— Дверь-с была приотворена-с, и я вошел-с. Ваш милый-с голосок привел меня сюда. Я имел-с несчастье-с вызвать ваше-с неудовольствие-с, высказав мое мнение-с об этой, так сказать-с, поэме-с…

— Действительно, ваша светлость, я нахожу ее превосходной… — твердо заявила Батистина, приготовившись к длительному сражению.

Герцог вздохнул, словно перед ним была упрямая четырехлетняя девочка. Он приблизился к Батистине, отвесил поклон и осторожно взял у нее из рук послание Жеодара.

— С вашего позволения, мадемуазель… посмотрим, посмотрим… Так, конечно, рифмы страдают… И какие банальные слова… В моей поэме, посвященной вам, скорее фигурировали бы выражения: «утренняя заря», «нежный подснежник», «душистая сирень», «несравненная жемчужина»… Что скажете, мадемуазель?

Батистина игриво усмехнулась.

— Должна признать, что, наверное, это было бы недурно, но… — Плутовка, видимо, решив окончательно вывести герцога из себя, улыбнулась. — Я предпочла бы текст без лишних «с» в конце каждого слова!

— Ах, Боже мой, без лишних «с»! Мадемуазель, пощадите! — с горечью простер к ней руки герцог. — Вы разбиваете мое сердце! Вы меня просто убиваете! Ведь именно по наличию в речи лишнего «с» и можно узнать хорошо воспитанного, светского человека! Именно в этом и кроется истинная красота нашего языка!

— Нисколько не сомневаюсь в правоте ваших слов, ваша светлость, — сказала Батистина, смеясь, — но все же осмелюсь вас спросить о цели вашего визита. Неужели вы пришли только затем, чтобы с раннего утра заняться обсуждением столь занимательной темы?

Герцог Вновь поклонился, признав, что стрела, пущенная столь юной, но уже весьма твердой рукой, попала в цель. Решительно, эта малютка была непредсказуема.

— Нет, мадемуазель. Какое бы несравненное-с удовольствие-с я ни получал от беседы с вами, я проехал восемь лье, чтобы увезти вас, ибо вас ждут с весьма понятным нетерпением.

— Что? Как? Ни за что! Ваша светлость! Это невозможно! Куда это вы хотите увезти мою голубку? — завопила Элиза, которую перепалка по поводу поэмы, красот языка и манеры выражаться оставила совершенно равнодушной. Но сейчас старая нянюшка, поняв намерения нахального непрошеного гостя, мгновенно вышла из оцепенения.

— Соблаговолите одеть вашу хозяйку, моя милая! — небрежно уронил Ришелье с высоты своего положения. — Я должен-с просить мадемуазель де Вильнев-Карамей проявить великодушие-с и сопроводить меня-с в Компьень, где Некто, как простой смертный, горит желанием-с ее видеть-с.

Батистина присела в реверансе.

— Я очень сожалею, ваша светлость, что вы проделали такой длинный путь напрасно.

Герцог вздрогнул от неожиданности:

— Простите, мадемуазель… Что вы хотите этим сказать?

Батистина улыбнулась и чуть жеманно пустилась в объяснения:

— Я так хотела бы поехать с вами, меня бы эта поездка очень развлекла, но я сегодня занята с полудня, ибо мой жених приедет с визитом.

Луи-Арман де Виньеро дю Плесси, герцог Ришелье и племянник кардинала Ришелье, с удрученным видом высоко поднял брови:

— Мне кажется, мадемуазель, вы меня не так поняли. Это не приглашение на прогулку, а приказ его величества, — сказал он, за руку подводя Батистину к окну. — Взгляните, мадемуазель, эта карета прислана за вами, а десять рейтар будут сопровождать и охранять вас. Его величество нисколько не сомневается в том, что вы будете рады оказаться перед его персоной, а также он ни на единый миг не усомнился в том, что вы — его верная подданная.

— Но это вы ничего не понимаете, сударь. Я умираю от страстного желания увидеть короля, ибо я действительно сошла бы с ума от радости, если бы встретилась с ним, но сегодня я и вправду занята. Быть может, я смогу выкроить время завтра, хотя и это непросто. Ведь послезавтра — моя свадьба. Нет, уверяю вас, лучше все же отложить до следующей недели! — с самым серьезным видом заявила Батистина, посылая в то же время привет корнету Эрнодану де Гастаньяку, который, видимо, командовал почетным эскортом и терпеливо ожидал около кареты вместе со своими людьми. Тот, кого юноша назвал Лафортюном, зевал так, что едва не свернул себе челюсть. Казалось, он так и не согрелся с минувшего вечера.

Выслушав ответ Батистины, герцог де Ришелье прищурился и оперся о камин.

— Тысяча чертей, мадемуазель де Вильнев, ни один из представителей рода Ришелье никогда-с не слышал-с ничего-с забавнее! Да и я тоже, хотя вот уже сорок лет нахожусь при дворе!

— Не вижу в этом ничего смешного! — столь же высокомерно заявила Батистина, пытаясь подражать тону герцога.

Ришелье вытащил часы из кармана жилета и сухо уронил:

— Ни одна добрая фея не позаботилась положить в мою колыбель в качестве подарка пылкое воображение, и я не могу представить себе, мадемуазель, как осмелюсь появиться перед его величеством и объявить августейшей персоне, что вы, может быть, будете свободны на следующей неделе. Но и не отличаюсь великим терпением… Сейчас половина девятого, мадемуазель, и, если вы не будете готовы к десяти, я прикажу этим людям завернуть вас в первую попавшуюся шаль и увезти вот так — в одной рубашке и с колье на шее.

Батистина внимательно посмотрела на Ришелье. По всему было видно, что тот и не думал шутить. Он явно с удовольствием выполнит свою угрозу.

— Пощадите! Смилуйтесь! Святой Иосиф! Пресвятая Дева Мария! Он хочет ее похитить! — завопила Элиза.

— Успокойтесь, моя милая, ваша молодая хозяйка очень скоро вернется назад, ей не грозит никакая опасность, к тому же она получит нечто весьма приятное.

— О, горе мне! Что я скажу господину Жеодару, — продолжала причитать старая няня.

— Послушай, Элиза, ты ему скажешь, что… хм… я решила поехать в Компьень, чтобы сделать кое-какие покупки… Ну же, идем, моя дорогая нянюшка, зашнуруешь мне корсет, и не делай такое лицо… Я постараюсь вернуться поскорее, — промолвила Батистина, обретя полнейшее спокойствие и направляясь к двери, чтобы пойти к себе одеться.

— Позвольте, мадемуазель де Вильнев, поздравить вас со столь верным решением, — небрежно бросил ей вдогонку герцог, опускаясь в кресло.

— Позвольте и мне сделать то же самое, ваша светлость, — лукаво улыбнулась Батистина, оборачиваясь и на секунду задерживаясь в дверях.

— А могу ли я узнать причину столь стремительной перемены, мадемуазель? — спросил герцог, скрещивая ноги.

— В чем причина… в чем причина… А в том, что вы вдруг перестали вставлять ваше несносное «с», ваша светлость! — заявила Батистина, исчезая за дверью. За ней семенила Элиза.

— Вот так штучка! Хитрая маленькая бестия! Кто бы мог подумать?! — брюзжал задетый за живое Ришелье.

Запряженная четверкой лошадей карета поднимала тучи пыли, кони неслись галопом. Батистина с восторгом наблюдала, как за окном мелькали поля, леса и деревни, да с такой скоростью, что ей это казалось почти сверхъестественным. Через каждые два часа карета и эскорт останавливались у королевской почтовой станции.

— Эй! Поторопитесь! Служба короля! — гордо кричал Эрнодан де Гастаньяк.

Батистина надеялась, что ей удастся выйти и немного размять ноги. Но об этом не могло быть и речи! Прекрасно вымуштрованные конюхи выбегали навстречу и за несколько минут меняли почти загнанных лошадей на свежих, приплясывавших на месте от нетерпения.

На одной из станций Батистина кокетливо потянула за шнурок, опустила оконце и шаловливо пропела:

— Добрый день, господин де Гастаньяк!

— Мое почтение, мадемуазель! — ответил рейтар, снимая треуголку.

— Должно быть, вы мало спали сегодня ночью, а то и вовсе не спали, господин корнет, — лукаво улыбнулась девушка.

— Вы правы, мадемуазель, но это неважно: я имею счастье видеть вас, сударыня! И день мне сегодня показался летним, а все потому, что ваша красота сияет ярче солнца!

— Пожалуй, только ему одному сегодня жарко! А по мне, так такая же холодрыга, как и вчера! — проворчал Лафортюн, не имевший столь веских оснований, чтобы пребывать на седьмом небе, как его командир.

— Довольно, корнет! Займитесь выполнением своих обязанностей! — зло оборвал юношу герцог де Ришелье, со стуком захлопывая оконце.

— О, пожалуйста, не браните господина де Гастаньяка, ваша светлость, он — мой друг! — запротестовала Батистина.

Луи-Арман де Виньеро дю Плесси, герцог де Ришелье, даже не соблаговолил ответить девушке. Батистина искоса взглянула на надутое спесью лицо и едва удержалась от смеха. Казалось, герцога неумолимо клонило ко сну. Он зевал, постоянно поправлял сползающий парик, клевал носом. В конце концов он достал лакированный, инкрустированный перламутром ларец и вытащил оттуда графинчик и два серебряных золоченых стаканчика.

— Клянусь костями моих благородных предков, я очень устал! Не хотите ли глоточек ратафии[2], мадемуазель?

Батистина не осмелилась признаться, что никогда не пила ничего подобного, а спросить, что это такое, постеснялась. Она решила согласиться и таким образом завоевать расположение герцога, у которого, похоже, был несносный характер.

— Охотно, ваша светлость! — воскликнула она, смачивая губку кончиком языка, как маленькая кошечка, желающая полакомиться чем-нибудь вкусненьким.

— Хм… хм… эта ратафия действительно лучшая из тех, что мне доводилось пить! — самоуверенно заявила она, отмечая про себя, что «это» было слишком приторно, пряно и противно.

Герцог внезапно посмотрел на нее с восхищением:

— Не правда ли, мадемуазель, эта ратафия способна воскресить и мертвого? Один из моих кузенов присылает мне ее из колоний, когда эти наглые проклятые английские разбойники соизволяют пропустить наши корабли.

— Ах вот как? — изобразила глубочайший интерес Батистина, в глубине души насмехаясь и над напитком, и над англичанами.

— Клянусь честью! О, прошу вас, мадемуазель де Вильнев, давайте станем друзьями! Подумайте, ведь я прибыл за вами в такую рань, не спал ночь. Мы можем очень помочь друг другу, дитя мое, вы понимаете? — сказал герцог, тихонько поглаживая плечико, покрытое тонкой бархатной накидкой. Девушка вздрогнула и инстинктивно отстранилась, подавшись поближе к дверце и не ответив на прямое предложение герцога.

— Ведь это уже Компьень, сударь? Я вижу солдат на маневрах!

— Так и есть, мадемуазель, — промолвил герцог, опуская руку, и сжимая девичье колено.

Возмущенная Батистина часто замахала веером.

— Какая тесная и неудобная карета! Похоже, вам не хватает места, ваша светлость! — бросила девушка со всей смелостью неопытной семнадцатилетней простушки.

«Забавно и странно, — подумала она про себя, удивляясь своей реакции, — мне было бы приятно, если бы это сделали Жеодар или Эрнодан. Так почему же мне не нравится, что этот…»

Никто и никогда еще не осмеливался так вести себя с герцогом. Он побледнел от бешенства и поспешно отодвинулся в угол, посматривая на Батистину со смешанным чувством тревоги, любопытства и восхищения.

«Надо, пожалуй, остерегаться этой маленькой бестии! Если наш «жеребец» действительно влюбится в нее, он станет игрушкой в ее руках. Королевская любовница должна быть моей креатурой. Почему эта маленькая нахалка меня даже не поблагодарила? Она должна была пасть передо мной на колени… или упасть в мои объятия… А почему бы нет? Было бы только справедливо — должен же я попробовать «овес», который жрет наш «жеребец»!» — прикидывал в уме герцог.

— Ведь это личный полк его величества? — поинтересовалась Батистина, с увлечением рассматривая войска и даже не подозревая о том, какие мысли бродят в голове герцога.

— Да, на королевском полигоне полк под предлогом обучения военным действиям его высочества дофина развлекает весь двор, — сказал герцог, задергивая с помощью тонкого шнура занавески на окнах.

— Но я хотела бы посмотреть, ваша светлость, — запротестовала обозленная Батистина.

— У меня есть точные указания на сей счет, мадемуазель. Вас никто не должен видеть. Мы должны были ехать всю дорогу с плотно завешенными шторами и не разговаривать. Но вы такая болтушка… — резко ответил герцог, явно чем-то раздраженный.

Батистина безо всякой приязни взглянула на своего спутника и нашла, что он уродлив, несправедлив, лжив и злобен. Она обиженно надула губки и откинулась на подушки.

Колеса застучали по булыжной мостовой, и карета остановилась. Дверца тотчас же отворилась. Эрнодан де Гастаньяк быстро откинул ступеньку и подал руку Батистине. Она одарила его ослепительной улыбкой, откровенно радуясь тому, что видит это дружеское милое лицо вместо надутой физиономии герцога.

— Я всю дорогу думал о вас… Когда я смогу вас вновь увидеть? — прошептал юный корнет, воспользовавшись тем, что в эту минуту герцог вылезал через другую дверцу из кареты и оставил свою подопечную без присмотра.