- И испортит моей матери чудесный праздник? Поверьте мне, Фиби, Бэзил не настолько дурно воспитан.

- Вы невозможны, - прошипела Фиби. Напряжение, порожденное ожиданием и тревогами, дополненное бессонными ночами и днями непрерывной беготни в попытках на шаг опережать свои страхи, угрожало лишить ее остатка самообладания. - Вы не забыли, что мы говорим о жизни вашего брата? Ваш майор не хочет ничего иного, как надеть петлю на шею Дункану!

Лукас дотронулся прохладными пальцами до ее лица.

- Очень многие люди желают повесить вашего мужа, - сказал он рассудительно. - Майор Стоун окажется в очереди за наградой. Однако человек, желающий казнить моего брата, должен сперва поймать его, а эта задача не всякому по зубам. С ней справятся только те, кто равны Дункану, а таких, к счастью, немного.

Фиби успокоилась только отчасти.

- У него, как и у всякого другого человека, есть свои слабые места, - возразила она приглушенным голосом, вспомнив, что комнаты дома полны гостей самых разных политических убеждений.

Лукас поднял бровь:

- Например?

- Например, вот этот дом, - прошептала Фиби. - Например, вы, Филиппа, ваши мать и отец...

- И вы, - задумчиво добавил Лукас. - Да, я понимаю. Умный враг может использовать вас или любого из нас для приманки в классической ловушке.

- Вот именно.

- Тогда мы должны быть очень осторожны, и не позволить сделать из себя приманку, - сказал он.

- С вами говорить все равно что с чеширским котом! - воскликнула Фиби в приступе отчаяния.

- С кем, с кем? - нахмурившись, переспросил Лукас.

- Неважно, - ответила Фиби. - Он еще не существует. - Она снова выглянула в окно, но майора Стоуна уже пригласили в дом, а экипаж убрали конюхи. - Нужно не показываться, пока все не разъедутся, - пробормотала она, обращаясь скорее к себе, чем к своему деверю. В тревоге она едва не забыла о его присутствии.

Но Лукас быстро напомнил ей о себе.

- Мама и Филиппа никогда этого не позволят, - сказал он. - Ведь повод для праздника вы, Фиби Рурк.

Фиби не стала просить его объяснить свое замечание: пока что он не сказал ничего сколько-нибудь разумного, и нечего ожидать, что дальше будет лучше.

Фиби направилась в свою комнату, заперла за собой дверь и принялась ходить от стены к стене. Ее присутствие в этом доме только подвергает Дункана опасности, если он уже не схвачен. Возможно, лучшее, что она может сделать единственное, что она может сделать, покинуть этот дом, прежде чем послужит причиной гибели человека, ради которого готова отдать жизнь.

Но вопрос куда ей идти? Она ничего не знала об окружающей плантацию местности, и даже если ей удастся миновать британские патрули, она может попасть в руки бандитов или враждебных индейцев. Да, двадцатый век не менее опасен, но обыкновенные опасности восемнадцатого века были ей незнакомы, и это создавало заметную разницу.

К закату, несмотря на все свои мучения и волнения, несмотря на шаги от стены к стене, несмотря на попытки думать стоя или лежа на кровати, Фиби была не ближе к приемлемому плану, чем тогда, когда впервые пересекла порог комнаты. Она услышала музыку в саду и против своей воли вышла на террасу, где остановилась, глядя на сказочную сцену.

В ветвях деревьев горели китайские фонарики, отбрасывая золотистый свет на женщин в платьях из блестящего шелка и атласа. На небе высыпали звезды, яркие, как фейерверк, и тихий смех перемешивался со звоном дорогого хрусталя и с тихими звуками скрипок, мандолин и цимбал. Сквозь французские двери, словно дым, плыли звуки клавесина, мелодии других инструментов и увлекали их в невидимом, волшебном танце.

Фиби закрыла глаза, вспомнив гремящую, ураганную музыку другого клавесина. Так отличающуюся от звона и веселого напева того, который слышала сейчас. Вспомнила человека, который играл так вдохновенно, что сам становился инструментом, внутри которого рождались звуки и изливались из кончиков его пальцев, как у волшебника, дирижирующего оркестром стихий.

Тяжесть мужских рук, опустившихся ей на талию, заставила ее вздрогнуть и изумленно вздохнуть.

У нее над ухом раздался его голос хриплый шепот, в котором слышались смех и озорство, страсть и обещания.

- Зайдите в дом, мистрисс Рурк, и встречайте вашего мужа, как положено хорошей жене.

Фиби ощутила сладкую и томительную дрожь в своем теле, по ее жилам промчалось экстатическое предчувствие, гоня мурашки по коже и заставив ее соски стать такими же твердыми, как и пуговицы на корсаже ее бального платья. Она ничего не сказала и не могла бы сказать, даже если бы это было нужно, когда Дункан повел ее через порог террасы, в пустую комнату, где она столько ночей подряд попеременно проклинала и оплакивала его.

В комнате стоял сумрак; она видела профиль Дункана, наблюдая, как силуэт медленно превращается в человека, во плоти. Он был одет в платье фермера простую рубашку, темно-коричневые штаны из какой-то грубой ткани, потертые башмаки. Он был взъерошенным, грязным и слегка похудевшим, и Фиби была так рада видеть его, что отвела руку и изо всех сил влепила ему пощечину.

Дункан схватил ее руку, когда было уже поздно, лаская ее хрупкое запястье, где под прозрачной кожей пульсировала паутинка голубых вен, взбудораженная его возвращением. Его белые крепкие зубы ослепительно блестели во мраке комнаты, отделенной от внешнего мира, но наполненной отголосками разговоров и праздничной музыки, раздающихся в саду.

- Ты скучала без меня, - сказал Дункан.

Фиби ударила бы его еще раз, если бы он не держал ее за руку. Ее охватила страстная дрожь, когда он легким, как перышко, поцелуем прикоснулся губами к теплым пульсирующим жилкам на ее запястье.

- Черт тебя побери, Дункан, - вымолвила она, наконец, жалобным шепотом. - Где ты шлялся? И почему объявился именно сейчас? И как ты попал в эту комнату, хотя я лично запирала дверь?

- Сколько вопросов! - упрекнул он, лаская хрупкую руку, которую только что целовал, и по всему телу Фиби пробегала дрожь. - Но они могут немного подождать, мистрисс Рурк.

Фиби попыталась сдержать тихий жалобный стон, который зародился в ее груди, едва он поднял ее на руки, но было поздно. Она превратилась в сплошную сладкую боль, когда он положил ее на кровать. Дункан снял с нее левую туфлю и поцеловал подошву ее ноги, и Фиби почувствовала, что раскрывается перед ним Вселенной, требующей, чтобы ее заполнили.

Дункан возвышался над женой, чувствуя ее отклик на его ласки и наслаждаясь властью, которую имел над ней. Он зацепил указательным пальцем вырез ее платья и потянул на себя, освобождая из заключения ее нагие груди, полные, теплые, отягощенные желанием услаждать его. И он терзал ее соски краем большого пальца, готовя их к покорению.

Фиби выгнула спину и издала тихий, сдавленный крик. Она больше не могла ждать, она знала: если Дункан поднимет ее юбки, расстегнет свои бриджи и возьмет ее без промедления, то она достигнет вершины наслаждения при первом же прикосновении, но понимала, что он не станет утолять ее жажду так поспешно, и это наполняло ее сладким отчаянием.

Дункан усмехнулся, как будто угадал ее мысли и знал, что она проклинает его изо всех сил, одновременно отчаянно желая, чтобы он вошел в нее, и отстранился от кровати. Он пересек комнату, закрыл двери на террасу и задернул тяжелые шторы.

Теперь исчез даже слабый мерцающий свет звезд и китайских фонариков, и, прежде чем глаза Фиби привыкли к мраку, Дункан снова был рядом с ней. В полной темноте он перевернул ее на живот и расстегнул пуговицы на ее корсаже, затем снова уложил на спину, чтобы стянуть с нее платье. За платьем последовали корсаж, затем пышные кружевные нижние юбки и панталоны. Наконец он снял с нее чулки, с мучительной медлительностью спуская каждый из них все ниже и ниже по ее коленям, икрам, лодыжкам. Фиби, обнаженная, лежала в густом мраке, по-прежнему не видя Дункана, уязвимая перед умелыми движениями его рук.

Она прикусила губу, когда Дункан сел рядом с ней на пуховую перину, накрыл ладонями ее груди, играя с сосками, затем его руки скользнули к ее талии, бедрам, обхватили ягодицы и приподняли ее, трепещущую, с перины. С губ Фиби сорвались звуки его имени.

В ответ она услышала его глухой хриплый смех, окутавший ее, как дым из лампы джинна.

- Я тоже скучал по тебе, - сказал он.

Фиби была совершенно беспомощна, ее дрожащее тело превратилось в инструмент в руках виртуоза, но она чувствовала полную свободу, скрывающуюся за восхитительной беспомощностью. С этим человеком она могла дойти до крайних пределов наслаждения, зная, что с ней ничего не случится и что он нежно и медленно вернет ее назад, к самой себе, когда они насытятся наслаждением. «Пожалуйста» - было единственным словом, которое она могла вспомнить.

Дункан медлил ровно столько, сколько потребовалось, чтобы снять одежды. Фиби не видела, что он делает, вокруг по-прежнему была тьма, но догадывалась по шуршанию одежды и колебанию душного воздуха, вызванному его движениями. Шум бала долетал до них приглушенно и смутно, но музыка не покидала их, обнимала, была частью их любви.

Наконец Дункан вытянулся с ней на пуховой перине. Его тело, кроме низа живота с треугольником спутанных волос, было гладким на ощупь. Фиби коснулась рукой вершины этого треугольника, ощутила восставшую плоть и обхватила ее пальцами. Это была не ласка, а покорение, требование. Дункан издал глухой стон и, когда Фиби кончиками пальцев стала ласкать его, выкрикнул что-то, схватил ее за плечи и накрыл ее тело своим. Найдя ее рот, поцеловал с такой страстью, что от желания у нее закружилась голова.

Фиби снова повторила единственное слово, которое помнила, жалобное выражение своего желания, своей жажды и одиночества:

- Пожалуйста...

Но Дункан не спешил удовлетворить Фиби. Он снова поцеловал ее с той же силой и ненасытностью, что и прежде. Затем проследил губами линию ее щек, напряженные мышцы шеи, изгиб плеч, выпуклость груди. Коснувшись соска, он истерзал его языком и алчно схватил ртом. Новая волна возбуждения поглотила Фиби. Дункан бесжалостно взимал с нее дань, но его пальцы нежно прикасались к ее губам, заглушая крики желания и восторга.

Затем он стал исследовать ее тело, покусывая и целуя, ведя своими теплыми влажными губами по ее ребрам, по ее животу и паху, к дельте волос, которая прикрывала ее женское естество. Когда он раздвинул шелковистый занавес и приник к ней в поцелуе, она в то же мгновение взорвалась, высоко вскинув бедра над кроватью. Ее ягодицы, словно налитые сладким соком фрукты, покоились в его сильных ладонях, и он не отрывался от нее, пока продолжались дикие рывки и судороги ее разрядки, безжалостный, нежный, жестокий.

Оргазм Фиби был таким неистовым, что она не могла себе представить, что же последует дальше. Насытившись до предела, она думала, что будет просто лежать под Дунканом, ожидая, пока он получит свою долю наслаждения. Она будет гладить его спину и плечи, ягодицы и бедра, тихо произнося бессмысленные слова, ублажая его и вымаливая ласки себе, побуждая его идти дальше и плавая в умиротворении, которое он дал ей. Но все оказалось не так. Он покорял ее как завоеватель, сильными, глубокими рывками, которые сразу же пробудили в ней все желания, хлынувшие на поверхность, как лава из действующего вулкана. Она издала долгий, гортанный крик, который Дункан не пытался заглушить, и поднялась, встречая его новый порыв, с жаждой, не менее неистовой, чем его. В ответ он отстранился, но лишь для того, чтобы перевернуть ее и заставить встать на колени. Это было первобытное, изнурительное спаривание жеребца и кобылицы, в котором слились инстинкт и любовь.

Дункан сжимал в ладонях груди Фиби, терзая и лаская их, пощипывая соски, и она порывисто отвечала ему, вбирая его в себя все глубже и глубже. Она безжалостно исторгла из него семя вместе со сдавленным криком удовлетворения и увлажнила его плоть своим собственным нектаром. Он отшатнулся от нее, когда их тела сотрясли последние судороги, затем упал рядом, дрожа от изнурения, крепко прижимая ладони к ее соскам.

Они долго лежали, набираясь сил, и когда Дункан, наконец, поднял голову, он стал целовать маленькие хрупкие позвонки Фиби. Одна его рука скользила вниз от ее груди, по животу и дальше - к нежному и врожденно женственному месту, где сходились ее бедра. Она застонала в подушку, и он начал дразнить ее медленными круговыми движениями пальцев.

- Я не верю! - пробормотала Фиби, с удивлением осознавая, что снова возбуждается.

- Позволь мне убедить тебя, - сказал он.

- Ты имеешь представление, что дом битком набит красномундирниками и тори? - осведомилась Фиби чуть позже, когда ее мышцы снова стали крепкими, и она смогла встать на ноги. Она зажгла лампу и отошла на безопасное расстояние от Дункана, чтобы он не мог дотянуться до нее.