Фиби ухватилась за спинку стула: у нее подгибались колени.

- Нет! - сказала она, глядя, как Дункан пересекает комнату. Сначала он запер дверь на террасу, а затем закрыл двери, выходящие в коридор.

- Нет? - откликнулся он, вернулся к ней и поцеловал ее, в то же самое время стаскивая с нее корсаж, чтобы освободить распухающие от желания груди.

- Дункан! - простонала она в жалком и не возымевшем действия протесте, когда он оторвался от ее рта. Он держал на ладони одну из ее грудей, поглаживая сосок большим пальцем, так же, как гладил ее губы, готовя к поцелую, несколько минут назад.

Наклонив голову, он прильнул к соску, одновременно поднимая ее юбки и развязывая ленточки панталон. Фиби пришло в голову, что ее муж необычайно проворен для человека с единственной здоровой рукой.

Фиби покачнулась в его объятиях, откинув назад голову, совершенно забывшись.

- Ты по прежнему хочешь отказать мне? - спросил Дункан с чертовской уверенностью, когда, наконец, удовлетворился обоими ее сосками.

Она вздохнула сонно, одурманенно.

- Отказать? - Точное значение этого слова ускользало от нее.

Он снова поцеловал, ее, усугубив ситуацию или же улучшив ее, и она смутно осознавала, что панталоны сползли ей до лодыжек. Более того, откуда-то прилетал ветерок.

- Вылезайте из панталон, мистрисс Рурк, - мягко приказал Дункан. - Иначе вы можете споткнуться об них.

Фиби подчинилась, но все равно упала бы, если бы Дункан не поддержал ее. Он отвел ее к креслу, где раньше держал ее на коленях, и снова страстно поцеловал...

На следующее утро, когда Дункан уже заперся со своими людьми без сомнения, разрабатывая планы захвата половины британского флота, Фиби отправилась на поиски Симоны. Она сама была подавлена, горюя о Джоне Рурке, и склонна к милосердию, благодаря отголоскам удовольствий прошлой ночи, все еще звенящим в ее нервных окончаниях.

Симона, согнувшаяся над лоханью с мыльной водой, была одна в прачечной. Фиби остановилась в дверях и стала ждать, пока Симона не дала понять, что заметила ее, неприветливым, резким кивком.

- Он научил тебя хорошим манерам, - заметила Симона без особой злобы. Она терла льняную рубашку и не отрывалась от работы.

- Ты довольно быстро нашла дорогу назад, - заявила Фиби в ответ. Став хозяйкой в доме Дункана, она не подходила близко к прачечной и была вынуждена признать, что ничуть о ней не скучает. - Наверно, все остальные были слишком заняты своими делами, но мне бы хотелось знать, как ты сюда попала.

Симона пожала плечами, не поднимая глаз. Ее былая непокорность исчезла, как будто девушку покинула душа, но Фиби не находила удовлетворения в этом факте.

- Я родилась на этих островах, - сказала Симона. - Я всегда найду путь к дому.

Фиби оставила дверной проем, где стояла в ореоле солнечного света, и встала с другой стороны от корыта Симоны.

- Что с тобой случилось в Куинстауне? - спросила она, взяв служанку за крепкую смуглую руку.

В чудесных темных глазах Симоны промелькнуло страдание, когда она, наконец, посмотрела на Фиби.

- Я поняла, что нужно было оставаться здесь, - сказала она. - Там для меня не нашлось честной работы во мне хотели видеть только шлюху или рабыню.

- Мне очень жаль, - искренне сказала Фиби.

По щеке Симоны скатилась слеза.

- Прибереги свою жалость для кого-нибудь другого, - предупредила она злобно. - Мне она не нужна. - Она перевела взгляд на еще не округлившийся живот Фиби, и в ее лице появилось что-то вроде презрения. - Скоро Дункану понадобится любовница, и он вернется ко мне.

Ее слова уязвили Фиби, на что и были рассчитаны, хотя ничем не удивили ее. Она расправила плечи и вздернула подбородок.

- Я не собираюсь спорить с тобой, Симона, так что можешь не пытаться разозлить меня. - Затем, поскольку говорить больше было не о чем, она повернулась и направилась в дом.

Разговор с Симоной нисколько не ослабил ее подозрений, но Фиби тревожила вовсе не перспектива неверности Дункана, он был человеком, ценившим дары природы, и она подозревала, что чем очевиднее будет становиться ее беременность, тем более заинтригован он будет. Нет, ее тревожило что-то иное, неуловимое, как дым, незаметное, как гадюка, скользящая в густой траве.

На следующее утро, через час после рассвета, когда Фиби лежала, свернувшись, рядом с Дунканом, набираясь сил после очередной бурной ночи, внезапно раздался оглушительный грохот, потрясший весь дом.

Дункан, изрыгая проклятья, выскочил из постели, сорвал с себя повязку и отшвырнул ее в сторону, прежде чем натянуть одежду.

- Что случилось? - спросила Фиби прерывающимся голосом. Ей еще сильнее захотелось свернуться и натянуть одеяло до подбородка.

- На нас напали, - ответил Дункан резко, очевидно, посчитав ее вопрос глупым. Грохот повторился, и вслед за ним раздался треск обрушившейся террасы. - Сукин сын! - прорычал он, подбегая к окну. - Мерзавцы овладели кряжем и развернули наши пушки на нас!

Фиби выскочила из кровати и схватила халат. Неизвестные нападающие уже разрушили террасу, и, будучи разумной женщиной, она не собиралась ждать, когда обрушится стена дома. Бросившись к двери, она внезапно поняла, что именно в поведении Симоны так сильно встревожило ее.

Чувство вины.

- Что мне делать? - спросила Фиби, когда Дункан, вытолкнув ее за дверь, схватил под мышки и приподнял в воздух в весьма успешной попытке привлечь ее внимание.

- Найди мою мать и Филиппу. Старуха вас спрячет. Времени нет, поэтому я скажу тебе только одно: если ты ослушаешься меня и навредишь себе или нашему ребенку, я никогда тебе этого не прощу.

От этих слов у Фиби по спине пробежал холодок; она поняла, что Дункан не шутит.

- Будь осторожен, - сказала она. Дункан не ответил. Он поспешно поцеловал ее в лоб и исчез.

Филиппа и Маргарет вместе с остальными домочадцами были разбужены канонадой. Под грохот неутихающей стрельбы они торопились вниз в ночных рубашках, неся с собой одежду, которую успели схватить на ходу. Старуха ждала в холле с безмятежным и спокойным видом, готовая спрятать их в погребе вместе со служанками.

Фиби заметила, что Симоны нигде не видно.

- Это англичане явились за Дунканом? - спросила Филиппа, когда все они собрались в сыром подвале, освещенном единственной свечой, одетые как попало, в первое, что подвернулось под руку.

- Это пират, - ответила Старуха. - Жак Морно.

Фиби, усевшись на ящик, подтянула колени к груди и обхватила их руками. На ней было платье из грубой бесцветной ткани, одолженное ей одной из служанок.

- Он обманул часовых, - пробормотала она, - и захватил пушки на кряже над домом.

- Да, - подтвердила Старуха и взглянула на Фиби; в ее глазах мерцало отраженное пламя свечи. Имя Симоны витало между ними, как призрак, но ни одна из них не упоминала его.

- Нас убьют? - спросила одна из молодых служанок дрожащим голосом.

- Нет, детка, - уверенно ответила Mapгарет Рурк. Она села рядом с девушкой и крепко обняла ее. - Нет никаких причин считать, что дело дойдет до этого.

Фиби пока что не тревожилась за собственную жизнь, но она прекрасно понимала, что Дункан подвергается смертельной опасности. Что еще хуже, подумала она, у проклятого глупца нет чувства страха, и он не умеет беречь свою жизнь.

- Как вы думаете, где Алекс? - спросила Филиппа еле слышно. - Я его не видела. Фиби и Маргарет обменялись взглядами, но ничего не сказали.

Очередной пушечный залп потряс дом, и Фиби едва не всхлипнула от ужаса. «Неужели этим все и кончится» - думала она. Неужели она оказалась в другом времени и влюбилась в Дункана Рурка только для того, чтобы погибнуть под горой обломков?

Филиппа встала и принялась ходить от стены к стене, Фиби положила подбородок на колени и стала ждать, погрузившись в полузабытье. Она не знала, сколько прошло времени. Снаружи продолжался бой, бесконечный, оглушающий, но, как ни странно, ужасно монотонный. Некоторые из служанок действительно заснули, а Старуха бормотала глухие, бессловесные напевы: молитвы, обращенные к какой-то древней островной богине. Маргарет погрузилась в размышления. Возможно, несмотря на ее храбрые заверения, что смерть не грозит им, она надеялась вскоре соединиться с Джоном в каком-то другом, счастливом мире.

Свеча погасла, и Старуха заменила ее другой. Когда снова загорелось пламя сильнее и ярче, Фиби оглянулась в поисках Филиппы, но нигде ее не увидела.

Филиппа карабкалась по ступенькам, ведущим из погреба, усеянным обломками стен и потолка. Свет был тусклым, а воздух настолько наполнен пылью и дымом, что она едва могла дышать. Где-то вдали она слышала голоса мужчин, но стрельба прекратилась по крайней мере, временно.

На верхней ступеньке она остановилась и прислушалась. Далекие голоса были до боли знакомыми. Она услышала Лукаса, Дункана и со слезами, затуманившими взор, стала благодарить Бога, что они живы и вполне здоровы, раз спорят друг с другом. Без сомнения, Алекс тоже был с ними, живой и невредимый. Но Филиппа не собиралась возвращаться в погреб, пока не узнает это наверняка.

Она пробралась по развалинам красивого дома Дункана, переступая через книги, упавшие статуи и разломанную мебель. Она не подавала голоса, чтобы не привлечь внимание братьев и не быть отосланной или, лучше сказать, отведенной назад, в укрытие. Она должна своими глазами увидеть Алекса, а затем вернется в погреб по своей воле.

Когда она пересекала главную гостиную, в дом ударило еще одно ядро с такой силой, что Филиппу швырнуло на пол, как будто кто-то дернул ее за руку. Она несколько секунд лежала неподвижно, переводя дух и собираясь с силами после такого жестокого сюрприза. Должно быть, она в какой-то момент закричала, об этом свидетельствовала боль в горле, но совершенно не помнила, чтобы издавала хоть малейший звук.

Филиппа только поднялась и села, когда очередной снаряд потряс дом до основания. Часть потолка обрушилась, и она закричала от ужаса, прижавшись к полу и закрыв руками голову. Затем она услышала глухой стук и, подняв голову, увидела, что к ней приближается Алекс, энергично передвигаясь на костыле и держа в руке пистолет. Он был грязным, его одежда была изодрана и залита потом, но он стоял на ногах, и никаких ран на нем не было видно.

Больше Филиппе не нужно было ничего знать. Она улыбнулась, поднялась кое-как на ноги и отряхнула пыль с рук.

Алекс нахмурился и покраснел под слоем сажи и мраморной крошки.

- Возвращайся в погреб! - приказал он с яростью. - Живо!

Филиппа слегка вздрогнула и положила руку на грудь.

- Ты осмеливаешься кричать на меня? - спросила она, хотя, конечно, вопрос был излишним.

- Да! - прорычал Алекс, подходя на шаг ближе. - Я еще не то сделаю, если снова обнаружу тебя здесь!

Что-то зашевелилось под ложечкой у Филиппы, и она с досадой поняла, что это вовсе не неприятное ощущение. Прежде чем Алекс успел еще раз подтвердить, что он действительно угрожает ей, ближайшую стену сотряс очередной сокрушительный пушечный залп. Над их головами закачалась огромная люстра, с угрожающим треском срываясь со своих креплений. Алекс отшвырнул костыль и пистолет, бросился на Филиппу, как пантера и повалил ее на пол. Люстра упала с мелодичным звоном в нескольких дюймах от них.

- Я лучше останусь с тобой, - сказала Филиппа, широко раскрыв глаза и прикусив губу, чтобы не улыбнуться. - Не думаю, чтобы где-либо еще я была в большей безопасности.

Алекс смотрел на нее с выражением, очень похожим на неприязнь, но она простила его, потому что знала: он злится не всерьез. Он хотел жениться на ней и, когда война кончится, отвезти ее на свою плантацию, расположенную недалеко от Трои, где она станет растить детей, следить, чтобы он правильно питался, и советоваться с ним по важным вопросам.

- Вам очень повезло, мисс Рурк, - сказал Алекс холодно, мучительно поднимаясь на ноги, - что я полностью поглощен задачей, уберечь вас от гибели. Если бы, у меня было хотя бы пять свободных минут, я бы... Филиппа захлопала ресницами.

- Но у вас же нет времени, - напомнила она ему, осмелев от сознания того, что осталась в живых. По крайней мере, на этот раз.

- Идите со мной, - прохрипел он, схватив ее за руку. Его костыль и пистолет остались под горой стеклянных осколков, которые когда-то были не только источником света, но и великолепным произведением искусства. Бросив на кучу обломков один печальный взгляд и, очевидно, решив, как догадалась Филиппа, что пистолет и костыль не достать без больших усилий, он потащил Филиппу за собой по разоренной гостиной. Его шаги, хотя и были медленными и размеренными, вовсе не принадлежали человеку, постоянно нуждающемуся в костыле.