Близился полдень, когда капитан д’Эчепарра объявил привал. Солдаты развели костер и принялись варить незамысловатую похлебку из турецкого гороха с салом. До ноздрей Батистины долетел вкусный запах кофе, водки и табака. В колониях мужчины, собравшись у костра, обычно курили трубки. Батистина, возмущенная тем, что о ней забыли, принялась колотить в запертую дверцу.

— Откройте… мне нужно выйти, у меня затекли ноги!

Так как на ее призыв никто не откликнулся, она решила употребить все имеющиеся в ее распоряжении средства и принялась еще яростней колотить в дверцу, визжать, топать ногами и раскачивать возок.

— На помощь… ко мне… на помощь!

Через минуту дверца приоткрылась, и в проеме появилось взволнованное лицо капитана д’Эчепарры.

— Что происходит, мадам?

В ответ Батистина смерила баска уничтожающим взглядом.

— И вы еще спрашиваете? Сударь, я голодна, хочу пить, и вообще от вашего гроба на колесах меня тошнит!

— Очень сожалею, мадам, но меры безопасности запрещают мне…

Дикий крик не дал капитану д’Эчепарра договорить. Он быстро обернулся. Один из солдат лежал, уткнувшись лицом в костер. Между его лопатками торчала красная стрела.

— Хейаааа!

Еще двое солдат упали одновременно. Со всех сторон звенел пронзительный боевой клич индейцев.

— Прячьтесь… все по местам!

Капитан д’Эчепарра бросился к своим людям и принялся организовывать оборону. В спешке он не запер дверцу. Ловкая, как кошка, Батистина воспользовалась моментом и выскользнула из возка. Прижимаясь к земле, она подползла под днище и укрылась за колесом. И хотя перед ее убежищем постоянно мелькали ноги коней, то немногое, что ей удалось увидеть, ужаснуло ее. Орда натчезов в боевой раскраске яростно набросилась на солдат. Мирные индейцы, в чьи души добрые отцы-иезуиты успели заронить семена христианства, словно остервенели. Они оказались гораздо более свирепыми, нежели воинственные падуки! Похоже, что вождь сожженного поселка Пом Бланш призвал на помощь всех натчезов, проживающих в округе. На двадцать пять солдат из отряда капитана д’Эчепарры обрушилось более трех сотен индейцев.

«Черт побери, ну зачем этот осел по имени капитан д’Эчепарра разворошил их осиное гнездо?» — думала Батистина, раздосадованная тем, что ей приходится прятаться, и вместе с тем надеясь, что в суматохе ей удастся бежать.

Сражение начинало напоминать бойню. На стрелы индейцев солдаты отвечали меткими залпами. Смертельно раненые натчезы падали с коней, но место павших тотчас же занимали новые многочисленные воины.

Индейцы окружили лагерь французов, и теперь кольцо вокруг них неуклонно сжималось. Внезапно вождь Пом Бланш издал гортанный клич. Размахивая томагавками и издавая дикие вопли, натчезы устремились в атаку, желая уничтожить последнюю горстку продолжавших обороняться солдат. Расстреляв патроны, они начали защищаться штыками. Громкие стоны умирающих сливались с победоносными возгласами индейцев и проклятиями защитников лагеря. Томагавки натчезов крушили черепа, рассекали тела, воздух был пропитан гарью и пылью, повсюду разносился тошнотворный запах крови. Лошади громко ржали и взбрыкивали, напуганные яростью своих седоков. Отчаяние придавало французам силы. Гренадер, раненый пятью стрелами, сразил сразу двоих индейцев. В отместку враги топором снесли ему голову. Один из воинов на лету подхватил ее и, потрясая своим трофеем, с торжествующими воплями носился по полю боя. Трое швейцарцев, прижавшись спиной к возку, отражали атаки, звучно ругаясь на своем родном диалекте. Истекая кровью, едва держась на ногах, они продолжали разить всех, кто осмеливался к ним приблизиться: вокруг высилась гора мертвых тел. Резня была ужасна. За несколько минут мирная лужайка на берегу Алибамуса превратилась в поле, где смерть и месть правили свой кровавый бал.

Молодой эльзасец, с самого первого дня заключения оказывавший Батистине различные мелкие услуги, рухнул на траву с разрубленным черепом. Кровь ею забрызгала Батистину. Не смея пошевельнуться, она вжималась в землю, напуганная разгулом диких страстей, толчком к которому послужил необъяснимый жестокий поступок капитана д’Эчепарры. С опушки рощицы донеслись душераздирающие вопли. Натчезы, схватив двух гвардейцев-французов, содрали с них скальпы, выкололи глаза, а затем швырнули обоих слепцов под копыта своих коней. В руки индейцев попал также барабанщик отряда. Теперь натчезы развлекались тем, что, привязав его к дереву, живьем резали его на куски. От его криков волосы на голове Батистины встали дыбом.

— Не бойтесь, мадам… я не дам вас взять живой!

Услышав этот голос, прозвучавший словно из могилы, Батистина приподняла голову. К ней полз капитан д’Эчепарра. Лоб его был рассечен, из раны сочилась кровь, в руке он сжимал пистолет. Приблизившись, капитан приставил его дуло к виску Батистины.

— Прощайте, мадам!

Батистина дернулась в сторону.

— Оставьте меня, безумец, я не собираюсь умирать! — яростно прошипела она.

Баск схватил ее за плечи. В его темных волосах запеклась кровь.

— Спасения нет, это конец, мадам!

В глазах капитана горел безумный огонь. Батистина с силой оттолкнула его.

— Это вы во всем виноваты! Если бы вы не раздразнили их своей глупостью, они бы не напали на нас! С меня хватит!

Двое натчезов неслышно подкрались к карете. Батистина вскрикнула. Один из индейцев схватил ее за волосы. Капитан д’Эчепарра поднял пистолет. Раздались два выстрела. Оба нападавших лежали на земле с простреленными головами.

Батистина в растерянности вытирала лицо, залитое их кровью. Баск повернулся к девушке.

— Мы все умрем, мадам, если не сейчас, так во время Великого Бедствия! А оно надвигается… оно все ближе и ближе, вы только послушайте!

Но Батистина слышала только шум битвы. Еще несколько минут, и последний француз пал под ударами томагавков озверевших натчезов. Прижав Батистину к земле, капитан пытался что-то объяснить ей, но изо рта его вылетали только обрывки фраз:

— Вы целых три месяца мучили меня… три месяца я мечтал о вас… о вашем теле… но теперь я счастлив… я сейчас умру, мы умрем вместе!

Капитан лихорадочно искал губы Батистины. Она попыталась вырваться из его объятий, но его руки, словно стальные клещи, сжимали ее.

— Осел! Скотина! Вы только и знаете, что твердить о смерти! Болван! Трус! Дурак! — отчаянно ругалась Батистина. Высвободив руку, она отвесила капитану звонкую пощечину. Он мгновенно отпустил ее. Губы его стали совершенно белыми.

— Мадам, никто никогда не называл басков трусами… Знайте, что я люблю вас, моя любовь сильнее смерти, и я докажу вам это… Видите вон ту рощицу? Сейчас я побегу туда и увлеку за собой всех краснокожих… Воспользуйтесь моментом и бегите в противоположном направлении, вон в те дубовые заросли… Скройтесь там, затаитесь и до ночи носа не высовывайте… и да хранит вас небо! Прощайте, мадам…

Растроганная Батистина заморгала глазами. Она была готова удержать отважного капитана от его безумного поступка, но тот уже выбрался из укрытия. Выпрямившись во весь рост, он насмешливо закричал.

— Эй, дикари… мерзкие обезьяны… ха-ха! Сюда, ко мне, сейчас вы увидите, как умеют умирать баски!

Разрядив оба своих пистолета и поразив бросившихся ему наперерез индейцев, капитан д’Эчепарра быстрее ветра помчался к рощице, раскидывая по дороге пытавшихся его задержать врагов.

— Йехааа! Ррраа!

Вождь Пом Бланш потрясал копьем, призывая к себе своих соплеменников. Он не мог допустить, чтобы его смертельный враг бежал из-под самого его носа. Бросив добивать раненых, до самой последней секунды пытавшихся сопротивляться, индейцы бросились в погоню за капитаном. Д’Эчепарра же, добежав до опушки, внезапно остановился и повернулся лицом к преследователям. Капитан дрался как одержимый. В ужасе Батистина увидела, как сразу несколько копий вонзились капитану в грудь, но он все еще держался на ногах и продолжал сражаться. Батистина поняла, что настал ее час. Индейцы скопом набросились на капитана и теперь с кровожадной радостью терзали тело своего врага, отдавшего приказ поджечь их селение. Натчезы вошли в раж, их неудовлетворенная честь требовала еще крови, добычи и скальпов.

Батистина быстро скинула тяжелую верхнюю юбку, оставшись в одной легкой нижней юбке. Проскользнув между ног коней, она пустилась бежать. За ее спиной раздавались дикие крики, но она не оборачивалась и мчалась вперед, подгоняемая страстным желанием выжить.


Когда на землю спустилась ночь, Батистина наконец решилась слезть с дерева. Она сидела на толстой ветке и теперь сама не понимала, как ей удалось забраться так высоко. Ужас заставляет творить чудеса. Долгое время до нее долетали победные кличи натчезов, затем они смолкли. Батистина решила, что индейцы, прихватив с собой оставшихся в живых французов, вернулись к себе в селения. О том, какая участь уготована несчастным раненым, она предпочитала не думать. Дюйм за дюймом Батистина осторожно спускалась с дерева. Содрогаясь от малейшего шороха, она тут же прекращала спуск и надолго затаивалась среди листвы. Вспоминая, как в детстве она лазила по деревьям в парке Мортфонтена, Батистина, цепляясь за ветки руками и ногами, наконец, соскочила на мягкий мох. Руки и ноги ее покрылись глубокими ссадинами. Она обтерла их юбкой и попыталась сориентироваться. Ей нужно было определить, где находится река Алибасус. Бледный свет луны заливал лес. Услышав журчание воды, она пошла на этот звук. Внезапно где-то в вышине заухала сова; Батистину била дрожь. Нервы ее были напряжены до предела. Девушка упала на землю, зарылась лицом в мох и тихо зарыдала. Внезапно ей захотелось умереть — погибнуть, как погиб бедный баск; жизнь казалась ей скучной и омерзительной. Мысли ее снова обратились к Флорису. Она уже была готова обвинить его в том, что именно он бросил ее одну, голодную и умирающую от усталости в этом темном незнакомом лесу. Горько сетуя на свою судьбу, Батистина медленно пошла к ручью. Она умылась, напилась, вымыла расцарапанные руки и ноги и поняла, что просто умирает от голода. Нет, пожалуй, она зря думала о смерти, ей еще хочется пожить. Самое лучшее, что она может сейчас сделать, — это незамеченной вернуться в Новый Орлеан и там отыскать своих друзей. А там будет видно.

Батистина перебралась через ручей. Вспомнив, как Жанно учил ее находить путь по звездам, пока «Красавица из Луизианы» медленно скользила по глади Мексиканского залива, она решила использовать полученные ею знания и отыскать направление по звездам.

Ранним утром Батистина все еще шла в юго-западном направлении. Она страшно устала, но продолжала решительно двигаться вперед; почва кругом была размыта проливными дождями, не прекращавшимися несколько дней подряд, и она шла, по щиколотку утопая в зловонной жиже. Ей попалось болото, сплошь заросшее камышом. Казалось, что в этой непролазной чаще еще ни разу не ступала нога человека. Ее лицо и грудь были исцарапаны острыми ветками. Внезапно Батистина остановилась, услышав чьи-то шаги. Не раздумывая, девушка легла на мокрую землю и затаилась. Сомнений больше не было: совсем рядом кто-то шел, насвистывая веселую песенку. Батистина прислушалась. Теперь до нее долетали обрывки строф:

Аз, приди, приди, приди!

Гибель чувствую в груди!

Кирие, кирие,

Ни-за-за, триллиривос!

Ясный свет очей твоих,

Нежный звук речей твоих,

Ровный ряд кудрей твоих,

О, какая радость в них!

Кирие, кирие,

Ни-за-за, триллиривос!

Алой розы ты алей,

Белой лилии белей,

Всех красавиц ты милей,

Ты — краса души моей!

Кирие, кирие,

Ни-за-за…

Внезапно певец остановился. Это был рослый малый с обветренным крестьянским лицом и с золотистыми, как солома, волосами. При виде продиравшейся сквозь заросли Батистины его голубые глаза от удивления стали круглыми. Впрочем, растрепанная, оборванная и перепачканная болотной грязью Батистина могла поразить кого угодно.

— Простите, сударь… я… я… не могли бы вы… — начала девушка. Больше она ничего не смогла вымолвить и без чувств упала на мокрую траву.

23

— Эй, маменька, как там она?

— Да все еще не шевелится.

— Так и не проснулась?

— Право, нет, зато как дышит-то тревожно!

— Бедняжка!

— Твоя правда… но ты-то о чем думал, Вальмир, подобрал ее, а может, она дрянь какая-нибудь!

— Полно, маменька, это ж божье создание… да и вся она такая свеженькая и розовая…

— Это еще ничего не значит… Что тебе удалось узнать, Вальмир?