— Ах ты Господи, маленькие мои, — причитал достойный Грегуар, выдирая у себя клочья седых волос, — ах, господин граф, ах, господин шевалье!

Забыв о том, что он также не умеет плавать, он уже хотел броситься в воду, однако Федор и Ли Кан властно отшвырнули его назад.

— Остановись, Старая Осмотрительность, вода слишком холодна.

И два товарища — казак и китаец, — скинув сапоги и шубы, бросились в воду, опережая лодки. Коса Ли Кана заколыхалась на волнах. Федор, борясь с быстрым течением, кричал:

— Мы здесь, миленькие мои, здесь!

Но ни Флорис, ни Адриан не могли услышать его. Ледяная вода мгновенно затопила карету, пригвоздив к сиденьям всех, кто в ней находился, и не давая им двинуться с места. Флорис успел засунуть Жоржа-Альбера под камзол, и, отфыркиваясь, подумал:

«Вот теперь мы действительно похожи на идиотов: явиться в Россию промокшими до самой нитки!» Флорис все еще не осознал, какая опасность им грозила. Посольская карета, этот позолоченный саркофаг со стеклянными окнами, медленно шел ко дну и наконец опустился на мягкий речной песок. Вихревое течение прекратилось. Всегда хладнокровный Адриан лихорадочно размышлял, как им выбраться. Он сделал знак Флорису, и они вместе сильными ударами сапог разбили окошко кареты. Флорис схватил лежавшего на сиденье и потерявшего надежду на спасение Тротти под мышки, а Адриан — за ноги, и молодые люди начали медленно всплывать на поверхность. Подъем показался им невероятно долгим. Флорис чувствовал, как у него от недостатка воздуха колотится сердце, звенит в ушах, а Жорж-Альбер сильно царапает ему кожу. Внезапно струя свежего воздуха ударила ему в лицо. «Спасены!» — подумал он, но, оглядевшись, увидел, как в воде барахтаются несчастные матросы, мужики и солдаты, в большинстве своем не умевшие плавать. Поддерживая над водой голову Тротти, Флорис поплыл на спине, чтобы и Жорж-Альбер мог дышать. Свежий воздух вывел маркиза из забытья, и он начал судорожно барахтаться в воде. Обессилевший Флорис пробормотал: «Тысяча извинений, маркиз», — и ударом кулака вновь отправил Тротти в страну грез. Тут рядом из воды вынырнул Адриан и крикнул:

— Отлично, я сейчас помогу тебе!

— Не стоит, лучше займись остальными, — ответил Флорис, и, с трудом переводя дыхание, улыбнулся, услышав:

— Майский Цветок, барчук, миленький, мы здесь.

Не удивившись, что товарищи уже плыли ему на выручку, Флорис вручил им Тротти и Жоржа-Альбера: оба были без сознания. Отвергнув предложенную Федором и Ли Каном помощь, он прерывисто произнес:

— Вон там уже спустили на воду лодки, доставьте в них этих двоих.

Борясь с яростным течением реки, Флорис поплыл к несчастным тонущим мужикам. Адриан уже выловил из воды беднягу Клемана, посольского кучера, чей широкий плащ, быстро отяжелевший от воды, едва не стал его погребальным саваном. Рассекая волны, Флорис схватил за волосы одного из мужиков и втащил его в лодку. Затем он поплыл туда, где над водой показалась рука, казалось, тянувшаяся к нему навстречу, и вскоре вернулся еще с двумя утопающими: они так яростно колотили по воде руками и ногами, что ему пришлось оглушить их так же, как Тротти. Флорис доставлял спасенных к лодкам, а солдаты втаскивали их на борт. Они хотели втащить на борт и Флориса, но он, не имея сил ответить, лишь отрицательно махнул рукой и поплыл к очередной жертве крушения, в то время как к другому борту подплыл Адриан, таща за волосы еще двух наглотавшихся воды мужиков.

С берега генерал Бисмарк с явным неудовольствием наблюдал за этой сценой.

— Кто эти сумасшедшие, черт их подери, — цедил он сквозь зубы. — Чего они лезут не в свое дело? Спасать каких-то мужиков. Фи! Mein Gott[4], как это глупо!

Грегуар, убедившись, что братьям ничего не грозит, энергичными жестами принялся объяснять русским, что отважные молодые люди — его господа, которых он воспитывал с самого детства, и что их храбрость вполне под стать их уму и доброте. Скорей всего солдаты ничего не понимали из того, что им с такой гордостью излагал француз, но тем не менее дружно кивали головами и восторженно ахали. Хотя Грегуар долго жил в России вместе со своими молодыми господами, он так и не выучил ни одного слова по-русски; впрочем, для выполнения секретного задания послу и его юным атташе это было только на руку.

Когда все люди были спасены, Флорис и Адриан согласились влезть в лодку; измученные нечеловеческими усилиями, стуча зубами от холода, они тотчас же растянулись на дне.

— Вы позволите, ваша милость, — Флорис увидел, как один из солдат подносит к его посиневшим губам бутылку с водкой. Молодой человек почувствовал, как в его окоченевшее тело вливается жизнь. Знаком он поблагодарил солдата, проделавшего ту же самую операцию с его братом. Лодка пристала к берегу. Братья встали, неловко выбрались из лодки и, шатаясь, вступили на твердую землю. Увидев их, толпившиеся на берегу солдаты и мужики закричали:

— Да здравствуют молодые господа!

— Слава спасителям русских!

В воздух летели шапки, люди пели; Флорис и Адриан не заметили, как мужики подняли их на плечи и понесли. Молодые люди изумленно переглядывались.

— Петрушка[5], неужели ты предвидел нашу судьбу? — прошептал Флорис, вспоминая, как умирал царь[6]. Адриан смотрел на брата: его сходство с Петром Великим было поразительным. Люди, окружавшие их, ничего не знали, однако юноше показалось, что они бессознательно что-то чувствуют, ибо их приветственные крики были адресованы прежде всего Флорису. Всегда отличавшийся благородством чувств и с самого детства обожавший своего младшего брата, Адриан без тени ревности радовался, одновременно опасаясь, как бы это обстоятельство не повредило ему в будущем. Под восторженные крики мужики опустили Флориса на землю перед генералом Бисмарком; у последнего хватило самообладания, чтобы выдавить из себя приличествующую случаю улыбку. И именно в эту минуту Тротти и Жорж-Альбер, порученные заботам Ли Кана, одновременно пришли в сознание.

— Ах! Золотое Слово и Насмешливая Обезьяна, как вы нас напугали!

Маркиз, бывший не в восторге от того, что очнулся в объятиях китайца, и уж тем более, что был приравнен к Жоржу-Альберу, тотчас же величественно отстранил слугу. С него ручьем стекала вода, но тем не менее он столь изящно раскланялся с изумленным генералом, что можно было подумать, что он одет в свой лучший придворный наряд.

— Благодарю вашу светлость за то, что вы выехали навстречу чрезвычайному посольству моего господина его величества короля Франции Людовика XV. Позвольте мне представить вам моих секретарей — господина графа Адриана де Карамей и господина шевалье Флориса де Карамей.

Генерал был вынужден поклониться в ответ.

— Господин чрезвычайный посол, для меня большая честь встречать вашу светлость от имени ее императорского высочества Анны Леопольдовны, регентши российской.

Все происходящее казалось Флорису совершенно нереальным; в мокрой одежде, на ледяном ветру, стуча зубами от холода, они обменивались приветствиями, словно находились в роскошной дворцовой приемной. Молодые люди восхищенно смотрели на Тротти. Образцовый дипломат, он только что едва не утонул, одежда его была мокра и грязна, парик куда-то делся, однако величественные манеры заставляли забыть о его весьма неприглядном виде. Только пышного въезда, о котором мечтал маркиз, «чтобы произвести впечатление на русских», увы, не получилось.

— Господин граф и господин шевалье спасли вашу бесценную жизнь, господин маркиз. Более того, они еще вытащили из воды два десятка моих людей, — продолжал генерал, — за что их также следует поблагодарить, равно как и за их безупречную отвагу и преданность.

Флорису и Адриану вдруг показалось, что генерал вовсе не был доволен их поступком. Однако им было слишком холодно, чтобы задавать лишние вопросы. Наконец, после подобающего обмена любезностями, в их распоряжение была предоставлена рыбачья хижина, где они смогли переодеться. У дверей их ожидала русская карета, взамен той, что теперь покоилась на дне реки. Маркиз, несказанно довольный, что остался жив, легко вспрыгнул на подножку новой кареты, и только тогда, как бы между прочим, бросил молодым людям:

— А кстати, господа, мне надо бы поблагодарить вас.

— Всегда к вашим услугам, господин маркиз, особенно если снова понадобится вас оглушить, — со смехом ответил Флорис.

— Этот юный нахал еще смеет шутить! — возмутился посол, ощупывая свою все еще побаливающую челюсть. Флорис и Адриан следом за послом веселясь забрались в карету. Водка произвела свое действие. Солдаты и мужики, чей энтузиазм не только не стихал, но, наоборот, возрастал, дружно закричали:

— Да здравствует храбрый барин!

Флорис высунулся в окошко и приветственно улыбнулся: восторженные крики стали еще громче, еще горячей. Темные кудри на лбу Флориса высохли, его зеленые глаза радостно сверкали. Внезапно, без какой-либо причины, без всякой логики, народ принялся кричать:

— Да здравствует наша царевна Елизавета!

— Да здравствует молодой барин!

— Да здравствует дочь Петра Великого!

— Ах! Mein Gott, как я не люблю этих французов! — скрипел зубами генерал.

— А теперь, ямщик, гони, — радостно воскликнул Флорис. — В Петербург! В Петербург…

4

— Ульрих-Антуан, вы что-нибудь понимаете из того, что говорят наши советники? — зевая, обратилась Анна Леопольдовна к своему супругу, принцу Брауншвейгскому.

Принц, облаченный в роскошный мундир генералиссимуса, встрепенулся и попытался принять умный вид, что давалось ему с большим трудом.

Регентша Анна томно вытянулась на кушетке в очаровательном неглиже: она по привычке давала аудиенцию в своей спальне. Ее министры — Остерман и Миних — вились вокруг нее, словно шершни. Для своих пятидесяти с лишним лет они были одеты довольно странно: один — в платье нежно-розового цвета, другой — в канареечно-желтое: это делалось для того, чтобы понравиться принцессе, любившей цвета «желтые и нежные». Властный женский голос раздался из глубины комнаты:

— Их светлости советуют вашему высочеству не доверять французскому посольству. Они советуют ему тотчас же призвать своих горничных, с их помощью одеться для выхода, с великими почестями принять этих возмутителей спокойствия, а потом воспользоваться первым же предлогом, чтобы отослать их обратно, постаравшись при этом не поссориться с Францией.

— Но, дорогая моя, все это слишком сложно, — отвечала регентша, протягивая руку своей фаворитке, мадемуазель Юлии Менгден, роскошной брюнетке, столь же деятельной и решительной, сколь она сама была вялой и медлительной. Вздохнув, регентша сделала вид, что встает, но вместо этого, зевая, вновь откинулась на кружевные подушки. Оба министра бросили признательный взгляд на мадемуазель Менгден и снова хором продолжали:

— Да, ваше высочество, у нас имеется послание генерала Бисмарка, и в нем содержатся важные сведения: эти мужики и солдаты, которые должны быть нам верны, кричали здравицы в честь царевны Елизаветы.

— И это при виде французов.

— Интересно, почему? Это, знаете ли, странно.

— Да нет же, Миних, все очень просто: французы спасли этих мужиков — вытащив их из воды.

— Но при чем тут царевна?

— Очень даже при том.

— Да нет же, вы ошибаетесь.

— В конце концов, — продолжал гнуть свое Миних, — ваше высочество просто обязаны навсегда избавиться от принцессы Елизаветы.

— Зачем? Народ давно забыл о ней.

— Вы уверены?.. Докажите! И все же, Остерман, французское посольство — это ваша ошибка.

— Какая несправедливость, — возмутился канцлер; казалось, его сейчас хватит апоплексический удар, — вы вместе со мной хотели, чтобы у России был свой посол в Париже. Я отправил туда графа Кантемира, и его прекрасно приняли. Неужели вы думаете, что после этого мы могли отказать Франции в праве прислать своего посла в Петербург? Мы обязаны принять французов не хуже, чем они приняли наше посольство в Париже.

— Ах! Проклятые французы, они повсюду суют свой нос, я их знаю — они хитры, и им нельзя доверять! Насмешники, вертопрахи, крикуны — таковы они все.

— Но, добрый мой Миних, — вздохнула регентша, бросая в рот очередную конфету; она была готова на любые уступки, лишь бы только прекратился весь этот шум, — чего нам бояться? Разве власть не в наших руках, разве закон не на нашей стороне?

Миних приблизился к кровати. Пять или шесть свирепых маленьких собачонок, удобно устроившихся в ногах королевы, вскочили и громко залаяли, норовя укусить министра.

— Тише, Великий Герцог, — тише, дай нашему министру сказать, промолвила регентша.

Миних перевел дыхание, вытер лоб и начал говорить. Его багровое лицо резко контрастировало с канареечно-желтым костюмом. Эти совещания бесконечно утомляли его.