— Французскому королю, несомненно, была известна ваша история, раз у него возникла мысль послать вас ко мне на помощь, — мечтательно произнесла Елизавета.

— Да, разумеется, мадам, — согласился Адриан. — Перед смертью наша мать написала письмо его величеству. Я никогда не читал его, но, судя по словам короля, она ему во всем призналась.

Елизавета задумалась, а потом сказала:

— Может быть, король надеялся совершить переворот в пользу Флориса, что, впрочем, чуть не произошло.

Флорис мгновенно выпрямился — в доказательство того, что он все слышал.

— Нет, мадам, нет! Я бастард… простой бастард… Понимаете ли вы, что это означает? Ребенок, не признанный своим отцом, пусть даже тот и был царем. Любой бедный дворянин, ремесленник или даже крестьянин может ходить с гордо поднятой головой, у него есть имя, имя его отца. Нет… мадам, успокойтесь, король чтит законность и королевскую или императорскую кровь… но не кровь бастардов, получивших свое имя путем чудовищной лжи со стороны их матери. Вильнев-Карамей больше нет, я просто Флорис… Флорис, без имени.

— И Петербургский рыцарь, благодаря твоим заслугам, — ласково улыбнулась Елизавета.

Флорис вздрогнул, почувствовав завуалированный упрек, но он был в отчаянии, ему было слишком больно и горько. В эту минуту кипучая кровь Романовых столкнулась с его французскими истоками. Слишком много противоречивых чувств одолевало его.

— Нет, — продолжал он, — вы дали это имя тому, кто более не существует, тому, кто умер сегодня ночью. Теперь мое присутствие должно тяготить вас. Идем, Адриан, мы навсегда покинем Россию, если, конечно, ты тоже не захочешь бросить меня и остаться здесь навсегда. Я же отправлюсь во Францию, заберу сестру — с ней мы прекрасно понимаем друг друга, и мы скроемся где-нибудь в укромном уголке. Она такой же незаконный ребенок, как и я. Незаконные дети всегда хорошо понимают друг друга.

Елизавета вопросительно посмотрела на Адриана.

— Значит, царь и ваша матушка имели еще и Дочь, родившуюся после Флориса?

Адриан вздохнул. Он предпочел бы не углубляться в противоречивую историю их семьи, видя, как страдает и мучается Флорис. Бледный и встревоженный, он наблюдал за братом. «Отступать некуда, — подумал он, — нарыв вскрыт, завершим лечение и вырежем его окончательно».

— Нет, Флорис, — громко заявил он, — Батистина не твоя сестра, она моя сестра, у вас с ней нет ни капли общей крови.

— Но… — пролепетал ошеломленный Флорис, — но ведь ты, Адриан, ты же мой брат.

— Да… да, милый брат, успокойся и выслушай меня внимательно.

Совет был лишним, Флорис жадно ловил каждое его слово.

— Я сын графа и графини де Вильнев, — продолжал Адриан, — ты сын царя и графини де Вильнев, значит, мы с тобой сводные братья: у нас одна мать. Батистина — дочь графа де Вильнев и… одной молодой женщины… чьего имени я не знаю.

— О, нет! Кто была ее мать, отвечай, Адриан, я имею право знать все, — сурово произнес Флорис; он окончательно овладел своими чувствами.

— Это… сестра Картуша.

— Картуша… разбойника!

— Да… но, Флорис, все это в прошлом. Батистина — моя сводная сестра, у нас один отец, но у тебя, как видишь, нет с ней никаких родственных уз, кроме той привязанности, что возникла, пока вы вместе воспитывались.

— Да, но почему наша мать признала ее своей дочерью?

— После возвращения из России наша матушка вновь встретила отца, как оказалось, жившего в Марселе. Он собирался покинуть Францию, потому что полиция вышла на его след, так как в свое время он под вымышленным именем входил в шайку Картуша. Видишь, Флорис, мне тоже пришлось много выстрадать, узнав столь постыдную тайну из жизни моего отца…

Флорис с жаром схватил руку Адриана.

— Продолжай, прошу тебя…

— Граф де Вильнев заставил нашу мать поклясться, что она будет заботиться о Батистине, как о собственной дочери, в обмен на подложное завещание, где он признает нас троих своими детьми. Мать согласилась на этот обман, чтобы у тебя были имя и титул… Вот, теперь ты знаешь все.

Флорис шатался как пьяный.

«Я вижу кошмарный сон, — думал он, — это невозможно, сейчас я проснусь в объятиях Елизаветы…»

Царица с состраданием смотрела на него. Он гордо вскинул голову, не желая ничьей жалости, тем более жалости женщины, к которой питал столь преступные чувства. Взор его обратился к Адриану. Флорис жаждал причинить кому-нибудь боль. Он зло усмехнулся:

— Что же, теперь мне придется привыкать по-новому смотреть на наше семейство. Значит, наша мать была женщиной легкого поведения, твой отец, Адриан, был бандитом, моя «сестра» Батистина — дочь шлюхи, впрочем, она мне и не сестра, а из почтенных родственников у меня есть только вы, мадам… самая прекрасная и самая великая императрица во всем мире… мне очень жаль, но я не хочу видеть в вас сестру. Надеюсь, теперь вы удовлетворены, мадам. Пропасть между нами слишком глубока, вы так высоко, а я так низко… очень низко… бастард… вот так, — и Флорис горько рассмеялся.

— Остановись, Флорис, — крикнул Адриан, — ты сам не знаешь, что говоришь. Перед нами царица. Простите его, мадам.

Елизавета махнула рукой.

— Ты же видишь, нам здесь больше нечего делать. Прощайте, ваше величество, — Флорис холодно и бесстрастно поклонился.

Адриан хотел последовать за братом.

— Постойте, господа, — жестом, исполненным величия, унаследованного ею от Романовых, она остановила их, — вы уйдете, когда мы вам дозволим.

Молодые люди остановились, словно пригвожденные к полу. Взволнованная женщина вновь уступила место императрице. Она обещала стать великой государыней.

— Есть одна вещь, которую хочу знать я, и которую вы мне до сих пор не объяснили. Откуда вы взяли золото, чтобы купить поддержавшие нас полки? От вашего короля? Сомневаюсь, это были золотые с профилем нашего царя… ну же… отвечайте.

Адриан кашлянул и бросил взор на Флориса, давая ему возможность ответить и тем самым помириться с государыней.

— Это не имеет никакого значения, мадам, — весьма нелюбезно ответил Флорис, глядя в пол.

— Имеет или нет — об этом мне судить. Приказываю вам отвечать, сударь, раз ваш брат отказывается это сделать, — произнесла Елизавета, переводя взор на Адриана.

— Это золото, ваше величество, было спрятано в подземелье в Дубино. Царь завещал его Флорису, чтобы тот, достигнув сознательного возраста, смог воспользоваться им по своему усмотрению.

— Шпаги с золотым эфесом и алмазами также из царского наследства?

— Да, мадам, — ответил Адриан, протягивая свой клинок.

— «Навеки вместе», — взволнованно прочитала она.

Жуткая свинцовая тишина нависла над тремя молодыми людьми.

У Елизаветы кружилась голова. Ей хотелось привести в порядок свои мысли.

— Хорошо господа, а теперь ступайте во дворец. Завтра утром мы сообщим вам о своем решении. Граф де Вильнев-Карамей, мы поручаем вам шевалье, — проговорила она, особенно выделив последние слова. — Вы отвечаете за его жизнь.

— Ваше величество, слово дворянина: мой брат и я будем завтра на вашей коронации.

Елизавета взглянула на Флориса и хотела добавить… нет, сегодня вечером она больше не могла ничего сказать, не могла залечить его раны…

Она направилась к своей молельне.

— Мы хотим побыть одни, идите…

Это были слова царицы. Флорис и Адриан поклонились и, отступая, вышли.

…В «сорока сороков» московских церквей звонили в колокола. Все придворные в парадных русских костюмах ожидали императрицу в огромном зале Святого Георгия, который, несмотря на свою стометровую длину, в это утро казался на удивление маленьким. Флорис был бледен как смерть. Он стоял, прислонившись к одной из восемнадцати колонн, поддерживавших потолок. Нужен был весь авторитет Адриана и уважение к слову, данному его братом, чтобы он пришел на эту церемонию. Жорж-Альбер пытался развеселить его, но Флорис был по-прежнему мрачен и холоден. Адриан с беспокойством смотрел на него. Со вчерашнего дня Флорис не вымолвил ни слова.

— Флорис, злючка, вы не пришли сегодня ночью. О! Как вы красивы в боярском костюме, — восхитилась неслышно подошедшая Филиппа.

— Царица скоро появится, она просто великолепна, — добавила Генриетта.

— Не сомневаюсь, — с поклоном холодно отвечал Флорис.

— А как вы находите меня, Флорис?

— Древний русский костюм вам очень к лицу, Филиппа, — искренне ответил Флорис, — и Генриетте тоже.

Действительно, с двумя длинными косами за плечами, они были восхитительны. В ушах у них были огромные серьги, свисающие почти до самых плеч, а грудь обтянута красным сарафаном, спускавшимся на серебряную ферязь.

— Мадемуазель, я ваш слуга, — раздался голос Тротти. Маркиз был одним из немногих иностранных послов, сохранивших привычную европейскую одежду. — Друг мой, скажите, хорошо ли сидит на мне парик? Ах, видя вас таким красавцем, я начинаю жалеть, что не могу переодеться боярином, но, будучи на службе нашего короля, я обязан являть всем моду Версаля… Знаете, мне кажется, что подобное обращение царицы к Древней Руси является хорошим предзнаменованием. Конечно, очень жаль, что государыня сирота; она такая юная, а у нее нет ни отца, ни матери, ни дяди, ни брата, чтобы дать ей совет или просто поддержать… Но что с вами, вы все утро молчите, я вас не узнаю!

«Я обожаю Тротти, но иногда мне хочется его убить», — подумал Адриан.

— Наш вчерашний ужин был не слишком удачен, — спокойно ответил он вместо брата.

— А понимаю! Эта русская кухня очень тяжелая и не идет ни в какое сравнение с нашей. Адриан, как мне радостно видеть на вашей груди ленту Свитого Андрея! Я уже сообщил об этом в депеше королю. Сейчас его величество уже должен все знать об удавшемся заговоре. Императрица оказала мне честь, вручив свой портрет в рамке, украшенной алмазами. Но… Боже мой, Флорис, а где ваш орден?

— Я забыл его, а, может, потерял, — сухо бросил Флорис.

— Ах, клянусь моими предками, один из самых главных орденов России… Мне кажется, что сейчас я упаду в обморок. Поддержите меня, дети мои. Как можно слушать такое: «забыл или потерял!» Может быть, вы просто потеряли разум, шевалье? Но, граф, что случилось с вашим вечно дерзким братом? Какая муха его укусила, или, как сказал бы ваш Ли Кан, какой дракон о пяти ногах? Я… О! Мое почтение, господин граф Воронцов, — пробормотал Тротти, заметив, что возле них стоит вице-канцлер. Тихо подкравшись, он прислушивался к их беседе.

— Господин чрезвычайный посол, прошу меня извинить за вторжение, но я прибыл от ее императорского величества за господами шевалье и графом де Карамей, которые являются участниками торжественного кортежа. Конечно, если господа об этом не забыли…

— Несчастный, вы же не можете идти туда без вашего креста.

— Полагаю, что ее величество не станет требовать столь строго соблюдения этикета от господина де Карамей: он иностранец и может не знать наших обычаев.

Флорис побледнел от такого замаскированного оскорбления, но тут быстро вмешался Адриан.

— Мы благодарим вас за вашу предупредительность и следуем за вами, граф Воронцов, и также за вами, господин Бестужев, — добавил он, любезно кланяясь другому канцлеру, стоявшему в нескольких шагах от них и судя по его виду все слышавшему.

Тротти посмотрел им в спину и пробормотал:

— Мы наверняка ошибались… Разве можно что-нибудь изменить в России? Эта парочка, Воронцов и Бестужев, напоминают мне Миниха и Остермана, это совершенно одно и то же.

Тротти был бы весьма удивлен, если узнал, что его мысли полностью совпадают с мыслями Ли Кан Юна. Но с памятной ночи в Шлиссельбурге все смешалось в голове маркиза…

— Идемте, мои юные друзья, возьмите меня под руки и пойдемте навстречу императрице.

Жорж-Альбер захотел последовать за ними, но вовремя вмешался Федор и схватил обезьянку за шиворот. Увы, Жорж-Альбер имел репутацию озорника.

На Соборной площади толпилось множество народу; все хотели видеть знаменитое «красное крыльцо», которое находится слева от Грановитой палаты.

— Ах! Вот она, наша матушка!

Простолюдины опустились на колени, бояре истово крестились. Елизавета вышла из «святых сеней» и остановилась на верхней ступени. На ней было широкое платье из тонкого, затканного золотом сукна. Кокошник в форме огромной диадемы подчеркивал утонченные черты ее лица. Широкое золотое шитье, изукрашенное драгоценными камнями, обнимало ее запястья. В этом костюме, который носили царицы в далеком прошлом, Елизавета словно сошла с миниатюры византийской рукописи. Рядом шел митрополит, держа знаменитый скипетр. Их окружали рынды, одетые в белое и с алебардами на плечах. Флорис и Адриан шли среди двух десятков привилегированных бояр. Бледный как смерть Флорис держал в правой руке массивный золотой шар: он должен был вручить его императрице. Он чувствовал, как рука его дрожит, а сердце наполняется яростью. Разумеется, утром Елизавета ничего не сказала братьям. Да она и не могла этого сделать!