— Надеюсь, ваше высочество поймет меня правильно. Разумеется, вы держите власть в своих руках на совершенно законных основаниях, однако позволю себе заметить, что есть несколько мелочей, на которые вы, несмотря на свой поистине выдающийся ум, возможно, не сочли нужным обратить внимание.

Никто из присутствующих даже не попытался улыбнуться, и министр продолжал:

— После смерти царя Петра, которого все упорно продолжают именовать Петром Великим, императрица Екатерина, его жена, взошла на трон и правила вместе со своим любовником Меншиковым. Уже в то время некоторые из тех горделивых русских, которых мы хотим сейчас убрать, начали поговаривать о том, что престол должен перейти к дочерям царя, или к его внуку. Они также говорили о каком-то незаконном сыне царя, следы которого не найдены, поэтому его в расчет мы не берем. Наконец, после кончины Екатерины, бояре возвели на трон царя Петра II — сына царевича Алексея, убитого… может быть, своим собственным отцом, и внука дражайшего царя, — усмехнулся Миних.

В комнате было душно, в огромной печи, облицованной белыми и голубыми изразцами, вовсю горел огонь.

Вдохнув глоток горячего воздуха, он продолжал:

— Этот молодой человек оказался достаточно воспитанным, чтобы быстро умереть от болезни, и его заменила ваша августейшая тетушка, герцогиня Курляндская, которая с помощью заговора наконец-то убрала от российского трона этих ни на что не способных русских. Став царицей, герцогиня Курляндская не забыла своей любви к Пруссии и Австрии, и выдала вас замуж за принца Ульриха Брауншвейгского: теперь ваш двухлетний сын, его величество Иван VI, является царем. Таким образом, вы стали регентшей и будете управлять Россией до совершеннолетия вашего царственного сына. Поймите меня, ваше высочество, канцлер Остерман и я — мы безраздельно преданы вам, но эти русские, упрямые и невежественные, выдумывают всякие байки и вздор о последней дочери Петра Великого.

Утомленный столь долгой речью, Миних без приглашения опустился на стул. Но, похоже, в этой любимой комнате императрицы правила этикета утрачивали свою силу. Принц Брауншвейгский с блаженным видом играл с собачками, а регентша нежно ласкала щеку своей фаворитки. Остерман продолжил:

— Мы совершили большую ошибку, предоставив царевне возможность спокойно жить во дворце. Подождем еще немного, а за это время подыщем ей хороший монастырь, пострижем в монахини, и в конце концов она простудится или неудачно упадет… Что же касается этих злосчастных французов, то мы просто обязаны их принять. Позже у нас будет время поразмыслить. А чтобы не утомлять ваше высочество, мы возьмем все хлопоты на себя — его светлость премьер-министр и ваш скромный слуга, преданный вам вице-канцлер…

Миних мрачно посмотрел на Остермана. Когда речь шла о разделе власти, они прекрасно умели договариваться друг с другом, однако оба старых интригана никогда не упускали случая пожаловаться, когда речь шла о какой-либо милости или о важной государственной должности, отданной одному из них. Однако сейчас красноречие их пропало даром: утомленная долгими разговорами регентша уснула на плече мадемуазель Менгден, нежно гладившей волосы своей покровительницы; супруг Анны Леопольдовны тупо взирал на эту сцену.


— О! Какие красивые мундиры!

— Это иноземцы!

— Скорей сюда, Игорь Константинович, вы только посмотрите!

— Маменька, похоже, это французы.

— Папенька, а какие они из себя, эти французы?

— Они красивые, душка.

— Посмотри, Нина, молодой барин послал мне поцелуй.

Стайка молоденьких крепостных девушек прыснула от смеха. В восторге от переполнявших их чувств, Флорис и Адриан открывали для себя Петербург.

— Вот мы и прибыли к Нарвской заставе, господин чрезвычайный посол, — заявил генерал Бисмарк, с неудовольствием наблюдавший за нараставшим энтузиазмом встречавшей посольство толпы. Адриан смерил его насмешливым взглядом. Кажется, молодой человек был единственным, кто догадался, какие мысли теснились в голове у генерала. Флорис был слишком занят: он посылал воздушные поцелуи девушкам, толпившимся по пути следования кареты; маркиз величественным жестом разбрасывал золотые луидоры, отчего число восторженных криков мгновенно множилось, а Жорж-Альбер ловил брошенные им букеты цветов и с довольным видом раскланивался по сторонам. Генерал сам организовал торжественный въезд посольства, однако он не предполагал, что встреча окажется столь бурной. К тому же он плохо знал маркиза де Ла Шетарди. Впереди посольской кареты, запряженной шестеркой лошадей, по приказу маркиза ехали литаврщик и восемь трубачей, за ними следовали лакеи в парадных голубых ливреях, расшитых по швам золотым позументом и с вышитыми золотыми лилиями на обшлагах рукавов, затем «гайдуки», вернее, слуги-французы, одетые в венгерские костюмы — последний писк версальской моды… Замыкали шествие пажи и курьеры, получившие приказ выкрикивать во весь голос: «Дорогу его превосходительству господину чрезвычайному послу Франции».

Русские не понимали ни слова из этих криков, но, заслышав весь этот шум, выбегали из своих лачуг или из маленьких избушек, построенных из дерева или кирпича[7], и бежали навстречу кортежу, чтобы насладиться неожиданным и бесплатным зрелищем. Генералу ничего не оставалось, как разместить следом за этим помпезным шествием сто императорских гвардейцев в зеленых мундирах с позолоченными бранденбурами, а еще дальше — пятьдесят рослых гренадеров Преображенского полка. Солдаты по двое в ряд ехали за каретой посла. От самой Риги путешествие походило на триумфальное шествие.

Флорис высунулся из кареты, чтобы разглядеть канал Фонтанки и раскинувшееся вокруг предместье, именуемое в просторечье «соляным островом». Он был необычайно взволнован, ему казалось, что он только вчера покинул эти места: все здесь было ему знакомо.

— Мы проезжаем Вознесенский проспект, — прошептал он. Молодой человек сам удивился: как он, будучи малолетним ребенком, сумел сохранить у себя в памяти мельчайшие детали; Флорис не осознавал, что Максимильена провела здесь несколько лет. Он вновь услышал нежный голос матери, во Франции рассказывавшей ему о России:

— Я уверена, сын мой, что в один прекрасный день вы вновь увидите купола Москвы и взмывающие в небо золоченые шпили Петербурга, его мраморные дворцы и каменные башни. Вы вновь вдохнете полной грудью западный ветер, что проносится над глубоководным Балтийским морем. Да, Адриан, дорогой мой, да, Флорис, любовь моя, вы увидите Ладожское озеро, где зимой вы катались на коньках; чистые воды которого питают весной великую Неву. Вспомните, милые мои, о Дубино, о нашем мраморном дворце на Мойке, о петербургских ночах.

В детстве, когда их мать начинала так говорить, у Флориса и Адриана становилось тяжело на сердце.

— Да, дорогая матушка, вы можете радоваться, — шептал Флорис, — ваши сыновья вернулись сюда, но вернулись сиротами.

Внимание Флориса было привлечено толпившимися впереди людьми, преградившими путь кортежу. Изгнав из головы печальные мысли, он заметил, что, проехав улицу Садовую, они остановились на Сенной площади, одной из наиболее людных площадей Петербурга, пользовавшейся вдобавок весьма дурной славой. Генерал Бисмарк наклонился к кучеру, заменившему несчастного Клемана, до сих пор не оправившегося после холодного купанья, и сказал ему по-русски:

— Что за черт! Дави этих мужиков, дурак, не ночевать же нам здесь!

— Не могу, ваша милость, — с поклоном ответил кучер, не слезая с облучка, — их слишком много, и они хотят преподнести почетную чарку вина вашим светлостям.

В самом деле, впереди шел старшина городских трактирщиков, за ним — ликующая толпа горожан, состоявшая в основном из простолюдинов, но кое-где мелькали и зажиточные горожане.

Видя, как ликующая толпа приближается к карете, Тротти понял, что ему предоставляется удобный случай завоевать для Франции еще большую популярность. Он сделал знак Флорису и Адриану. Все трое вышли из кареты.

«Ах! Ах! Mein Gott! Что скажут Миних и Остерман!», — подумал генерал; он остался на месте, выражая тем самым свое неодобрение. Старшина протянул французам резные деревянные кубки. Он был великолепен, этот русский: огромного роста, сияющий, в белой шерстяной рубахе с красной вышивкой, подпоясанной широким зеленым поясом. К маркизу подошла маленькая девочка и робко протянула ему букетик цветов.

— Ах, какой прием, как это мило, — воскликнул Тротти и тихо прибавил: — Друзья мои, все идет как по маслу.

Флорис улыбнулся. Старшина поднял с земли огромный глиняный кувшин и налил им крепкого тягучего украинского вина: им предстояло выпить его залпом, к большому удовольствию толпы. Великолепный Тротти всегда знал, что надо делать в подобных случаях: он поднял свой кубок и широким жестом приветствовал народ; снова раздались радостные крики, люди захлопали в ладоши. Всегда сдержанный Адриан ограничился тем, что, улыбнувшись, поклонился, а Флорис, который никогда ничего не мог делать, как все, вскочил на каменную тумбу, и, осушив свой кубок, швырнул его на землю с криком:

— За Россию!

Толпа поняла и устроила ему овацию.

«Да здравствует молодой барин!»

Обидевшись, что о нем забыли, Жорж-Альбер выскочил из кареты, прыгнул на плечо хозяина и принялся проделывать различные трюки, вполне достойные уличного акробата, пытаясь тем самым привлечь к себе внимание собравшихся, Со всех сторон послышались взрывы хохота. Флорис, улыбаясь, смотрел по сторонам. Взгляд его остановился на весело смеющейся девушке: молодому человеку показалось, что он знает ее… Это была простолюдинка, одетая так, как одеваются крестьянки из окрестностей Великого Новгорода. Флорис пожирал ее глазами, а сам думал: «Неужели это она? Нет, это невозможно, это просто бред… нет… и все-таки это она, именно она!»

Он взглянул на брата: Адриан также устремил свой взор на эту девушку, и, несмотря на свое неизменное спокойствие, казалось, был удивлен, заметив ее здесь. Незнакомка отделилась от толпы, и, проходя мимо старшины, подхватила у него из рук еще один кубок, наполненный вином. Быстрой изящной походкой она приблизилась к Флорису. Молодой человек мог теперь рассмотреть ее как следует. Толстые золотисто-каштановые косы выбивались из-под цветастого платка и спускались на юную, упругую грудь. Ее маленький, слегка вздернутый носик придавал лицу задорное выражение, а влажные синие глаза таили неизъяснимое очарование… словом, это была вылитая Красавица Роза, нищенка с Нового моста, которую Флорис любил и до сих пор вспоминал с восторгом[8]. Девушка подошла совсем близко к Флорису. На миг он закрыл глаза… Вблизи сходство было еще более разительным; он прошептал:

— Красавица Роза, это ты, сердце мое.

Не понимая его слов, девушка протянула кубок Жоржу-Альберу и с типичным мужицким выговором нарочито дерзко произнесла:

— Это твоя зверушка, красивенький барин? У нас говорят, что если душа господина пьет, то и зверек его, тот, что сидит внизу, тоже должен выпить.

Флорис изобразил любезность на лице, как господин, который ничего не понял, и вежливо улыбнулся, Стоящие вокруг люди корчились от смеха, потому что шутка девушки имела весьма фривольный смысл, труднопередаваемый на французском языке. Уперев руки в бока, она смотрела, как Жорж-Альбер пьет, и одновременно с ног до головы изучала его хозяина. Но Флорис больше не был застенчивым молодым человеком с Нового моста. Он обнял девицу за талию и воскликнул:

— Что ж, красотка, ты заслужила этот поцелуй!

И прежде чем она успела опомниться, он приподнял ее над землей и жадным поцелуем впился ей в губы. Секунду она сопротивлялась, глаза ее метали молнии, но затем прижалась к Флорису и вернула ему его поцелуй. Раздались одобрительные крики:

— А ну-ка, молодой барин, давай, целуй еще чертовку!

Наконец Флорис опустил девушку на землю; он чувствовал себя несколько сбитым с толку, но надеялся, что по его виду этого нельзя заметить. Девица помахала рукой Жоржу-Альберу и, повернувшись, нырнула в толпу. Флорис кинулся за ней, догнал и схватил за руку. Он знал, что совершает непоправимую глупость, но не мог удержаться: девушка очень понравилась ему. Он наклонился к ее уху и зашептал по-русски:

— Где я могу найти тебя, красавица, скажи мне, в какой избе ты живешь?

Когда девушка услышала, как Флорис обращается к ней на ее родном языке, в ее синих глазах мелькнул загадочный огонек; она догадалась, что он прекрасно понял смысл ее грубой шутки. Рассмеявшись, она еще более вызывающе взглянула на него, и, высвободив руку, ответила:

— Мы еще увидимся, красавчик барин, обещаю тебе.

С этими словами девушка метнулась к скромно одетому мужчине лет пятидесяти, стоявшему на пороге жалкой хижины и, казалось, поджидавшему ее…