– Не волнуйся, Валерия. Мы тебя покидаем, – Сказала Рудски и встала. – Пока, девочка моя, не скучай.

Рами взял ее за локоть. Они спустились по ступенькам и сели в лодку. Гондольер затянул песню и закрутил веслом. Через несколько минут они пропали за поворотом, оставив на серо-зеленом водяном холсте извивающийся след, как изогнутый шрам.

Лера вдруг почувствовала, как сильно ноет ушибленная коленка. По щеке потекла слеза. Какая она все-таки наивная и глупая – решила, что Рами пойдет с ней, а не с этой красивой и богатой Клеопатрой. Так только в сказках бывает. Лера сняла маску и положила на стол. С канала потянуло холодной сыростью. Рядом за столиками гости оживленно разговаривали и смеялись. Лера вытерла салфеткой слезы на глазах и капли крови на ободранной ладони, затем взяла бутылку вина и наполнила бокал до краев. Брат был прав – жизнь дерьмо, и в Венеции воняет. Глотнув вина, Лера подвинула к себе блюдо с карпаччо и стала выкладывать по кругу темно-красные квадратики мяса, чередуя их с бледно-желтыми пластинками сыра.

Прошло несколько минут.

Кто-то осторожно коснулся сзади ее плеча. Она вздрогнула и обернулась. Перед ней стоял человек в маске.

– Рами? Зачем ты вернулся?

Он улыбнулся и показал на гондолу, которая подплывала к ступенькам террасы. Это была совсем другая гондола – не та, на которой уплыла Сюзанна. Рами протянул ей руку, Лера замерла. Он зовет ее с собой. Но куда? И как он мог так быстро вернуться? Прошло не более десяти минут.

– Что это значит? А где Сюзанна?

Он приложил палец к губам.

– Ты что, опять не разговариваешь?

Он кивнул, потом подал ей лежащую на столе белую маску и взял за руку. Она молча повиновалась.

Гондола неслышно скользила по каналам. Гондольер пел арии из опер. Лера сидела, прижавшись к Рами. Казалось, время растворилось в безмолвии воды. Вокруг причудливо переплетались ночь, музыка и тайна, спрятанная в окнах домов, нависших над головой. «Вот бы так плыть и плыть по нескончаемым лабиринтам каналов, слушать пение, ощущать щекой бархат камзола», – подумала Лера и вздрогнула от сигнала мобильного. Рами прочитал сообщение, повернулся к гондольеру и махнул ему.

Через несколько минут они подплыли к отелю, где поселилась Лера, вышли из лодки и подошли к дверям.

– Ты поднимешься? – несмело спросила Лера, сняв маску.

Рами долго и внимательно смотрел на нее, затем покачал головой.

– Мы можем просто посидеть в баре… – Лера гладила маску. – Такая чудесная ночь…

Человек в маске еще раз улыбнулся, достал из камзола конверт, протянул ей и вернулся в лодку.

Гондола отчалила.

– Кто бы ты ни был, я… – Лера не договорила. Послышались всплески воды, гондольер затянул песню.

Когда лодка и человек в маске исчезли в темноте канала, она вскрыла конверт. Две тысячи долларов. Оставшаяся часть оплаты по контракту. Финита ля комедия. Ей вдруг стало противно. Она взглянула на маску, которую держала в руках, и со злостью швырнула ее в воду. Маска упала в море и закачалась на волнах, как лепесток диковинного белого цветка.

* * *

Перед вылетом Лера купила в «дьюти фри» бутылку французского конька «Камю» какого-то «особого» розлива для мамы и набор шоколадок для Бонни. Шоколадки были выполнены в виде монеток по одному евро, лежали в прозрачном мешочке и напоминали серебряные монеты из старинного клада.

Сюзанну она встретила уже в самолете, когда проходила через салон первого класса. Они вежливо поздоровались, пожелали друг другу приятного полета и больше не виделись до самой Москвы.

Когда самолет взлетел над облаками, Леру пронзило чувство утраты. Ей показалось, что она больше никогда не увидит улиц и площадей Парижа, не услышит джаз на острове Сите, не будет любоваться корабликами с Нового моста. «Человек в маске, это он во всем виноват», – с обидой подумала Лера и вытащила из пакета мамин подарок. Открыла, налила половину пластикового стаканчика и, не обращая внимания на двух тетушек на соседних креслах, выпила. Поморщилась. Достала из пакета одну серебристую шоколадку и съела половину. Рами использовал ее, грязно и бесчеловечно, играя на ее чувствах. А она влюбилась в него, как девчонка, и помогала ему. Он все-таки добился своего – переспал с Сюзанной. Лера налила еще коньяка, выпила и доела остатки шоколадки. А вдруг у них вчера ничего не было?! Сюзанна просто посмеялась над ним, поэтому он и вернулся к ней, к Лере? Но все равно, он подлый интриган и свинья! И ведь надо же, все так гениально придумал – маски, цветы, загадки! Ладно, кончено, так кончено. Спящая красавица не проснулась, а чудовище не превратилось в прекрасного принца. Точнее, не чудовище, а крокодил. Лера откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.

В Шереметьево она неожиданно наткнулась на Рудски в зале выдачи багажа. Видимо, Сюзанна поджидала ее.

– Привет, Валерия. Надеюсь, ты не обижаешься на меня за вчерашнее?

– Мне не на что обижаться.

– Отлично. Тогда не забудь, пожалуйста, о чем мы договаривались. Никто не должен знать, что произошло. Особенно в Венеции.

– А что там произошло?

– Ничего. Но лучше, если никто не будет вообще знать, что мы там были.

– О’кей. – Лера пожала плечами.

– Пока. Если что, звони, – попрощалась Рудски и покатила чемодан к выходу из таможни.

* * *

Родной Пьеро, как она соскучилась по нему! Лера погладила пыльный капот машины, стряхнула с него упавшие листья и улыбнулась, вспомнив, что по-французски «капот» так и будет «лё капо(т)», а фары – «ле фар». Жаль, что Пьеро никогда не увидит Париж – ему бы там понравилось (особенно бравые полицейские)!

– Валерия, почему не идешь в дом? – на пороге, прихрамывая, появилась мама. – На улице такой дождь. Промокнешь.

– Здравствуй. Я уже промокла.

– Заходи скорее, ужин остывает.

В коридоре было тепло, пахло жареным мясом. Лера поднялась к себе, приняла душ, переоделась. Потом спустилась в столовую и вручила маме подарок – коньяк «Камю». Мама в честь ее возвращения одела праздничное синее платье и сделала прическу.

– Что, грустно было возвращаться? – спросила мама, увидев открытую бутылку.

– Как ты догадалась?

– Мы все это проходили, – мама достала пузатый коньячный бокал.

– И мне тоже налей, – попросила Лера.

– Ты стала пить коньяк?

– Что-то я вся дрожу.

Мама достала из шкафа еще один бокал.

– Ну и как командировка?

– Комси-комса. Нормально… – Лера невольно вздохнула. – Париж поразительно красивый и немного печальный… И ты была права: Эйфелевой башней лучше всего любоваться с площади Трокадеро.

– Тогда за Париж – город влюбленных, – мама подняла бокал.

– За город надежд и разочарований, – поддержала ее Лера. – Мама, ты ведь много путешествовала. У тебя были деньги. Почему ты так и не съездила в Париж?

– Ешь, а то остынет.

Мама поставила перед ней тарелку с мясом.

– Что-то аппетита нет. – Лера вяло ковырнула запеченный сыр. – Мама, ты не ответила на мой вопрос. Тебе что, не хотелось в Париж?

– Хотелось, не хотелось. Какая разница? Ты, я смотрю, избаловалась в парижских ресторанах. Моя стряпня совсем не по вкусу?

– Зачем ты опять начинаешь? – Лера нахмурилась, ожидая взрыва негодования, но вместо этого мама неуклюже махнула руками, повернулась к раковине и начала мыть посуду. – Прости, – Лера подошла к ней и обняла за плечи. – Ты готовишь лучше всех, ты у меня самая хорошая. Правда, иногда похожа на строгую настоятельницу монастыря.

– У тебя руки горячие, ты не заболела?

– Все в порядке.

– Померяй температуру.

Зазвонил телефон.

– Тетя Лера, привет, – раздался голос Бонни. – Ты приехала?

– Только что.

– Ты к нам сегодня заедешь?

– Сегодня не смогу, мы с бабушкой ужинаем. Приеду завтра вечером и привезу подарок.

– А какой?

– Будешь много знать – скоро состаришься. Как папа?

– Сейчас придет. Варю ему спагетти с сыром. Ой, тетя Лера, у меня там что-то шипит на кухне. Пока.

Мама стала накрывать чай, а Лера поднялась к себе в комнату и включила компьютер. В комнате было непривычно душно. Она распахнула окно. Вместе с ветром в комнату ворвался запах черемухи. Среди кучи электронных писем она увидела послание от Рами:

...

«Привет, Валери! Обстоятельства всегда сильнее желаний. Но я очень рад, что встретил тебя. Ты особенная, как нежный, только что распустившийся бутон розы, которая еще не знает, что ласковое солнце не только греет, но и сжигает, что плодородная земля превращается в пыль и песок, а весенние ручьи становятся грязным болотом. Все, что дает жизнь, может и отнять ее.

Жаль, что нельзя влюбляться в цветы – они слишком быстро вянут. Спасибо за помощь. Удачи и будь осторожна. Никому не рассказывай про наш контракт и про то, что случилось.

Рами.

P.S. И не печалься, тебе не идет маска грусти. «Nous ne sommes pas au monde» [42] .

Поэт! – усмехнулась Лера. Сюзанна была права – их, видимо, специально где-то учат играть на чувствах людей. Даже не извинился за то, что случилось… Ее пальцы бросились на клавиатуру, как будто хотели растерзать буквы, заставляющие страдать.

В комнату вошла мама:

– Я тебя жду, а ты опять у компьютера торчишь. Не успела приехать, и сразу за этот проклятый ящик…

– Мне надо написать письмо.

– И закрой сейчас же окно!

– Очень душно.

– Не видела мать целую неделю… – Мама прошла к окну и с силой толкнула раму. – Вот она, благодарность.

– Мама, не начинай, пожалуйста. Я сейчас приду.

– Можешь не торопиться!

Не обращая внимания на хлопнувшую дверь, Лера продолжила писать. Письмо получилось длинным, злым и сумбурным. Когда она перечитала его, оно показалось ей глупым и бессмысленным. Все эти «как ты мог…», «я тебе верила…», «ты использовал меня…». Пошло, мелко, грязно. Она подумала несколько минут, затем все стерла и написала заново:

...

«Цветы вырастают и распускаются для того, чтобы радоваться самим и радовать тех, кто их вырастил. Пусть жизнь жестока и все когда-нибудь заканчивается. Пусть цветы завянут и высохнут. Ну и что? Так устроен мир! Но если бог дал нам возможность появиться на свет, то надо любить и принимать жизнь такой, какая она есть. Мы всегда в ответе за тех, кого вырастили, и всегда в ответе перед теми, кто вырастил нас. Прощай, человек, который не нашел свое лицо.

Валери.

P.S. Тот, кто боится любить, не достоин любви».

Немного подумала и добавила букву «я» к своему имени. Получилось «Валерия». Затем нажала «отправить» и спустилась в столовую. Мамы не было. Лера села за стол, налила остывший чай и почувствовала, что вся дрожит. Она попыталась встать, но не смогла. Кружилась голова, ноги не слушались.

– Мама… – позвала она. – Принеси, пожалуйста, градусник.

Высокая температура продержалась три дня. Врачи хотели увезти ее в больницу, но мама не дала. Она сама делала уколы и поила ее с ложечки горькими микстурами. Лера почти не вставала с постели, временами впадала в забытье и даже бредила. В одну из ночей она попыталась написать письмо Рами о том, что была не права, но пока включала компьютер, уронила лампу. Прибежала мама и, накричав на нее, забрала клавиатуру.

* * *...

В пятницу утром ее разбудил далекий гудок поезда. Еще не успев открыть глаза, она уловила запах хлеба и каких-то пряностей. На столе среди коробок с таблетками стояла тарелка с нарезанной семгой и булочкой с кунжутом. Она поискала глазами цветы. Их не было. Значит, это не от Кирилла и не от Рами. Лера грустно улыбнулась сухими губами, встала и сделала бутерброд с рыбой.

Прекрасное сочетание – слабосоленая нежная семга и хрустящая корочка хлеба. Сразу хочется жить, невзирая на дождливое утро за окном. Клавиатура от компьютера была на месте. Лера провела ладонью по кнопкам. Они призывно прошелестели в ответ.

Человек в маске, Сюзанна, Париж, Венеция. Странная история. Теперь, когда боль тела заглушила и притупила эмоции, все, что произошло, казалось чей-то глупой первоапрельской шуткой. Неужели все это произошло ради того, чтобы кто-то с кем-то переспал? Занялся самой простой в жизни вещью – сексом – инстинктом, заложенным в нас природой. Рами был прав – крокодилы гораздо мудрее человека. Лера вздохнула и включила компьютер.

Кроме десятка рабочих посланий и спама в электронной почте ничего не было. Как, впрочем, она и ожидала. Только боялась признаться себе в этом. Теперь надо побыстрее все забыть. Жизнь – всего лишь компромисс между черным и белым, между добром и злом, между любовью и ненавистью. Что могли дать друг другу красавица и чудовище? Лера легла на кровать, обняла обезьяну и начала пересчитывать розовые квадратики на стене. На французском:

«Ан, дё, труа, катр… Один, два, три, четыре…» Дойдя до четырнадцати, она начинала снова, потому что никак не могла вспомнить, как будет «пятнадцать».