Здесь, прямо на пристани, были свалены в кучу припасы — коровьи туши, мешки с углем, поленницы дров, железные брусья, фашины, коробки, ящики, бочки, мешки с мукой и тюки сена. На грязном берегу скопился разный мусор — сломанные ветки деревьев, тряпье, кучи рассыпанного овса, ржавые пушечные ядра, смытый с затопленных кораблей груз, постоянно орошаемый морской пеной. Неподалеку валялся полуразложившийся труп лошади, который то и дело прибивали к берегу волны, но никто не обращал на это никакого внимания и даже не подумал о том, чтобы его убрать.

Повсюду мелькали лошади и повозки, полевые орудия и ящики с амуницией, стояли пехотные козлы. Грубоватого вида крестьяне везли горы окровавленных трупов на своих телегах вверх в гору, на кладбище. На носилках или просто на парусине несли раненых с бастионов к красному зданию, бывшему прежде Севастопольским собранием, которое теперь служило лазаретом.

В верхней части города были такие улицы, на которых не сохранилось ни одного дома — только руины. На других отдельные дома были сметены с лица земли, оставив после себя зияющую пустошь, словно вырванный зуб. Все окна были выбиты, крыши провалились — верхние этажи сделались непригодными для жилья, а стены подпирали бревна. Весь день назойливо гудела канонада, ухали пушки, прерывая беседу, отгоняя мысль, то и дело гулко шлепались и взрывались ядра.

Карев был занят весь день, а когда он отлучался из своего кабинета на первом этаже, то помещение наполнялось посыльными и посетителями, дела которых не могли уладить младший офицер и два гражданских служащих, откомандированных к нему для оказания помощи. Младший офицер был очень застенчивым, робким человеком с розовыми впалыми щеками, на которых сразу же отражалось его болезненное смущение, стоило только вблизи появиться Людмиле или Флер. От него, конечно, было мало проку, хотя он старался изо всех сил. Он старательно морщил лоб, пытаясь постичь невразумительную просьбу какого-нибудь сержанта-ветерана, который не без выгоды для себя прослужил в армии в течение пятнадцати лет, продавая все, что подвернется под руку на армейском складе.

Прежде всего Карев занялся выяснением — существует ли в войсках соглашение об обмене военнопленными, но все оказалось гораздо проще, чем он предполагал. В ходе ночной вылазки с двадцатого на двадцать первое сентября в плен был захвачен молодой офицер, корнет из Владимирского полка. Поэтому обмен его на Ричарда был куда как справедлив. Прибывший из Балаклавы штабной офицер для переговоров весьма удивился такому предложению и пришел от него в неописуемый восторг.

Ричарду оставалось только собрать свой ранец, но прощание оказалось тягостным. Людмила расплакалась, она поднимала на него заплаканные глаза, обнимала за шею, умоляла беречь себя и не принимать участия в боях. Он рассеянно давал ей обещания, только чтобы утешить ее.

— Мы ведь с тобой не ссоримся, правда? — говорила она. — После того как все закончится, приезжай к нам. Обещаешь?

Ричард, казалось, наконец вспомнил, что Милочка замужняя женщина. На каких условиях он должен был к ней вернуться?

— Я напишу. Когда война окончится, я приеду, обязательно приеду, — бормотал он. Но Милочка так сильно плакала, что от нее ускользал смысл произносимых слов. Она лишь откликалась на ласковый тон его убаюкивающего голоса. Мягко оторвав ее руки от шеи, он повернулся к сестре.

Глаза Флер были сухи, она стояла молча с серьезным выражением на лице. Приподнявшись, она губами прикоснулась к его щеке.

— Береги себя, мой маленький братик, — прошептала Флер ему на ухо. — И не забывай, мы с тобой по одну стороны баррикады.

Торопливо, крепко прижав к себе сестру, Ричард выпустил ее. Их глаза встретились.

— Нет, мы по разные стороны, — поправил он, — отныне так оно и будет.

Он хотел позвать ее с собой, но как это сделать, не оскорбив чувств Милочки? В любом случае, Флер с ним не поедет, он это прекрасно знал. Ричард не мог постичь всех сложностей, связанных с любовью, преданностью делу и долгом. Подняв ранец, он повернулся. Ему хотелось сейчас только одного — поскорее уйти.

Обмен военнопленными произошел на мосту чрез реку Черная неподалеку от Инкерманских развалин двадцать третьего сентября, после наступления сумерек, сразу после того как прекратилась дневная перестрелка. Карев присутствовал при церемонии. Он обменялся дружескими репликами с Калвертом из штаба Реглана — они с ним встречались в Лондоне. Он прибыл сюда в качестве переводчика и был приятно удивлен, что в его услугах не нуждаются. Они поговорили о Карлтоне, об обеде, на котором оба присутствовали в Мэншен-хауз, вспомнили общих знакомых. Потом Карев попрощавшись с Ричардом, поскакал назад в Севастополь. Если бы у него и возникли какие-нибудь сомнения по поводу своей преданности, то он, как старый солдат, несомненно смог бы с ними справиться.

Утром двадцать пятого сентября Людмила ворвалась с улицы в кабинет Карева с диким выражением на лице. Шляпка у нее сбилась на затылок, а подол платья был заляпан грязью. В эту минуту Карев диктовал служебные письма. Увидав жену, он вопросительно поднял на нее глаза.

— Почему ты ничего мне не сказал? — набросилась она на него, словно фурия.

— Что я тебе не сказал?

— Ты сам отлично знаешь! — Милочка повернула голову к старшему служащему. — Убирайтесь! — рявкнула она.

— Можете идти, Бежков, — перевел Карев. Людмила еле дождалась, когда наконец они остались одни. Она повернулась к мужу.

— Сегодня утром, когда я спросила тебя, почему не слышно грохота орудий, ты сказал, что у союзников, вероятно, появились другие заботы, — продолжала она яростно наступать на него. — Но я только что встретила Вархина, на улице, и он сообщил, что мы предпринимаем наступление на Балаклаву. Он сказал, что там находится целая армия под командованием Липранди, и там идет настоящее сражение. Идет сейчас!

— Он так тебе сказал? — спокойно спросил Карев, словно Вархин предсказал лишь изменение погоды. — Скажи, как интересно.

Людмила сжала кулачки.

— Ты все знал! — закричала она. — Ты давно, за несколько дней, знал о планах командования.

Он пожал плечами.

— Меншикову вряд ли понравится держать в праздности армию, когда мы подвергаемся постоянным бомбардировкам. Любой на его месте догадался бы, что нужно атаковать Балаклаву. Там находится единственная жизненно важная линия обороны противника. Если мы ее захватим, то одержим над ними верх.

— Нет! — закричала она. — Тебе нечего было догадываться, ты все заранее знал. Они занимали боевые позиции всю последнюю неделю, начиная с восемнадцатого числа, с того времени как мы уехали из Курного. Ты знал, что они собираются делать, и ты послал его туда намеренно. Ну вот, теперь начнется сражение и его убьют. Я знаю, что так и будет, и все это задумал ты!

Она расплакалась. Карев, выйдя из-за стола, подошел к ней. Взяв ее за плечо, он грубо тряхнул ее.

— Не дотрагивайся до меня! — рыдала она.

— Милочка, успокойся, успокойся, — мягко уговаривал он ее. — Ладно, прекрати плакать. Только подумай, о чем ты говоришь.

— Я знаю, что говорю. Ты хочешь, чтобы Ричарда убили. Ты мог держать его здесь до окончания сражения, но ты его нарочно послал в пекло, и я тебе этого никогда не прощу.

— Ты говоришь глупости, моя дорогая. Во-первых, я его туда не посылал — он сам поехал. Он просил об этом. И ты знаешь, что это правда. Во-вторых, как я мог знать о времени предполагаемой атаки до отъезда из Курного? Неужели ты считаешь, что Меншиков доверяет дозорным? Неужели ты думаешь, что я пользуюсь его доверием?

— Все равно, ты обо всем знал, — упрямо повторяла она, надувшись и вытирая слезы тыльной стороной ладони. Ей не хотелось, чтобы он разубеждал ее в подозрениях.

— Я уже сказал тебе, что любой из нас мог предположить, что будет произведена атака на бухту. Этого требует здравый смысл. Но все дело в том — когда… — Он пожал плечами. — Кроме того, неужели ты всерьез думаешь, что если бы я рассказал Ричарду о планах командования, он согласился бы остаться здесь? Это горячий молодой человек, к тому же патриот. Он обязательно потребовал бы отпустить его, чтобы сражаться за интересы своего народа.

— В таком случае ты мог бы удержать его здесь, ничего об этом не сообщая.

— В таком случае мне пришлось бы обмануть его, — с серьезным видом ответил Карев. — Как же я могу пойти на такое? Как я могу воспрепятствовать ему выполнить свой долг? Разве ты не хочешь, чтобы твой друг жил честно?

— Я хочу, чтобы он просто жил, — заявила Милочка, но в ее голосе уже не чувствовалось прежнего запала. Теперь она только плакала, но гнев ее прошел.

Граф снова дотронулся до плеча жены, но на сей раз она не отстранилась. Он обнял ее и погладил по головке.

— Будет он жить или погибнет — не нам решать. На все воля Божия. К тому же существует множество способов умереть не только в ходе сражения. Он мог остаться лагере, в полной безопасности от вражеского огня, и умереть от холеры, упасть в бухте в воду и утонуть, его могла бы ударить копытом в лоб лошадь. Нельзя уберечь человека от всех несчастных случаев. То, что должно произойти, произойдет обязательно.

Людмила чувствовала, что в его аргументах есть уязвимое место, но она не могла точно определить его. Она высвободилась из его объятий, однако без резких движений.

— Все равно ты должен был меня предупредить. Сегодня утром, когда я тебя спросила.

— Мне не хотелось тебя расстраивать.

Милочка продолжала подозрительно смотреть на него, покусывая губу.

— Ну и каким будет это сражение? Серьезным?

Карев пожал плечами.

— Бог знает. Мы не располагаем разведывательными данными о численности их войск. Мы не знаем, сколько людей они оставили по пути сюда в деревнях. Но нам хорошо известно, что это — наш единственный шанс прорвать осаду. Отрезать их базу снабжения, захватить дорогу, ведущую из Балаклавы к неприятельскому лагерю на высотках, и им ничего не останется, как сдаться. Все кончится, и ты будешь довольна наконец.

— Да, если мы победим, — коротко бросила она. — А Флер знает?

— Если сейчас и не знает, то скоро узнает, — ответил он.


В течение дня стали поступать самые невероятные сообщения о высоком боевом духе англичан — какие-то обезумевшие мужчины в женском платье дрались с такими дьявольскими воплями, от которых в жилах стыла кровь. Тяжелую русскую артиллерию атаковали всадники, Вооруженные только одними саблями.

— Эти англичане сошли с ума, — утверждал молодой офицер, хромая спускаясь по склону к перевязочному пункту. — Разве можно сражаться с умалишенными, скажите на милость? Так нечестно.

Сражение прекратилось в четыре пополудни, и через некоторое время ликующие солдаты из какого-то батальона вкатили в город семь британских морских орудий, захваченных на редутах возле Воронцовской дороги. Вскоре зазвонили церковные колокола, оповещая всех о победе. Возбужденные толпы народа вышли на улицу, чтобы посмотреть на трофейные английские пушки. Прошел слух, что вице-адмирал Нахимов намерен даже устроить бал с фейерверком.

Но последующие донесения были значительно скромнее по содержанию, и победные реляции меняли тон по мере того, как в город возвращалось все больше непосредственных очевидцев. Сражение, по всеобщему мнению, завершилось вничью. Русским не удалось захватить Балаклаву, которая, как все полагали, была главной целью предпринятой атаки. Англичане не удержали дорогу, и половина редутов на высотах поменяла владельцев.

Было уже поздно, когда с наступлением темноты из лагеря Липранди в город для допроса были доставлены захваченные в плен английские солдаты. Большинство из них были ранены, но все утверждали, что ни один англичанин, как бы серьезно он ни пострадал в бою, не сдался добровольно, что, конечно, лишь усиливало уважение к ним горожан.

— Нам не стоило воевать с англичанами, — говорил приятель Людмилы, лейтенант Вархин. — Они очень похожи на нас. Нам нужно быть союзниками и сражаться вместе против турок.

Флер, которая поспешила в верхнюю часть города, чтобы встретить их там, сразу заметила, что почти все они были кавалеристы. Они шли под конвоем, вернее, не шли, а скорее тащились, едва волокли ноги, по двое в ряд. Тех, кто не мог передвигаться, несли на носилках.

Флер обратилась к офицеру конвоя, который, увидев ее, остановился и вежливо ей отсалютовал.