством сострадания, которое я

ненавижу, и чувством собственного достоинства, когда

твой отец растерял это напрочь. И я презираю его за

это. А теперь жажда крови слишком сильна во мне, как

и жажда тебя, поэтому не попадайся мне на глаза.

Лучше не попадайся, Мишель! — с этими словами он

разворачивается на пятках и быстрым шагом идёт к

спортзалу, с грохотом закрывая за собой двери.

Я закрываю рот рукой, начиная беззвучно плакать от

боли, которую принесли слова Ника. И самое ужасное

понимать, что он прав. Ведь сколько раз я его уверяла, что буду рядом. А в момент опасности отпустила, но я

растерялась. Я никогда не была в таких ситуациях, я...я просто не знала, как поступить правильно.

Мне хочется убежать от мыслей, от осознания всей

серьёзности проблемы, которую создала я. Я виновата

в этом. Я заставила его открыться, выйти со мной и

делать шаги только для собственного счастья. А он?

Он только и получает, что нелицеприятные слова от

моего отца или же меня, всю покалеченную и с новой

истерикой.

Я словно в бреду иду по коридору, снимая на ходу

пальто, остающееся позади меня. В темноте я шагаю

на мраморный пол в душевой кабине и включаю

холодную воду на полную, подставляя лицо под

бьющие струи, чтобы унять боль и слезы. Чтобы

смыть эту тяжесть внутри и хотя бы немного прийти в

себя, принять новое решение, поразмыслить и понять, как мне...куда мне сделать шаг. В какую из дверей

Ника, ведь я всем своим сердцем хочу дать ему

понять, как он не прав.

Я скатываюсь по стене, всхлипывая и с новой силой

плача в голос.

Я больше не представляю, кто такая Мишель Пейн.

Раньше я бы с лёгкостью могла ответить на этот

вопрос, а сейчас всё стало другим. Каждый день для

меня как новый кошмар, нескончаемый и реальный. С

каждым днём я всё больше путаюсь в лабиринтах

жизни, причём собственной. С каждым днём я всё

больше узнаю, кто такой мой отец, и что такое семья.

И ведь я, правда, ни черта не имею понятия, что

хорошо, а что плохо для меня. Мне кажется, все, что я

делаю — плохо.

Я лгунья, и тут Ник был прав. Я только говорю, но

никогда не делаю. На меня нельзя положиться и мне

нельзя верить. Я разочарована в себе, в этой

глупышке, не знающей, кто она теперь.

Вытирая лицо руками, я выключаю воду, стуча зубами

и оставляя после себя мокрые следы, сбрасываю

туфли и стягиваю платье, падающее с меня грязной

тряпкой на пол. К ним летит все нижнее белье, и я

хватаю халат, закутываясь в него, и выхожу из ванной

комнаты.

Я делаю шаг из спальни, но тут же возвращаюсь, пытаясь придумать, как мне быть дальше. Но сейчас, когда я выплакала обиду, злость, бессилие и страх, пережитый буквально недавно, я могу начать думать

разумно.

Шаги моих босых ног тонут в громких шлепках и

ударах за дверьми, скрывающими опасное зрелище.

Но я, как заворожённая иду, смотря на полоску тёмно-

красного света, виднеющуюся внизу.

Каждый удар, и я вздрагиваю, не желая даже думать и

представлять то, что там происходит. Наказания или

же что-то иное? Не знаю.

Я опускаюсь на пол, прижимая к себе ноги, слушая, как

одиноко и больно сейчас моему любимому. Любимому.

А ведь я ни разу не доказала этого. Любовь не всегда

прекрасна и носит яркие и сочные краски. Она бывает

вот такой: извращено острой и мучительно

губительной для души.

Я ловлю себя на мысли, что до конца не осознала всех

скрытых углов этого слова. Ведь я пока только

уверялась в своей любви, когда ему было весело и

хорошо. А когда вот так...обидно и страшно? Когда его

оскорбили из-за меня, а что, в свою очередь, делаю я?

Скулю и оплакиваю свои слова и решения? Да, я

жалею себя. Но разве это даст нам толчок? Я не могу

быть сабмиссивом, потому что всегда буду ошибаться

и не слушать того, что мне говорят. Потому что я в

отличие от них следую только голосу собственного

сердца, а не правилам и табу.

Неожиданно для самой себя, в моей голове ясно

появляется решение. Я с точностью прочувствовала, как помочь ему бороться. Ведь он это делает и сейчас.

Он продолжает биться со своей темнотой, выплёскивая из себя агрессию. И сейчас я должна, я

обязана выполнить то, что обещала.

Я уверенно поднимаюсь на ноги и с силой распахиваю

двери, замирая и жмурясь от непривычного цвета

света и отяжелевшей, мрачной атмосферы, окутавшей

меня. В момент нарушения приказа, Ник с треском

ломает палку о пол и медленно поворачивает ко мне

голову.

Его тело мокрое, он разделся до боксеров и теперь, тяжело дыша, напряжённо выпрямляется, отбрасывая