Они отплыли затемно и долго наблюдали, как поднимается солнце над удаляющимся побережьем Франции. В Дувре коней свели на пристань, и супруги начали довольно долгий путь в Брайарвуд. Филиппа отчетливо сознавала: происходит что-то непонятное. Те дружеские отношения, которые установились между ней и мужем, почти неуловимо менялись. Но к лучшему или к худшему?

Все началось во Франции, после того как она разоблачила убийц. Она ничего не понимала. Он стал куда внимательнее. Несколько раз она замечала нежность, светившуюся в его серебристо-серых глазах, которая в одну секунду могла превратиться в лед. Что происходит? Любит ли он ее? Да возможна ли между ними любовь? А она? Ей казалось, что она его любит, но наверняка знать не могла, так как до сих пор ни к кому не питала подобных чувств. А ему она сказать не смела, хорошо усвоив главное правило жизни при дворе: женщина ни в коем случае не должна признаваться в своей склонности прежде, чем джентльмен.

Когда они останавливались на ночлег в придорожных гостиницах, он и не пытался притронуться к ней. Филиппа как-то раз осмелилась спросить, в чем причина, но Криспин коротко ответил, что предпочитает подождать, пока они не доберутся до дома. Филиппа прекрасно поняла его, поскольку на этот раз комнаты в гостиницах заказывал не лорд Кембридж, который не знал, когда они вернутся. И все же ей не терпелось проверить, останутся ли их любовные игры такими же приятными, как до поездки во Францию. И вот теперь они снова оказались в Брайарвуде, к величайшему удивлению мистрис Мэриан, не ожидавшей увидеть господ раньше осени.

Филиппа немедленно потребовала согреть воды для купания. Она не могла дождаться мытья: все тело чесалось от грязи. Сколько же времени она не плескалась в воде?! А волосы засалились и забиты пылью, сколько их ни расчесывай.

Пока Люси готовила ванну, а слуги таскали ведра с горячей водой, Филиппа открыла окно и выглянула в сад, жадно вдыхая душистый, напоенный ароматами цветов воздух. При этом она заметила, что дымка над холмами стала гуще. К вечеру пойдет дождь.

Она вдруг глубоко вздохнула, сознавая, что рада быть, :-: ма.

И хотя провела очень мало времени в Брайарвуде, все же он стал ее настоящим домом, она это чувствует всей душой. Здесь она проживет всю свою жизнь, если не считать ежегодных посещений двора. Здесь родятся ее дети.

Ее дети. Его дети. Их дети. Но если она будет по-прежнему принимать зелье своей матери, детей не будет.

Филиппе неожиданно стало стыдно. Церковь запрещает подобное. Представить страшно, как ужаснется королева, если узнает. К тому же Филиппа так и не исповедалась священнику в своем грехе. О да, она сознавалась в маленьких грешках и послушно принимала причастие. Чудо еще, что облатка не встала поперек горла! Господи, как она раскаивается! Но действительно ли ей стыдно? Похоже… не очень. В своей жизни она видела достаточно женщин, истощенных бесчисленными родами, которые в конце концов сводили их в могилу. Нет, дело не в зелье, а в том, что она не выполняет свой долг по отношению к Криспину, который был так добр к ней и так сильно хотел наследника.

Их уже ожидало послание из Оттерли. Лорд Кембридж писал, что свадьба Бэнон назначена на двадцатое сентября, но перед этим он ждет их во Фрайарсгейте. Розамунда тоже жаждала познакомиться с зятем.

«Твоя мать еще не оставила надежды, что ты примешь Фрайарсгейт, как она всегда желала, — писал Томас Болтон. — Если вы с Криспином не передумали, я уверен, что Розамунда поймет, но не знаю, что предпримет после этого. Все же она еще довольно молода, и у нее будет время выбрать нового наследника».

Возможно, наследником станет один из сыновей Хепберна. Филиппа едва не рассмеялась при мысли о том, что сталось бы с Генри Болтоном при таком известии. Не будь он уже мертв, наверняка скончался бы на месте.

Она громко хмыкнула.

— Ванна готова, — объявила Люси, входя в спальню. — Что это вы тут веселитесь? Уж очень злобный смешок, просто удивительно!

— Представила, что было бы с двоюродным дедушкой Генри, узнай он, что сын Логана Хепберна когда-нибудь унаследует Фрайарсгейт, — снова хихикнула Филиппа.

— Значит, вы твердо уверены, что не хотите такого наследства? — уточнила Люси, расшнуровывая корсаж госпожи.

Филиппа кивнула:

— Только сейчас, глядя в окно, я поняла, что наконец вернулась домой. Наше место тут, Люси.

— Я спорить не стану. Этот Оксфордшир — прекрасная земля.

Люси отстегнула и сняла с госпожи корсаж. Юбки с тихим шорохом сползли на Ковер, И Филиппа поспешно выступила из них.

— Выстирай все, что можно, но, думаю, эти юбки уже видывали разные виды, — сухо заметила она.

— В любом случае велю их вычистить, а вы можете надеть платье попроще, отправляясь на север. Нечего зря пачкать дорогие наряды, — резонно заметила Люси.

Филиппа уселась, и Люси стащила тяжелые кожаные сапожки, в которых хозяйка ездила верхом.

— Они тоже нуждаются в чистке и починке, — сообщила она, снимая чулки с ног Филиппы. — А вот это нужно сжечь. Смотрите, какая дыра на пятке! И еще одна на мыске.

Филиппа снова встала и, развязав ленты камизы, повела плечами. Обнаженная, она вышла в соседнюю комнату, где стоял чан для мытья. В камине весело плясал огонь, несмотря на то что на улице было тепло. Люси повесила греться полотенца, собрала одежду хозяйки и направилась к выходу.

— Сейчас отнесу это прачке, — пообещала она, — и вернусь вам помочь.

— Сначала вымой мне голову, — приказала Филиппа. — И проверь, нет ли в волосах блох или вшей, ибо мы останавливались в первых попавшихся гостиницах, где насекомые так и кишели. Как жаль, что на этот раз дядюшка Томас не смог заранее заказать нам комнаты! Я хочу написать ему. Уж он сумеет сделать приятной нашу поездку на север!

Она поднялась по маленькой лестнице и забралась в чан.

— Ах, Люси, какое блаженство!

Люси уронила на пол охапку одежды и тоже поднялась на лестничку.

— Намочите волосы, госпожа, и я как следует отскребу вам голову.

Сунув руку в горшочек с мылом, Люси принялась отмывать волосы молодой женщины, после чего обернула их теплым полотенцем.

— Ну вот, госпожа, и ни одной блохи, вши или гниды, — заверила она, после чего вновь собрала одежду и исчезла.

Филиппа прикрыла глаза. Какая легкость! Приятно ощущать, что волосы не липнут к рукам!

Вдали послышался слабый раскат грома, и она поспешно привстала. Небо потемнело, значит, до грозы недалеко. Но какое это теперь имеет значение? Она дома. Чистые волосы, чистое тело, чистая постель.

Дверь открылась, и в комнату вошел Криспин.

— Сейчас я тоже присоединюсь к тебе, — пообещал он, улыбаясь и стаскивая одежду.

— Что, если Люси вернется и увидит тебя голым? — запротестовала Филиппа.

— Люси не вернется, пока мы не позовем. Я наткнулся на нее в коридоре. А когда я дерну шнур сонетки, она принесет нам ужин. Мне что-то не хочется спускаться вниз. Ты пробуждаешь во мне аппетит, жена моя.

Оставив одежду на полу, он шагнул к чану.

— Вода выплеснется, — неубедительно пробормотала она.

— Не выплеснется. Я объяснил мужчинам, сколько нужно налить.

Забравшись в воду, он первым делом притянул к себе Филиппу и стал жарко целовать.

— Мы так долго были врозь, малышка!

— Вовсе нет! — пролепетала она.

Он стащил с ее головы полотенце и запустил пальцы в волосы.

— Ода, мы столько времени провели в разлуке, мадам. Но больше я не намерен терпеть ни единой минуты!

Не успела она что-нибудь ответить, как он стиснул округлые ягодицы и, приподняв ее, насадил на свое истосковавшееся копье.

— Теперь, жена моя, мы вместе! — прорычал он и, видя, как расширились от изумления его глаза, прижал Филиппу к деревянной стенке чана.

— О, милорд! — ахнула она, когда он проник еще глубже. Она не забыла, как великолепна была их взаимная страсть. Но успела позабыть, как он велик. Криспин продолжал вонзаться в нее, двигая бедрами все быстрее, пока, к ее изумлению, они оба не вскрикнули.

— Раны Христовы, я животное, — простонал он. — Совсем не подумал о тебе. Только о собственном наслаждении. Прости меня, Филиппа.

Она негромко рассмеялась:

— Криспин, не знаю, подобает ли истинной леди признавать, что, несмотря на всю поспешность соития, я тоже получила удовольствие.

— Значит, ты хотела этого?

— И очень, милорд. Мне так не хватало нашей близости! Но сначала следует вымыть друг друга, чтобы спокойно лечь в постель и продолжить наши восхитительные игры. Потом мы должны поесть и, вероятно, снова обниматься, если, разумеется, ты не слишком устал от путешествия, — уколола она, разжимая обвившиеся вокруг шеи мужа руки.

— Мадам, вы поистине меня поражаете, — радостно объявил он.

— Я вымою тебе голову. Хотя Люси не нашла никаких подозрительных насекомых в моих волосах, кто знает, что вы привезли с собой, милорд, — строго сказала она, принимаясь за работу. Закончив, она взяла мочалку и стала оттирать его спину, плечи и руки. Потом намылила мягкую тряпочку и провела по широкой груди, после чего облила его водой и объявила, что все в порядке. — А теперь выходи и позволь мне домыться самой. Полотенца уже согрелись.

Он повиновался и, выйдя из чана, завернулся в полотенце, жадным взглядом окинув видневшиеся над водой вершинки грудей. У него горели губы от нетерпения поскорее припасть к этим соблазнительным холмикам, но он старательно вытер волосы и снова обернул полотенцем чресла. Тонкая ткань не скрывала восставшей плоти, и вожделение продолжало пожирать его заживо. Он никогда не хотел женщину так, как желал Филиппу. Филиппа, его обожаемая маленькая женушка! Филиппа, зажегшая огонь не только в его теле, но и в сердце! Но как он мог сказать ей об этом, когда она ничем не показывала, что делается в ее душе? Она мила, хоть и не всегда бывает послушна. Верна церкви и горяча в постели. Но никак не обнаруживает своих чувств, хоть и отдается ему со всем пылом.

— Подожду тебя в спальне, — пробормотал он, исчезая в соседней комнате.

— Я недолго! — крикнула она вслед. Пресвятая Дева! Как он страстен! Неужели все мужчины таковы?

И Филиппа вдруг поняла, что должна как можно скорее ехать во Фрайарсгейт. Если он так ласкает ее, почему не любит? А если любит, почему не признается?

Еще один вопрос для матери. Но Розамунда непременно разрешит ее сомнения.

Она ступила на пол и принялась тщательно вытираться, затем села у огня и стала сушить волосы. Расчесала до блеска и только после этого направилась в спальню.

— Стой! — приказал он, едва она показалась на пороге. — Я хочу хорошенько рассмотреть тебя, малышка. Ты просто возмутительно красива, Филиппа!

Она покраснела под его взглядом, но смело сжала протянутую руку. Он уложил ее на постель и стал целовать. За окном блеснула молния, и Филиппе показалось, что молнию высекло соприкосновение их губ, никак не хотевших разняться. Застывших в горячем влажном поцелуе, накал которого все возрастал, по мере того как ее холмики все теснее прижимались к его широкой гладкой груди. Она не помнила, как оказалась на нем, запутавшись пальцами в его волосах. Он сжимал ее крепко, до беспамятства. Она ощущала, как нужна ему в этот момент, как прекрасно все, что происходит между ними.

Прошло немало долгих минут, прежде чем она отстранилась. Губы болели и распухли.

Он поднял ее так, что она оказалась сидящей верхом на муже, придавив милой маленькой попкой его воспаленную плоть. Криспин стал ласкать ее груди — идеальные полушария, созданные для наслаждения. Он сжал один холмик и припал губами к крохотному соску. Филиппа слегка вздрогнула. Криспин взял сосок указательным и большим пальцами и стал потирать, пока не превратил его в маленький тугой бутон. Чуть ущипнул, и она застонала. Криспин взглянул в ее искаженное гримасой экстаза лицо. Потом снова стал играть с ее грудками.

Филиппа вздохнула, но Криспин продолжал молчать, зная, что сделает сейчас. И давно пора. После месяца целомудренной жизни она будет готова к новому наслаждению.

— Ложись, малышка, — тихо велел он. — Ложись, и я дам тебе невиданное блаженство. И не бойся, Филиппа. Я никогда не причиню тебе боли.

Ее сердце забилось сильнее. Неизведанное пугало ее, но до сих пор каждое открытие не давало ничего, кроме наслаждения.

Она послушно легла. Он поднял ее ноги. И она почувствовала, как он подкладывает под ее попку подушку. Что он делает?

Но ее глаза оставались закрытыми.

Она не знала, готова ли смотреть, как он ее ласкает.

Но тут он поднял ее ноги еще выше и крепко сжал.

Его голова! Его голова лежит между ее бедрами?! Святая Мария, так оно и есть! Она сейчас сгорит со стыда!

И тут его язык проник между сомкнутыми розовыми лепестками и нашел самое чувствительное местечко. Филиппа тихо ахнула.

— Криспин! — потрясение выдавила она, широко раскрыв глаза. Он поднял голову и встретился с ней взглядом. И снова приник к ней.