– Совершенно по-дружески, – эхом отозвался Эстебан.

– Ты права, это странно! – сказал Деметриос и повернулся к слуге. – Кстати, ты не упомянул, что в городе говорят об аресте донны Иеронимы?

Кастилец покачал головой с непослушными волосами.

– Я ничего не слышал. Когда я приехал на рынок, кругом только и говорили о том, что вытащили из воды тело ее сына…

– Странно! Это должно было взбудоражить город. А монах за такое дело должен был требовать головы всех членов семьи… а он дружески разговаривал с патриархом? Трудно объяснить это. Надо все узнать! Седлай мула, Эстебан!

– Куда ты хочешь ехать?

– К сеньору Лоренцо. Это с ним я договаривался о том, чтобы стража появилась на горе Чечери. Он, наверное, должен знать, что же произошло потом.

– Не ходи туда. Мне что-то подсказывает, что это для тебя опасно, – попросила встревоженная молодая женщина. – Сегодня у меня плохое предчувствие. Они взяли Пиппу. Бог один знает, что наговорит эта женщина!

– Она ничего не может сказать. Она видела только нищего…

– Обладавшего необыкновенной способностью. Ты уверен, что, когда человек просыпается от сна, который ты вызываешь, не остается совсем никаких воспоминаний? Вираго ловкая и хитрая. Чтобы спасти свою жизнь, она может сказать что угодно, может обвинить кого угодно…

– Или скажет, что она ничего не знает. Что молодой Пацци как вошел к ней, так и вышел…

– Может быть, но ясно одно: старый Джакопо знал все, и зачем его внук пошел в этот вечер к Пиппе, тоже знал. Останься, прошу тебя! Подождем немного! Может быть, Лоренцо сам сообщит новости…

Она дрожала, и ее волнение поразило Деметриоса. Эстебан поддержал Фьору:

– Она права, хозяин. Не будем торопиться, пусть закончится этот день и пройдет ночь. Завтра, если ты хочешь, я пойду в город, как только откроются городские ворота. Ты мог бы дать мне письмо для сеньора Лоренцо. Ты же никогда не позволял нетерпению овладеть тобой, я тебя не узнаю.

Деметриос пожал плечами и провел по лицу слегка дрожащей рукой. Он подошел к кожаной сумке, которую только что закрыл, и оперся о нее, как будто он хотел почерпнуть новые силы. Затем, обернувшись, посмотрел на Леонарду, молчаливо застывшую у дверей:

– А вы, донна Леонарда, что посоветуете вы?

– Не думала, что мое мнение имеет для вас значение, но я предполагаю, что сегодня с утра вы были в ожидании какого-то события… которое вынудило бы вас уехать. Иначе для чего вы достали этот сундук, сумку и все укладываете?

– Я должен был бы знать, что подобные вещи нельзя скрыть от глаз хорошей хозяйки, – сказал грек, улыбнувшись. – Это так: после этой ночи я жду каких-то событий, которые ускорят наш отъезд из этого дома.

– Тогда пусть это произойдет, по крайней мере, по вашей собственной воле! Послушайте совета Эстебана! Несколько часов ничего не изменят…

Деметриос покачал головой и, ничего не сказав, вышел из комнаты. Фьора пошла за ним. Не обменявшись ни словом, они поднялись на вершину башни. Молодая женщина пыталась еще понять, почему она только что так решительно противилась отъезду грека, но одно было ясно: в этот момент она поняла так отчетливо, как если бы таинственный голос прокричал ей об этом, что Деметриос не вернулся бы живым, если бы поехал во Флоренцию. И мысль о том, что она могла потерять последнего друга, который ради нее пошел даже на убийство, была ей невыносима. Она всем сердцем привязалась к этому странному человеку, которого когда-то боялась. Это не была ни глубокая нежность, которую она испытывала к своему отцу, ни горячая любовь, которую зажег в ней Филипп и которая, подозревала она, еще тлела под пеплом, ни то нежное чувство, которое привязывало ее к Леонарде и часть которого унесла Хатун, ни дружба, связывавшая ее с Кьярой Альбицци. Это было чувство, сплетенное из признательности, дружбы, а также немного боязливого уважения, похожего на то, которое она испытывала когда-то по отношению к своим учителям, которые открыли ей культуру и красоту. Это было крепкое, глубокое чувство. Не случайно они заключили союз, скрепленный кровью.

Когда они поднялись наверх, Фьора подошла к Деметриосу, опиравшемуся привычным жестом о зубец башни, и накрыла рукой его руку.

– У нас больше нет семьи, ни у тебя, ни у меня, – тихо произнесла она.

– У тебя есть муж…

– Нет. Это был сон, и давай не будем говорить об этом. Если я хочу его разыскать, то только для того, чтобы отплатить за свои страдания и за его презрение. Он у меня взял все, ничего мне не дав взамен, лишь имя, которое я никогда не буду носить. Ты спас меня и, рискуя собой, отомстил за меня. А так как наша кровь перемешалась, я бы хотела, чтобы ты видел во мне свою дочь…

– Внучку! Я мог бы быть твоим дедом, Фьора. Но видишь ли, нам не дано знать, что нас ждет…

– Даже тебе?

– Даже мне! Занавес судьбы не всегда приподнимается, а движение звезд не может указать все детали. Может быть, нам не стоит попадаться на удочку привязанности? Мы из-за этого можем потом страдать. Мы объединились, чтобы быть союзниками в борьбе, попытаемся этим и удовольствоваться, но я буду заботиться о тебе, как твой дед. И я никогда не забуду, что ты мне предложила сегодня: моя душа впервые оттаяла после смерти Феодосия…

Он взял руку Фьоры и поднес ее к губам, затем взял Фьору под руку:

– Пора обедать. Спустимся, чтобы Эстебан не утруждал себя и не поднимался сюда за нами.


В конце дня они снова поднялись на башню. Со стороны города слышался гул и поднимались облака пыли. Там происходили какие-то события, которые вызвали волнение среди флорентийцев, всегда готовых вспыхнуть. Но это был не бунт, так как молчал большой колокол Сеньории.

Вдруг послышались призывные сигналы горнов. Деметриос пристально вглядывался в даль, напрягая зрение.

– Смотри! Солнце еще не село, а уже закрывают городские ворота…

Действительно. Даже на таком расстоянии было слышно, как падали решетки, загораживавшие вход, скрипели подъемные мосты. Город закрывался раньше обычного. Казалось, на стенах появилось больше солдат, чем обычно…

– На нас движется вражеское войско? – спросила Фьора.

– В таком случае большой колокол призывал бы к оружию. Нет, это происходит внутри города, и они не хотят, чтобы это распространилось в округе… Но смотри! Там что-то горит…

Действительно, густой черный дым, в котором мелькали красные отблески, поднимался в середине города, у реки.

– Господи! – простонала Фьора. – Это настоящее бедствие – пожар в городе, где так много деревянных домов! Кажется, это недалеко от нашего дома…

Деметриос не ответил. Они еще постояли некоторое время, глядя, как над городом поднимается дым и как опускается в море солнце. В наступающих лиловых сумерках все словно бы стало четче, и можно было разглядеть, что творилось в городе… Стоя как зачарованные, грек и молодая женщина не могли оторвать глаз от этого растревоженного муравейника, где в неясном свете казалось, будто волнами, двигались даже крыши. Из оцепенения их вывел взволнованный голос Эстебана, который поднялся к ним, а они даже не заметили как:

– Хозяин! Прибыл сеньор Лоренцо! Он хочет видеть тебя и донну Фьору! Быстрее!

Они поспешно спустились, не веря тому, что услышали. Но Лоренцо действительно ждал их. Он стоял у окна в кабинете Деметриоса, одетый в зеленое платье, которое он предпочитал другим, его сопровождал Полициано, его друг. Опершись о шкаф, он играл перчатками. Худое лицо Лоренцо выражало озабоченность, он показался Фьоре еще выше, чем при их последнем свидании под сводами Сеньории. Услышав их шаги, он отошел от окна и повернулся к вошедшим.

– Ты здесь, сеньор? – произнес Деметриос, поклонившись, в то время как его спутница слегка согнула колено для поклона. – Большая честь для нас.

– Мне необходимо было прийти, так как время не терпит. Как только я выехал из города, отправляясь в Бадию, где проходит заседание нашей Платоновской Академии, за мной закрыли городские ворота. Вам надо как можно скорее уехать отсюда. Завтра вы должны быть как можно дальше от тех, кто ищет вашей смерти.

– Скажешь ли ты нам, что происходит, сеньор? – спросила Фьора. – Мы знаем, что тело Пьетро Пацци было выловлено в Арно, что Пиппа была арестована, но я не понимаю, почему кто-то хочет убить нас!

– Потому что эта женщина заговорила. – Лоренцо бросил на нее мрачный взгляд. – Она обвиняет тебя в том, что ты убила горбуна с помощью колдуна, одетого как нищий…

– Я? Но как я могла попасть к ней?

– Она говорит, что знает тебя давно, что ты приходила к ней на свидание с мужчинами и что после того, как ты убежала из монастыря, ты пришла к ней искать убежище… Пьетро был один из тех, с кем ты встречалась, так как он был в тебя очень влюблен…

– Что за бредни? – вскричала молодая женщина. – Значит, в этом городе, твоем городе, можно рассказывать что тебе заблагорассудится и о ком хочешь? И разумеется, ей поверили?

– Всегда верят тому, что нравится черни.

– Правда? Тогда скажи, как чернь восприняла известие об аресте Иеронимы? Каким образом ее свекор днюет и ночует в Сеньории?

– Народу неизвестно об этом аресте.

Лоренцо отвел глаза от лица молодой женщины, запылавшего гневом, и его низкий голос стал еще глуше, когда он сказал:

– Иеронима бежала из тюрьмы до того, как стало известно о ее аресте. Она в бегах, и никто не знает, где она…

– Что?! – в один голос воскликнули Фьора и Деметриос.

– Как это случилось? – спросил грек, стараясь ничем не выдать своих чувств.

– У стражников было два клиента Пацци, и они тут же предупредили Джакопо. Он пришел со своими людьми и с испанским монахом за своей невесткой, она была еще без сознания. Это позволило им сказать, что она стала жертвой обмана и колдовства… Труп Пьетро, выловленный в реке, и признания Вираго подлили масла в огонь. Фра Игнасио призывал народ на всех площадях и перекрестках схватить тебя, Фьора, и Деметриоса…

– А ты, – бросила Фьора, – что ты делал в это время? Ты, хозяин Флоренции, всемогущий Лоренцо Великолепный? Что делал ты в то время, когда убивали твоего друга, моего отца? Что делал ты в то время, как меня обвиняли в Санта-Лючия, когда меня выкрали из монастыря, затем спрятали у Вираго, которая отдала меня в руки этого презренного Пьетро и он стал меня душить? Если бы не Деметриос, он убил бы меня, а ты ничего не предпринял. Ты меня лишил всего, ты позволил…

– Поджечь дворец Бельтрами, – тихо сказал грек. – Это он горит, я не ошибся?

Фьора повернулась и с ужасом посмотрела на него.

– Мой дом?

– Да, Фьора, – произнес Лоренцо, – твой дом. Когда ты поймешь, Фьора, что мы живем в республике и что моя власть заключается в том, что я стараюсь сделать ее богатой, счастливой и могучей?

– Я это понимаю. – Фьора прищурилась. – В то время, как ты позволяешь иностранному монаху управлять толпой, сам предпочитаешь беседовать с королями и великими людьми сего мира? Но знаешь ли ты, что этот посланец папы, ненавидящего тебя, является твоим врагом в еще большей степени, чем моим? Я лишь пешка на шахматной доске.

– Что ты об этом знаешь? – Лоренцо устремил на нее пронзительный взгляд.

– Я знаю больше, чем ты…

И Фьора коротко рассказала, что произошло в большой зале монастыря Санта-Лючия.

– Оставь монаха закончить свое дело, – добавила она с презрением, – и вскоре племянник Сикста IV станет хозяином Флоренции, хозяином, который заставит уважать свою волю!

По мере того как она говорила, чрезвычайно подвижное, выразительное лицо Лоренцо позеленело, как будто краска с его бархатного платья перешла на него.

– Монах живет в монастыре Сан-Марко. Сегодня ночью он будет арестован и препровожден под надежным эскортом до границ Флоренции. Я благодарю тебя за то, что ты представила доказательства того, о чем я подозревал. Деметриос может тебе это подтвердить…

– Возможно, – произнесла с иронией Фьора, – но тем не менее нас подвергают всеобщему преследованию… в то время как донна Пацци свободно разъезжает по большим дорогам.

– Я обещаю разыскать ее, но для вас я ничего не могу сделать, кроме как дать вам возможность уйти и укрыть вас в надежном месте…

– Я разыщу ее сама, – сердито бросила Фьора. – Можешь обо мне не беспокоиться, раз ты не смог отомстить за моего убитого отца, чья честь была запятнана…

– Марино Бетти убит, и Савалье сделал это по моему приказу, – сказал Лоренцо в свое оправдание.

– Да, но ночью, тайком, а не прилюдно и не на центральной площади! В результате мой отец по-прежнему остается отверженным, лгуном и, почему бы и нет, предателем в глазах всех горожан!

– Действительно, почему бы нет? – вскипел наконец Лоренцо. – У меня есть все основания предполагать, что он предал республику, помогая своим золотом вооружить герцога Бургундского. Фуггеры потребовали выплаты по векселю ста тысяч флоринов, переведенных ими в казну Бургундии на счет мессира Филиппа де Селонже. Что ты на это скажешь?