— Да заткнитесь же вы, чертовы поляки, — крикнул Игорь, — и без вас тошно.

— Мы замерзли, ваша милость, и… — жалобно начал один из поляков.

— Ладно, ладно, — проворчал караульный, — ну, где там ваша рыба, дайте, я ее посмотрю, стоит ли она того, чтобы вас впустить.

— Мы оставили ее на берегу, батюшка, очень тяжело тащить было, там ее пудов семь или восемь[16].

Услышав о таком изобилии, глаза солдат засверкали: этой сделкой он мог себя обеспечить пищей на добрую часть зимы; чревоугодие помешало ему поразмыслить, насколько велика была вероятность подобного улова.

— Слушаемся, ваша милость, — отвечали поляки, внезапно заторопившись, — сейчас мы пойдем и притащим сюда всю нашу рыбу. Ждите.

Солдат, довольно потирая руки, вернулся в караулку, где вокруг печки играли в карты его товарищи.

— Братцы, я только что совершил выгодную сделку. Когда поляки вернутся, мы заберем себе их рыбу, поделим ее между собой, а этих дураков, как собак, выкинем на улицу.

— Хо-хо, Игорь! А ты не так уж глуп, как кажешься на первый взгляд, — усмехнулся тот, кто уже пытался заставить поляков замолчать.

Если бы солдаты последовали за «поляками», они были бы чрезвычайно удивлены, увидев, как те, направившись поначалу к озеру, вскоре повернули обратно и ползком направились к обветшавшему «старому каземату», где, прижавшись к стене, они устроили маленькое совещание. Один из них пальцем нарисовал на снегу план цитадели:

— Видишь, Флорис, сейчас мы находимся здесь. Старый лаз из крепости находится в ее южной оконечности, там же, где и караульное помещение. Если замеченный нами сигнал исходит от Лестока или от самой царевны, значит, они заперты в восточной башне, где расположены тюремные камеры, может быть, даже вместе с Тротти. Если, конечно, их не поместили раздельно… Ты по-прежнему придерживаешься своего плана, брат?

— Да, это единственная возможность добиться успеха.

Жорж-Альбер высунул голову из-под старого тулупа хозяина, улыбнулся и обвел всех победоносным взором: «Бр-р-р, какой холод! Хороший хозяин медведя на улицу не выгонит, зато как приятно, когда ты сидишь в тепле!»

— Прекрасно, — продолжал Адриан, исполнявший роль генерала всегда, когда дело касалось решения тактических вопросов. — Ли Кан, ты вернешься и будешь ждать нас на другой стороне озера, держа лошадей наготове. Ты, Федор, спрячься за прибрежным кустарником и приготовь мушкеты — на случай, если придется прикрывать нас, когда мы будем перебираться через озеро. А я пойду с Флорисом.

Без лишних слов друзья расстались, растворившись во тьме, словно тени. Молодые люди ползком проскользнули позади часовых. Им предстояло обогнуть крепость, состоящую из четырех бастионов: «царского бастиона», где находилась караулка и заброшенный лаз, «старого каземата», «потайного замка» и, наконец, «тюремной башни», означавшей для России то же, что Мост Вздохов для Венеции. Входивший туда, не выходил из нее никогда.

До сих пор все шло так гладко, что Адриан просто с ума сходил от беспокойства. Может быть, они уже угодили в ловушку? Даже стихии выступили им на помощь. Когда им уже казалось, что они никогда не доберутся до Шлиссельбурга, метель чудесным образом прекратилась, взошла луна и они, загоняя лошадей, быстро домчались до самой Ладоги. На берегу спешились и привязали коней к заснеженным ветвям кустарника, понадеявшись, что их никто не заметит. Чтобы не возбудить подозрений у солдат, они пешком перебрались через озеро и сыграли роль «рыбаков». Адриану пришла в голову мысль напеть песню, услышанную ими от воеводы: караульные слов не поймут, а пленники, наоборот, сообразят, кому она адресована. Теперь отступать было поздно: они сами забрались в мышеловку. Флорис полз впереди брата. Внезапно он остановился. У подножия башни расхаживали двое часовых. Встречаясь, они каждый раз бурчали:

— Ну не глупо ли, днем и ночью охранять какую-то несчастную сумасшедшую?

— Но ведь она хотела убить нашу матушку-царевну.

В иных обстоятельствах Флорис и Адриан наверняка были бы растроганы добрыми чувствами солдат по отношению к царевне, но у них не было времени разъяснить им подлый обман заговорщиков. Улучив момент, когда часовые снова встретились, молодые люди, словно две рыси, бросились на них и повалили; все было проделано так быстро, что бедняги не успели поднять тревогу. Потеряв сознание, они лежали на снегу: один получил хороший удар в затылок, другой — добрый удар в челюсть. Братья оттащили их в тень, как следует связали и заткнули рты. Подняв головы, они увидели белую тряпку, развевавшуюся на высоте примерно пятнадцати метров от земли. Им показалось, что они видят руку, которая размахивает ею.

— Ах, безумцы! Если они продолжат махать, нас могут заметить и схватить! — прошептал Адриан.

Над крепостью проплывали облака; у стоящих внизу закружилась голова. Даже всегда дерзкий Флорис содрогнулся, прикидывая высоту стоявшей перед ними башни. Вытащив из-под тулупа обезьянку, он зашептал ей на ухо:

— Только ты, Жорж-Альбер, можешь спасти царевну.

15

«Я всегда был уверен, что эти двое мальчишек пропадут без меня».

Жорж-Альбер горделиво вскинул голову, самодовольно потер ладошки, с покровительственным, почти отеческим видом поцеловал Флориса, подмигнул Адриану, повел носом, вдыхая ледяной воздух, поднял меховой воротник своей маленькой шубы, надвинул поглубже на нос маленькую шапку и прыгнул на снег, держа в зубах веревку, врученную ему Флорисом. Подбежав к стене, он начал медленно карабкаться вверх. «Тюремная башня» состояла как бы из двух половин: огромного цилиндрического основания, сложенного из гранита, постепенно сужавшегося, а потом вновь расширявшегося и завершавшегося донжоном, нависавшим над пустотой. Именно туда и поместили царевну. Начало подъема не представляло для Жоржа-Альбера особых трудностей: он с легкостью цеплялся за заснеженные выступы стены, трещины и выщербленные камни.

«Это просто детская игра», — думал он.

Но постепенно на стене, обдуваемой ледяным ветром, становилось все меньше и меньше трещин, и обезьянка все реже находила неровности, за которые можно было зацепиться. Флорис и Адриан медленно разматывали веревку, с тревогой наблюдая за подъемом друга. К несчастью, снова начался снегопад, и ветер завыл с удвоенной силой, порыв его едва не сбросил Жоржа-Альбера. Флорис бросился к подножию башни, чтобы в случае падения подхватить обезьянку. Зверек поднялся на высоту примерно девяти метров и оказался в таком месте, откуда он не мог двинуться ни вперед, ни назад. Над ним нависал огромный камень, напоминавший гаргулью. Он был вытесан из цельной скалы, весной по нему стекала капающая с крыш вода. Прямо над гаргульей башня расширялась приблизительно на полтора метра, образуя наклонную стену; в пяти метрах от основания донжона находилось заветное окно. Жорж-Альбер в отчаянии искал способ, как ему преодолеть это расстояние; не найдя решения и стуча зубами от холода, он подергал за веревку, чтобы посоветоваться со своими хозяевами.

«Бр-р-р… гнусное положение, похоже, я был не прав, так быстро согласившись на эту авантюру».

Флорис знаком приказал зверьку крепко привязать веревку к гаргулье. Жорж-Альбер не столько понял, сколько догадался о том, что объяснял ему Флорис, так как из-за сильной метели он почти не различал жестов молодого человека. С большим трудом, постоянно рискуя упасть, ему удалось завязать узел вокруг выступающего камня. Внизу Флорис сильно дернул за веревку, проверяя, прочен ли узел, и не скользнет ли он. К счастью, шероховатая скала хорошо удерживала конопляную бечеву. Адриан наступил ногой на конец веревки, затем схватил ее обеими руками и изо всех сил натянул, стараясь, чтобы она висела как можно неподвижней.

— Осторожно, брат, — едва слышно сказал он, — ветер усилился.

Флорис улыбнулся:

— Когда ты рядом, со мной ничего не может случиться, Адриан, — и с обычной легкостью, с которой ему давались любые физические упражнения, Флорис начал подниматься. Порывы ветра прижимали его к стене, снег слепил глаза, ветер отчаянно завывал прямо в уши, голые руки посинели от холода. Внезапно налетевший вихрь так тряхнул его, что на миг от боли он едва не разжал руки. С перекошенным от напряжения лицом, Флорис сжал зубы и сделал последнее усилие, позволившее ему уцепиться за гаргулью, где, пытаясь сохранять равновесие, устроился Жорж-Альбер. Продрогшая обезьянка была чуть жива. Флорис подхватил ее как раз в тот момент, когда она уже готова была свалиться вниз. Он спрятал ее в свой армяк и с тысячью предосторожностей отвязал веревку; конец ее он оставил у себя, а сам постепенно взобрался на каменный выступ, медленно выпрямился и прижался к стене башни.

Адриан с тревогой следил за тем, что происходило над ним. Флорис хотел сделать ему знак, что все в порядке, но едва не потерял равновесие. Прижавшись к стене, он спросил:

— Как дела, Жорж-Альбер?

В ответ раздалось звучное чихание.

— Будь здоров и слушай: вытянув руку, я дотянусь как раз до того края, где башня начинает расширяться. Вылезай сам, так как я не могу пошевелиться и достать тебя, забирайся на плечо, иди по моей руке и ощупай стену, нет ли там выступов, за которые ты смог бы зацепиться, да не забудь захватить веревку.

Жорж-Альбер глотнул холодного, смешанного со снегом воздуха, и без большого восторга, с предосторожностями, отличающими опытного скалолаза, пополз на поиски трещин и неровностей, могущих послужить ему ступеньками на этой гладкой обледенелой стене. Именно в эту минуту луна спряталась за тучи. Про себя Жорж-Альбер уже повторил все известные ему ругательства, как вдруг пальцы его нащупали спасительное углубление. Он немного подождал — ему ожидание показалось вечностью, — пока луна вновь покажется на небосводе.

— Давай, у тебя получится, ползи, — с трудом переводя дыхание, напутствовал его Флорис, — да побыстрее.

«Ишь ты, он еще и торопит, словно я лезу за земляными орехами!» — возмутился Жорж-Альбер, цепляясь за каждую неровность, приближавшую его к белому знамени, развевавшемуся над его головой. Ему оставалось проползти полметра, как на него внезапно что-то обрушилось, и он молниеносно взлетел вверх. Это был маркиз. Ему удалось просунуть руку сквозь решетку и схватить обезьянку. Теперь он с такой страстью прижимал ее к себе, каковой еще никто никогда за ним не наблюдал.

— Ах, отважный маленький зверек, — нежно повторял Тротти, — а я так плохо о тебе думал.

«Все это очень мило, но, положительно, этот человек не умеет разговаривать со мной», — думал Жорж-Альбер, приходивший в неистовство, когда с ним обращались как с животным. Но сейчас было не до выяснения отношений. Узники поняли, что затеяли их спасители. Маркиз и Лесток прочно привязали веревку к одному из прутьев и раскачивали ее до тех пор, пока Флорис не ухватился за нее. Дважды он промахивался: его руки совершенно закоченели. Третья попытка оказалось удачной, он схватил веревку и повис, раскачиваясь в снежной круговерти. Изловчившись, он сумел опереться о стену и начал медленно подниматься к узкому окну темницы. Вконец измотанный, он сделал последнее усилие и ухватился за решетку; ноги его по счастливой случайности нашли опору на одном из выступов турели. Тротти и Лесток поддержали его под мышки.

— Времени мало, — бросил он, высвобождая одну руку, чтобы протянуть им два напильника. Затем он трижды дернул за веревку. Это был сигнал для Адриана: тот начал подниматься. И хотя для него подъем уже был менее сложным, тем не менее его нельзя было считать увеселительной прогулкой.

— О! Флорис, Флорис, — прошептала царевна, — значит, вы не забыли обо мне.

Слезы катились по ее холодным щекам и тут же превращались в льдинки. В этот миг Флорис почувствовал себя вознагражденным за все перенесенные мучения. Его мокрые от снега черные кудри налипли на лоб, зеленые глаза блестели, он мгновенно забыл об усталости, и хотя он висел над пропастью глубиной в пятнадцать метров, мозг его работал как никогда быстро.

— Ваше высочество, сделайте вид, что громко молитесь, — надо заглушить скрип напильников, — прошептал Флорис.

Елизавета улыбнулась:

— Я придумала кое-что получше.

Она подбежала к двери, опустилась на колени и принялась нараспев читать заклинания:

— Подите прочь, огненные змеи, Сатана, демон, черт мерзкий, зеленый дьявол, вельзевул, князь тьмы, враг рода человеческого.

Флорис улыбнулся. Принцесса была не только красива, но и умна. Она прекрасно знала душу своих соотечественников, и понимала, что подобные завывания не только отпугнут солдат от камеры, но и заставят их забиться в самый дальний угол «тюремной башни».

«О! Эта сумасшедшая — ведьма, пошли отсюда подальше».