– Это не так. На самом деле я пришел извиниться.

Сомнение исказило ее покрытое красными пятнами лицо.

– Чтобы что?

– Он хотел сказать, что он сожалеет, – вклинилась в разговор Хоуп.

– Спасибо, Хоуп, но я сам могу объяснить. Эшли, то, как я реагировал, как я повел себя по отношению к тебе после аварии, это неправильно. Этому нет оправдания, и я прошу прощения.

В ее глазах появились слезы.

– Вы серьезно?

– Очень даже.

Нижняя губа Эшли дрожала, но она, в конце концов, справилась, чтобы не упасть в обморок:

– Спасибо.

– И еще. Я сам почти не верю, что говорю это, но… Я не хочу больше злиться на тебя. Я, конечно, не оправдываю тебя за то, что ты делала за рулем в тот вечер, но я знаю… Я знаю, ты попала в аварию не намеренно. Время от времени мы все совершаем ошибки. Иногда большие. Нам просто надо извлекать опыт из них и потом двигаться дальше.

– Он пытается сказать, что…

– Хоуп. Правда, я сам. – Я откашлялся. – Я пытаюсь сказать, что это испытание тяжело для меня, но только недавно я начал думать, что, вероятно, тебе так же плохо. Может быть, даже тяжелее. Мне никогда не нравилась фраза «прости и забудь», потому что я не думаю, что мы когда-либо вообще прощаем. Но я почти верю, что, простив, мы, может быть, сможем вспоминать о былом со спокойствием в душе. Поэтому… я подхожу к самому главному. Я хочу, чтобы ты знала, что я прощаю тебя.

Как только эти слова сорвались с моих губ, я почувствовал, словно справился с огромным грузом. Словно я каким-то образом стал свободным. Я прижал к себе Хоуп, обняв ее за плечи рукой.

– Мы прощаем тебя.

Я никогда бы не смог предположить то, что произошло потом. Эшли сложилась, как тряпичная кукла, и упала на колени, превратившись во фланелевую кучку. Во время падения, чтобы удержаться, она оперлась на руку, которую до этого прятала за спиной. Когда рука коснулась паркета, из нее выпала вещь, которую она прятала. За долю секунды пол в прихожей покрылся маленькими желтыми таблетками. Хоуп открыла рот. Я тоже. Вначале я подумал, что Эшли перестала дышать. Возможно, так и было в течение нескольких секунд. Но затем она начала рыдать – громкие душераздирающие рыдания, которые просто больно было слышать.

– Я… так… раскаиваюсь! – причитала она. – Так… раскаиваюсь!

Потребовалось несколько минут, чтобы успокоить ее, поднять с пола и отвести на диван в гостиную. Пока я собирал с пола таблетки, Хоуп присматривала за Эшли, тихо разговаривая с ней и уверяя, что все хорошо. Когда я бросил первые несколько таблеток в коробочку, в которой они находились, я обнаружил внутри еще кое-что. Туго скрученный листок бумаги, похожий на миниатюрный свиток. Это было написанное от руки сообщение, которое навсегда оставит неизгладимый след в моей памяти.

Как только я его прочитал, я тут же попросил у Эшли рабочие номера телефонов ее родителей. Первой, кому я дозвонился, была миссис Мур. Я быстро обрисовал ей все, что случилось, и она сказала, что постарается приехать домой как можно скорее. Потом я до боли в глазах все перечитывал и перечитывал эту записку. Когда я читал ее уже в пятый раз, Хоуп застала меня плачущим и спросила, все ли в порядке. Все, на что я был в тот момент способен, это едва заметно кивнуть головой.

* * *

«Дорогие мама и папа, пожалуйста, отдайте эту записку мистеру Брайту. Уверена, что вы захотите, чтобы он узнал… Господин Брайт, Вы были правы, но Вы уже знаете об этом. Я была дура, что писала сообщения, находясь за рулем. Это был порыв. Мой парень морской пехотинец и сейчас служит в Афганистане. Он как раз прислал мне сообщение, что он в безопасности. Я знала, что он находится в каком-то опасном городе и более недели ничего от него не получала. Я так обрадовалась, что не могла удержаться, чтобы не ответить. Это было глупо и безответственно. Я очень раскаиваюсь в этом. Прошедший месяц был адом кромешным. Меня постоянно мучили ночные кошмары про аварию, Анну и особенно про то, что Вы мне сказали. Каждый день у меня возникало желание умереть. Это должно было случиться со мной, а не с Вашей женой. Я виновата в том, что произошло. То, что я сделала с Вашей семьей, – непростительно! Я не могу больше жить с чувством вины. Мне кажется, что каким-то образом справедливость восторжествует, когда меня не станет. Так будет честно. Если Анне суждено умереть, тогда я тоже должна. Эшли Мур.

P.S. Мама и папа, я люблю вас, и я прошу прощения».

Глава 30

– Я сделал это. Сегодня я ездил к Эшли.

Даже если Анна не могла слышать меня, мне все равно не терпелось рассказать ей все.

– Я рад, что не стал дольше ждать. Она собиралась покончить со своей жизнью. В самом деле… покончить. Когда я позвонил в дверь, у нее в руке уже были приготовлены таблетки, и она собиралась проглотить их. Можешь себе представить? Стоило мне задержаться на минуту… уфф… я даже думать об этом не хочу!

Моя рука вновь затряслась. С ней теперь периодически случалось такое после того, как я прочитал предсмертную записку Эшли.

– Миссис Мур не обрадовалась, когда снова увидела меня, – продолжал я, – но она была благодарна, что я появился в нужный момент в этой больнице. Она и ее муж положили Эшли в психиатрическое отделение, которое находится выше. Врачи хотят понаблюдать за ней несколько дней. Уверен, что они окажут ей необходимую помощь. Эшли попросила поговорить со мной перед тем, как они положили ее в больницу. Она хотела удостовериться, что правильно поняла мои слова, когда я сказал, что прощаю ее. И знаешь, что она после этого сделала? Она крепко обняла меня. Девушка, которую я распекал на все лады весь прошлый месяц, встала на цыпочки и обняла так, словно от этого зависела ее жизнь. Хотя с другой стороны, думаю, что так и было.

Я нежно дотронулся до лица жены, проведя пальцем по обезображенной коже в том месте, где проходил самый заметный шрам. Ощутив новый прилив жалости, я сел и откинулся в кресле.

День выдался утомительным. Хоуп так устала, что уснула, как только ее голова дотронулась до подушки. Она слегка сопела в другом конце палаты, когда я разговаривал с Анной. Из родственников пока еще никто не приехал в больницу, но они позвонили и сказали, что уже в городе. Те Брайты, которые сумели приехать – дедушка, тетя Джо, тетя Бет и мой кузен Сет, – остановились в отеле в паре миль от больницы. Я сказал, что они могут остаться у нас дома, но они не хотели нас стеснять. Отец Анны и ее брат Ланс находились в Фресно в доме Стюарта. Было решено, что все приедут прощаться в больницу утром до того, как врачи отключат диализ. Пройдет еще несколько дней, прежде чем официально будет объявлено о ее смерти, но во всяком случае нам хотелось быть вместе, чтобы запустить этот процесс.

Несмотря на то, что я уже смирился с неизбежностью предстоящего, мое сердце все еще продолжало жалеть, что дела не сложились по-другому. Я смирился с суровой реальностью, но испытывал отвращение к ней. Большая часть моей печали заключалась в непроходящем чувстве раскаяния. Мне так ужасно хотелось продемонстрировать Анне, что я могу быть тем мужчиной, которым я представлялся в ее мыслях. И до сих пор мне хотелось очень многое ей сказать и сделать для нее. Дать новые обещания, которые я хотел сдержать, и выполнить старые. Старые обещания, подумал я. Например, особенная песня, только для нее.

Я выпрямился в кресле и осмотрел комнату. Дедушкина гитара все еще смотрела на меня из своего места в углу. Сколько лет прошло с тех пор, как я должен был написать Анне песню? Это обещание я дал в первый день нашей семейной жизни, и теперь, когда не за горами был самый последний день, песни все еще не было. Я больше выпрямился. Мой пристальный взгляд медленно сместился от гитары к лицу Анны. Даже если она не может услышать ее, разве она не захотела бы наконец, чтобы я написал ей песню?

– Что ты говоришь, милая? – тихо сказал я. – Слишком поздно хватился выполнять обещание?

Карла надо было немного настроить, но совсем скоро мои пальцы перебирали струны и тихо наигрывали рядом с кроватью Анны. Я разогрелся, сыграв несколько полезных избитых гамм, потом исполнил любимые песни Анны из репертуара Шенайи Твейн. Все это время Хоуп продолжала сопеть, не обращая никакого внимания на концерт, происходивший в пятнадцати футах от нее. Светильник над головой Анны хорошо освещал ее лицо, в то время как в самой палате было темно. Играя на гитаре, я представлял, что она слышит каждую ноту и что она мурлычет себе под нос, как она, бывало, делала это раньше. Несмотря на то, что Анна не шевелилась, ее прекрасное лицо волновало меня, и я дал ей такой концерт, которого у нее никогда не было раньше.

За тридцать минут я сыграл все мелодии, которые когда-либо ей нравились – те, под которые она любила танцевать, те, под которые она пела в душе, и те, которые, по ее словам, напоминали ей обо мне. В завершение я исполнил нашу песню, ту, которую я когда-то играл для нее на улицах Австрии – «Канон в ре мажоре» Пахельбеля.

Струны тихо умолкли. Я сидел и наблюдал за женой. Я подумал, как она обрадуется услышать эту мелодию снова. И тут я решил, как должна звучать песня для нее. Я заново начал наигрывать канон с самого начала и действовал осторожно. Иногда написание песен – это работа.

В других случаях слова и музыка вроде как возникают одновременно, и после небольшой доработки развиваются во что-то хорошее. Но порой, когда чувства идут из глубины сердца, песня возникает как будто сама собой, словно она лишь ждала, чтобы ее обнаружили. Может быть, есть причина, что я никогда не делал это как профессиональный композитор, и, возможно, она заключается в том, что я недостаточно талантлив для этого или, по меньшей мере, не настолько, насколько это того требует.

Никто никогда не купил ни одну из моих песен. Никто никогда не слышал ни один из моих рок-хитов по радио и не закачал ни одну из моих песен в стиле кантри на «Айтюнс». Но когда вы пишете песню для любви своей жизни, ничто не имеет значения. Нет ни хорошего, ни плохого – только гитара в руках, музыка в голове, слова, которые ты поешь, и любовь, которую испытываешь.

Как я уже сказал, начало канона я исполнял медленно, потом немного быстрее. Но на самом деле я уже больше не играл музыку Пахельбеля. Это была песня Анны. Это было только для нее – ее стихи, ее мелодия, ее история, связанные вместе с моей болью.

Играя вступление, мои пальцы искажали оригинал ровно настолько, чтобы добиться современного звучания. То, что было лишь недавно классическим произведением, теперь звучало как меланхоличная баллада в стиле кантри, построенная на той же схеме аккорда. Не обращая внимания на то, что делают мои руки, я соединял в голове слова, которые могли адекватно описать все, что я чувствовал. Эти слова приобретали форму и смысл по мере того, как моя голова заполнялась наиболее яркими моментами моей жизни. Затем стихи и слезы потекли в такт с музыкальным ритмом Нэшвилла.

Первое воспоминание, которое пришло мне на ум, было связано с самым ужасным днем в моей жизни, когда я слушал, как врачи объясняют, что наша старшая дочь «угасла». Потом мысленное изображение в голове перескочило на гораздо более недавний наихудший день. Я видел себя, плачущим навзрыд месяц назад у кровати Анны. Она была едва узнаваема. Я был так зол на девушку, которая сделала это с ней, на себя, и даже на Бога за то, что произошло. Где справедливость? Я откашлялся и спел первый куплет.

Вы когда-нибудь сидели и засыпали в слезах?

Вы когда-нибудь мечтали о вещах, которые никогда

бы не захотели увидеть?

А вы когда-нибудь сомневались в том, чего не

понимаете?

Ну, а я так да…

Далее мои мысли обратились к тому, что вот-вот произойдет… уже завтра утром. Где Анна будет находиться после того, как официально «уйдет»? Я надеялся, что с Господом на небесах. Но где это точно находится? Это далеко или ближе, чем мы думаем? В этот момент я взглянул на Хоуп, которая все еще крепко спала на второй кровати. Она была самым большим подарком, который когда-либо получали Анна и я. Глядя на нее, я вспомнил обо всем хорошем в своей жизни. Я также вспомнил о том, как она выкрутила мне руки, заставив молиться за Анну, думая, что это волшебным образом повернет вспять необратимое. И без малейшего труда из меня хлынули новые строки.

Вы когда-нибудь слышали, что райская любовь очень

далеко?

Вы когда-нибудь искали рай в глубине своего сердца?

И вы когда-нибудь благодарили Господа за все, что

он дал вам?

Ну, а я так да.

Музыка сменила тональность для краткого рефрена. Я представил себя стоящим на коленях рядом с кроватью Анны с подушкой под коленями.

И только вчера вечером, перед сном,

Я опустился на колени в молитве к Нему,