— Ах-ах! — возмущалась одна, глядя на проходивших мимо троих в стельку пьяных мужчин, распевавших во все горло песни. — Вы только посмотрите на них. Уж и на Невском им стало тесно, пьяницам проклятым.

Конюхи подняли головы и расхохотались:

— У тебя язык неплохо подвешен, Марья Ивановна, видать, долгая была ночка у этих господ.

— Иноземные собаки, чтоб они все сдохли от нашей водки, не про них она, — проворчал старый солдат и с отвращением сплюнул.

— Эй, потише, батюшка, — сказал один из конюхов, — не стоит говорить вслух все, что думаешь.

— Такому старику, как я, уже нечего бояться.

Трое пьянчужек, будучи совершенно не в состоянии понять насмешек толпы, шли, выписывая ногами кренделя и распевая во все горло: «Квас ручьем бежит в мою сухую глотку».

Однако поведение их свидетельствовало о том, что ночью их глотки подверглись обильному орошению отнюдь не квасом. Следом за тремя пьяницами ехала карета, поставленная на полозья; на дверцах ее гордо красовались французские королевские лилии, а внутри можно было разглядеть надменный профиль посла. Два десятка французских гвардейцев под предводительством Флориса и Адриана гарцевали рядом. Лица обоих атташе посольства выражали глубочайшее презрение к пьяной троице, вышагивающей впереди и горланившей все громче и громче. Но несмотря на свой неприступный вид, сердца обоих братьев сжимала тревога: они ничего не знали о судьбе царевны. Время от времени взгляды их встречались. Всматриваясь в юное, пылкое и открытое лицо Флориса, Адриан внезапно подумал: «Я просто трус, когда же у меня наконец хватит мужества рассказать ему все?»

Но внимание Адриана было отвлечено пьяницами, один из которых самым жалким образом принялся блевать в снежный сугроб, в то время как его приятели смотрели и хохотали до слез, хлопая себя по бедрам. Адриан махнул рукой, два французских гвардейца соскочили с коней и отправились поднимать пьяного солдата, окончательно свалившегося в снег и теперь пытавшегося уцепиться за своих приятелей. Наклонившись к брату, Флорис сказал:

— Мы отомстили герру Граубену, изрядно подшутив над ним.

— Подожди, когда он протрезвеет, у нас не будет более страшного врага, чем он. Этот человек обуян гордыней, и никогда не простит нам подобной шутки. Возможно, нам лучше было бы последовать совету Федора и навсегда избавиться от него…

— Послушай, Адриан, мне не нравится, когда ты так говоришь. Этот милейший герр Граубен в любое время может явиться ко мне со своей длинной шпагой: я ни капельки не боюсь его.

Адриан улыбнулся. Интересно, что же все-таки сможет испугать Флориса? Тем временем странный кортеж добрался до Невского проспекта, перед Адмиралтейством свернул направо и направился на площадь перед Зимним дворцом. Трое наемников орали все громче, и уже дошли до того места, где говорилось: «Царица Сав-сав-савская села на ко-ко-коня».

Часовые, охранявшие позолоченные решетчатые ворота и имевшие приказ никого не впускать и не выпускать, узнав в трех пьяницах капитана Граубена и его ближайших помощников, забеспокоились. Лейтенант бегом бросился во дворец, в то время как сержант вышел навстречу пошатывающимся приятелям.

— Герр капитан Граубен, возьмите себя в руки, что с вами случилось? Прекратите ломать комедию перед французами, они же едут следом за вами.

— А! Привет, приятель, — икая, заплетающимся языком произнес доверенный человек двух министров, — идем, споем вместе с нами: «Царица Савская, сущая свинья», как и наша толстуха-регентша. А-ха-ха-ха! А что, разве я не прав?

Маркиз потирал руки, все складывалось как нельзя лучше. Флорис и Адриан подъехали к дверце карсты, Тротти опустил стекло:

— Вино его величества Людовика действительно было превосходно, — прошептал Флорис.

Адриан приложил палец к губам. К карете направлялся офицер; лицо его выражало полнейшую растерянность. Маркиз высунул голову в безупречном парике и воскликнул:

— От имени моего повелителя, его величества Людовика XV я требую аудиенции у его светлости премьер-министра; я собираюсь принести жалобу на этих людей, которые, как мне известно, состоят у него на службе; посмотрите, в каком виде мы их вам доставили.

Немного поколебавшись, офицер поклонился и приказал часовым открыть ворота и пропустить маркиза и его свиту. Солдаты стыдливо попытались увести Граубена и его приспешников через маленькую служебную калитку, что отнюдь не помешало трем собутыльникам орать во все горло различные непристойности, касавшиеся в основном прелестей регентши. В зале совета, где Миних, Остерман и мадемуазель Менгден заканчивали разработку адского плана, рожденного изобретательным умом фаворитки, относительно высылки французского посольства и устранения царевны, царило подавленное настроение. Не зная об этих мрачных приготовлениях, маркиз, Флорис и Адриан, немного удивленные той видимой легкостью, с которой им удалось осуществить свой трюк, шли по пустынным с утра гостиным; еще несколько часов назад они были почти убеждены, что никогда не увидят покоев Зимнего дворца.

— Его милость премьер-министр примет его светлость господина посла немедленно, — заявил камердинер, выделывая подобающие кульбиты.

И действительно, спустя несколько минут двустворчатая дверь кабинета распахнулась; печатая шаг, посол вошел в кабинет. Миних встал и протянул руки ему навстречу, стараясь изобразить на губах дружелюбную улыбку…

— Здравствуйте, здравствуйте, господин посол, что там у вас случилось? Надеюсь, у его королевского величества все в порядке?

— Разумеется, в чем я спешу заверить вашу светлость, — холодно ответил Тротти. — Судя по последней почте из Франции, его величество чувствует себя прекрасно. Я же, его посол, и господа де Карамей, которых вы видите перед собой, напротив, чувствуем себя весьма неважно, ибо на нас было совершено нападение в самом посольстве, то есть на французской территории; это сделали трое пьяных солдат, утверждавших, что они состоят у вас на службе.

Миних испуганно замахал руками, чем весьма позабавил Флориса.

— К тому же эти мошенники, — неумолимо продолжал маркиз, — будучи подвергнуты допросу, сообщили нам странные вещи, компрометирующие честь вашей светлости, равно как и честь ее императорского высочества регентши. Из их признаний мы сделали вывод, что на меня — особу, представляющую здесь моего короля! — было организовано покушение; план его, разработанный в императорской постели, предполагал также устранение господ де Карамей. Разумеется, — поспешил уточнить Тротти, — я не поверил ни единому их слову, однако счел своим долгом обратиться за правосудием к вашей светлости. Надеюсь, что вы не станете потакать подобным безумным выходкам, от кого бы они ни исходили, ибо, как вы понимаете, я не могу поверить, что эти негодяи были специально подосланы ко мне. Смею предположить, что они будут примерно наказаны, как того заслуживает любой мерзавец, чей проступок едва не спровоцировал дипломатический скандал, в результате которого отношения между нашими странами могли надолго испортиться.

Флорис и Адриан были ошеломлены речью Тротти: маркиз усердно топил своего противника в непрекращающемся потоке слов, комплиментов, любезностей и насмешек! Миних даже вспотел от волнения; временами он бросал взоры на возмущенные лица посланника и его молодых атташе и думал про себя: «Что ж, господа, мы сделаем вид, что поверили вам, хотя наверняка это вы сами, мерзкие лицемеры, напоили до свинского состояния Граубена. Но хорошо смеется тот, кто смеется последним. Подождем сигнала фройлен Юлии. Она сумеет сбить с вас спесь».

Флорис и Адриан переглядывались, спрашивая друг друга: что за игру ведет с ними Миних? Хрустя костяшками пальцев, министр подошел к высокому окну кабинета, подышал на заиндевевшее стекло и выглянул во двор, словно ожидая чего-то; затем на лице его появилась вымученная улыбка; видимо, по его мнению, она должна была означать дружеское участие:

— Ах, господин чрезвычайный посол, ее императорское высочество, несомненно, возмутится, когда я сообщу ей об этом ужасном происшествии; смею надеяться, что вы будете удовлетворены ожидающим преступников наказанием: каждый из них получит по сто ударов кнутом. Думаю, что и вы не оставили бы безнаказанным столь возмутительное поведение, и если бы, к несчастью, обнаружилось, что ваши люди незваными проникли в… покои ее высочества регентши…

Тротти и бровью не повел; он сразу ринулся в атаку:

— Что вы хотите этим сказать, ваша светлость?

— О! Ничего, ничего, я всего лишь привел пример, — поспешил ответить Миних.

«Что он там разглядывает?» — подумал Флорис, пытаясь, вопреки этикету, также приблизиться к окну.

До их слуха донесся скрип полозьев. Флорис сделал еще шаг; сквозь иней ему удалось рассмотреть возок с опущенной полостью, выезжавший со двора в сопровождении нескольких всадников. С довольным видом Миних потирал руки. Флорис почувствовал, как настроение его резко ухудшается; Он обернулся. В кабинет министра вошла мадемуазель Юлия Менгден; словно ядовитая гадюка, разглядывающая свою добычу, она впилась взглядом в молодого человека, затем присела в реверансе и улыбнулась своей жестокой улыбкой.

— Ее императорскому высочеству регентше только что стало известно, что сегодня утром вы, господин посол, оказали ей честь посетить Зимний дворец. Она поручила мне передать вам и вашим помощникам приглашение принять участие в охоте на волков, которая состоится сегодня днем в ее владениях в Дубино.

Маркиз поклонился. Подобное приглашение было равносильно приказу. Он понял: их хотели как можно скорее удалить из Петербурга. Флорис и Адриан вздрогнули: итак, судьба снова возвращала их в детство, в Дубино…

«Что ж, — решил Адриан, — наверное, моими устами хочет говорить сама судьба. Флорис имеет право узнать часть тайны».

9

— Просыпайся, мадемуазель Батистина, тебе приснился страшный сон.

Маленькая девочка заметалась, на кружевных подушках и принялась тереть свои хорошенькие голубые глаза, откуда все еще текли крупные слезы. Добрая Элиза взяла ребенка на руки и принялась ласкать ее золотистые волосы, запутавшиеся во время страшной ночи, которую ей только что довелось пережить.

— Иисус-Мария-Иосиф, разве не стыдно так бояться всяких пустяков. Твои братья никогда меня так не пугали. Оки были очень милыми мальчиками, их было легко воспитывать.

Батистина бросила насмешливый взор на старую няньку, последовавшую за ней в монастырь. Старуха, казалось, совершенно забыла свои жалобы на проказы Флориса и Адриана.

Мать Мария-Марта приподняла белый полог, скрывавший кровать Батистины и одновременно служивший своего рода стенами крошечной кельи; в длинном коридоре дортуара монастыря урсулинок таких келий было двадцать.

— Ну вот, вы и успокоились, моя маленькая Батистина, — ласково сказала монахиня. — Своими криками вы разбудили ваших товарок, и я сразу же послала за Элизой.

Батистина опустила глаза: ей было немного стыдно, что она невольно стала причиной переполоха.

— Сейчас мне гораздо лучше, матушка; действительно, черт знает что, мне просто приснился плохой сон.

— Мне очень жаль, мадемуазель, что вам снятся дурные сны, — строго сказала монахиня, — но еще более мне жаль, что после двух лет пребывания в нашей обители вы продолжаете употреблять слова, звучащие просто отвратительно в устах девушки из хорошей семьи.

Батистина скорчила удивленную гримаску, и уже подумывала, что бы такое ей ответить, но мать Мария-Марта пресекла ее попытку и удалилась со словами:

— Хватит довольно дерзить, дитя мое, лучше постарайтесь поскорее одеться и причесаться. Напоминаю вам, что сегодня их величества собираются оказать честь нашей скромной обители своим посещением.

«О, Господи! — с возмущением подумала Батистина. — Матушка положительно ополоумела! Неужели она всерьез считает; что я могу об этом забыть?»

Батистина вскочила на ноги. Ее длинная ночная рубашка волочилась за ней до одеялу. Под восхищенным взором Элизы она принялась скакать по кровати: служанку гораздо больше беспокоил ночной кошмар девочки, чем ее манеры Батистина выпрямилась и, приподняв полог, зашептала:

— Жанна-Антуанетта, Жанна-Антуанетта, ты еще спишь?

Очаровательная головка с каштановыми кудрями и золотистыми глазами просунулась между полотнищами соседней кельи и улыбнулась.

— А ты еще и шутишь, Батистина. Ты же сама нас всех разбудила; это я побежала за матерью Марией-Мартой. Что с тобой случилось?

— Мне приснилось, что мои братья умерли, и я больше никогда их не увижу, и не увижу ни доброго Федора, ни моего дорогого Ли Кана, ни Жоржа-Альбера, ни Грегуара. О! Жанна-Антуанетта, как мне иногда хочется убежать и присоединиться к ним! Здесь все такие скучные, кроме тебя, конечно! Раньше, когда с нами была мама, мы так здорово веселились вместе!