Фредерик заметил стоявшую возле двери Флер с выпученными от удивления глазами.

— Тише, Ви! — воскликнул он.

Венера повернулась, и Флер, увидав ее ужасное лицо, отвела взгляд в сторону. На нем отразилось горе, но не обычное горе, а что-то вроде мстительного гнева, Флер этого не понимала. Ей показалось, что на нее смотрит первозданная могущественная богиня. Флер съежилась, чувствуя, что сейчас случится что-то ужасное. Она стояла в этой угрюмой тишине, ожидая удара.

— Ступай наверх и посмотри на мать, — наконец произнесла Венера.

— Ах, Венера, — слабо возразил Фредерик. — К чему такая спешка? Может, после завтрака…

— Подойди ко мне, дитя, — строго сказала Венера, не обращая внимания на слова супруга. Она, протянув руку, сделала к девочке несколько шагов. Флер послушно вложила в нее свою ручку, словно жертва, кладущая голову на плаху. Стиснув ее, тетка вывела Флер из столовой и увлекла за собой вверх по лестнице. Миновав коридор, устланный пыльными коврами, они оказались у входа в апартаменты матери.

В доме царила необычная тишина. Длинные напольные часы, стоявшие на лестничной площадке, остановились и больше не тикали. Через маленькое окошко пробивался тонкий солнечный луч, в котором замерли подвешенные в воздухе пылинки. Высокая белая дверь отворилась, и в нос ей ударил знакомый спертый воздух. Но она почувствовала и другой запах, запах матери, похожий на запах увядшего цветка, только он был значительно крепче и бесконечно отвратительнее — какой-то сладковатый, нечистый, тошнотворный!

Флер увидела мать. Она лежала, как всегда на кровати, нет, не совсем так, как обычно. Теперь она лежала не на подушках, а на матраце, простыня покрывала ее до подбородка, а руки были сложены на груди. Мать лежала тихо-тихо. Венера подвела ее к кровати поближе. Все тело Флер сопротивлялось, ноги ее отказывались идти, и она наконец осознала, что ей не хочется находиться здесь, в этой спальне. Они стояли возле самой кровати.

— Твоя мать умерла, Флер, — сказала Венера. — Теперь поцелуй ее в последний раз.

— Нет, — ответила Флер, чувствуя сухость во рту. — Прошу вас, не надо.

— Ты должна, — настаивала на своем тетушка Венера.

Железной хваткой сжав запястье Флер, она подтащила девочку к самому краю кровати. Сопротивляться было бесполезно.

После этого Флер одна сбежала по лестнице, вся в слезах, не видя из-за них ничего перед собой. Она чуть не сбила с ног дядю Фредерика, стоявшего в нетерпении у лестницы в ожидании дальнейших событий.

— Флер, дорогая, — воскликнул он, хватая ее за руку и останавливая на ходу. Подняв к нему свое искаженное лицо, она по его глазам догадалась, что он все понимает — смерть матери, боль и гнев Венеры, не замечаемое прежде одиночество маленькой девочки. Это напугало Флер больше, чем та скорбная картина в спальне.

— Прошу вас, отпустите меня, — только и сумела она вымолвить. Но дядя Фредерик сразу сообразил, что ей нужно. Он поспешил с нею в сад и там наклонил ей голову, когда ее стошнило прямо в желтофиоли. Он не отверг противной девчонки, желавшей смерти собственной матери, нет, он подвел ее к деревянной скамье в освещенном ярким солнцем углу сада и там посадил к себе на колени. Они так долго сидели молча, чувствуя, как медленно огибает солнце вишневое дерево у них за спиной. К чему слова? Он ласково прижимал Флер к себе.


Когда наконец сэр Ранульф вернулся, стало ясно, что он не намерен заниматься своим маленьким сыном. Тетушка Эрси забрала Ричарда к себе. Это был очень милый мальчик, все недостатки своих первых двух лет жизни он преодолел и теперь был нормальным, полнощеким, шумным непоседой. Эрси была от него без ума, баловала его, пичкала леденцами. Наступила пора отправлять Ричарда в школу. Сердце у нее разрывалось на части от предстоящей долгой разлуки, но она не артачилась, понимая важность образования. Не протестовала она и тогда, когда однажды ее муж Маркбай заметил, что мальчик должен проводить каникулы в родительском доме.

Флер осталась в доме одна под присмотром своей последней гувернантки. Фредерик хотел забрать ее к себе, как Эрси Ричарда, но этому воспротивилась Венера, хотя, по его мнению, она первая должна была бы сделать такое предложение. Венера, не утратив интереса к воспитанию Флер, приглашала племянницу к себе, когда Ранульф уезжал из дома надолго, и если ее влияние на девочку не было до конца плодотворным, то его нельзя было назвать и бесполезным.

Когда Флер исполнилось восемнадцать, она с согласия тетушки, воспользовавшись полным безразличием отца к семейным делам, уволила гувернантку и взяла в свои руки бразды правления. Несмотря на удивительную красоту, Флер в двадцать четыре года не имела ни одного романтического увлечения, а тетушка Эрси, которая считала, что девятнадцать лет — это предел для незамужней девушки, постоянно оплакивала издержки образования, лишившие ее племянницу естественного женского призвания.

Но отнюдь не образование и не высокая ученость отличали Флер от остальных молодых женщин ее круга. О любви она знала только одно — что это привязанность, которую она испытывает к слугам, к домашним животным. Семейные сцены, свидетельницей которых она была, оставили в ее душе свой след, поэтому большую часть свободного времени она посвящала благотворительности, так страстно осуждаемой тетушкой Венерой. Она постоянно проявляла участие к беднякам и больным своего прихода.

Флер уже привыкла к постоянному одиночеству, ей нравилось ее независимое положение, и вообще она была вполне довольна своей жизнью и не имела абсолютно никакого желания ничего в ней менять. Флер считала, что, вступив в брак, она вручит какому-то мужчине власть над собой, и такая перспектива ее отнюдь не привлекала. Что же касается интимных, любовных отношений с человеком такого же высокого ранга, как она сама, то ей никогда не доводилось видеть, как этим занимаются, да и сама не умела этого делать.

С кривой усмешкой тетушка Венера наблюдала, как ее несравненные женские качества привлекали, как мотыльков освещенное окно, множество молодых людей. Они, подобно крылатым существам, тупо бились о прочное стекло головами, кружившимися от такой перспективы. Претенденты никак не могли связать поразительную внешность мисс Гамильтон — золотистые локоны, небесно-голубые глазки, цвет лица английской розы — с ее силой воли и независимостью здравого ума.

Венера была уверена, что рано или поздно Флер выйдет замуж. Но так как племянница ничего не жала о любви и об этом вообще не думала, то она предполагала, что Флер в конечном итоге заключит брак с каким-нибудь подходящим человеком, быть может даже с тем, кого она, тетушка Венера, ей представит и порекомендует. Она и не подозревала, что внутри Флер дремало ее «я» и у этого «я» были свои потребности, отрицать которые было просто невозможно.

Хотя Флер пока не отдавала в этом себе отчета, она подсознательно чувствовала, что существует другая жизнь, существует другой разум. Если они окажутся рядом с ней, то она их не пропустит. В противном случае она ни за что не пойдет на компромисс сама с собой, не станет хоронить себя заживо в пресном, непривлекательном браке, который навязывают ей тетушка с отцом.

Вздремнув немного и освежившись, тетушка Эрси, позевывая, вышла из комнаты. Ей нужно было ехать в апартаменты Маркбая в Сент-Джеймском дворце на Кэтерин Уилл-ярд, где ее ждала продолжительная процедура переодевания к торжественному обеду. Только она уехала, как дверь в гостиную отворилась и на пороге показался сэр Ранульф.

— Сейчас я сообщу вам кое-что забавное, — фыркнул он. — Джо Пэкстон собирается всех заткнуть за пояс!

Сэр Ранульф был высоким мужчиной во цвете лет, и, хотя продолжительные экспедиции в страны с суровым климатом не могли не сказаться на нем, он не утратил своих золотистых волос и красоту лица, которую от него унаследовали дети. Если и было что-то жестокое в его красоте, какая-то холодная отчужденность в ярко-голубых глазах, это не ускользнуло лишь от нескольких наиболее проницательных женщин. Большинство его поклонниц были искренне к нему привязаны, но он, как правило, не расточал на них много времени. Ему нравилась мужская компания, а эмоциональные переплетения были не в его вкусе. Настоящую страсть он испытывал только к своей работе, и теперь все его основные потребности, как и при живой жене, удовлетворяли женщины, для которых подобные отношения представляли из себя лишь деловую сделку, не больше. Они никогда не предъявляли к нему никаких требований. Их интересовало только содержимое его кошелька.

— Кажется, вы так и не научились входить в комнату, соблюдая правила приличия, — сурово встретила его Венера. — Сядь, Ранульф, и прекрати пускать пузыри и бурчать — это всех раздражает.

Он, подмигнув дочери, сказал:

— Твоя тетушка всегда недовольна любым проявлением искренних чувств. Для нее такое поведение сильно отдает якобинством.

— Прекрати нести вздор, — осадила она его. — Какую весть принес, выкладывай!

— Джо Пэкстон собирается построить павильон для Всемирной выставки, вот что!

— Чепуха, как он это сделает? — кипятилась Венера. — Он даже не представил своего проекта. К тому же у строительного комитета есть свой превосходный проект.

— Бросьте, вы же прекрасно знаете, что он никогда не будет принят. Послушайте, я расскажу вам, как все произошло. Мы стояли в оранжерее для лилии, и Пэкстон делился со мной своими планами расширения помещения. Я ответил, что предстоит затяжная работа, но он со мной не согласился. «Нет, — утверждал он, — эта конструкция — самая простая в мире, ее можно запросто изменить, удлинить, расширить, или вообще разобрать». Я рассмеялся и заметил, что только этого недостает тому каменному карбункулу, который они собираются возвести для Всемирной выставки. И вдруг эта идея пришла одновременно нам двоим в голову!

— Вы хотите сказать, что мистер Пэкстон предполагает построить павильон для выставки из стекла? — спросила Флер.

— Вот именно! Я знал, что удивлю вас всех! Неужели вы не видите, что именно такой павильон нужен! Во-первых, он будет гораздо дешевле стоить, во-вторых, это снимет все возражения Брухэма по поводу каменных стен с мортирами. Это будет временное сооружение, никто не будет его опасаться, это ясно как день. Раз! — и его собрали. Два! — и его разобрали. А разве не станет большой стеклянный дом украшением в Гайд-парке?

Флер уже включила свое воображение.

— Это будет так красиво, светлое, воздушное сооружение, словно парящий в облаках дворец! Вы только представьте себе, как он будет блестеть, переливаться на солнце, а через его стеклянные стены можно будет любоваться голубым небом и зелеными деревьями! Но павильон должен быть громадных размеров, папа. Разве можно сделать что-нибудь подобное из стекла? Будет ли он прочным и безопасным?

— Пэкстон в этом уверен. Инженерные принципы остаются теми же, при строительстве…

— Очень хорошо, — перебила его Венера, — но слишком поздно. Комиссия уже выставляет свой проект на тендер. Они не захотят рассматривать никакой альтернативы.

Сэр Ранульф махнул рукой.

— Все это пустяки, пустяки. Такие трудности можно преодолеть. Если возникнет необходимость, я поговорю с Букклейком и Коулом — они в этом знают толк.

— Но строительная компания не позволит выкручивать себе руки, даже такому знаменитому во всем мире садоводу, как ты.

Ранульф покачал головой.

— Ты неверно судишь о них, Ви. Они все хорошие люди и не имеют в этом никакой личной заинтересованности. Ладно, — уступил он с горестной улыбкой, — человеческую природу не изменишь, и, возможно, один или двое не смогут смирить свою гордыню. Но Стифенсон — самый лучший из них, а Брунел сразу все оценит по достоинству. Им вдвоем удастся увлечь за собой и остальных. — Он вскочил с места от нетерпения. — Фред все еще в палате общин? Могу поехать к нему и обо всем проконсультироваться…

— Ах, да сядь ты, наконец, невыносимый Джек в коробочке[1]. — Фредерику недосуг выслушивать твою чепуху. В парламенте возникли разногласия по поводу недееспособности папы, и Рассел разослал повестки, чтобы все явились на заседание. Можешь поговорить с ним за обедом. Но сегодня все равно уже поздно.

— Ты права. Пэкстон приезжает завтра в Таун, чтобы встретиться с Эллисом. Он может потом заглянуть в министерство торговли, чтобы поговорить об этом с Крэнвиллем. Он будет его лучшим адвокатом. Все ведь любят Пэкстона.