Он ощущал, как бурлят в нем эти желания, как пожирает его страсть и нежность к ней. Поэтому он снова спросил ее:

— Что беспокоит тебя, любовь моя?

Флер долго тщетно боролась с собой в поисках нужных слов, но, так и не найдя их, вдруг выпалила:

— Я — падшая женщина!

Петр рассмеялся.

Он не мог совладать с собою. Подумать только! Как могла эта женщина, которая даже не обладала светской хитростью, чтобы попытаться продемонстрировать ему ложную скромность, которая откликнулась на его желание, не зная, что такое притворная стыдливость или похоть, так уничижать себя? Это просто смешно. И он, вполне естественно, рассмеялся, совершив тем самым роковую ошибку. Петр немедленно взял себя в руки, но было уже поздно. В ее глазах отразились одновременно и ужас, и боль, и подозрение. Флер сразу же затаилась в скорлупе оскорбленного женского достоинства.

— Ах, любимая моя! Прости меня. Я посмеялся не над тобой, не думай обо мне плохо!

— Мне хотелось бы одеться, если ты позволишь. Не будешь ли ты настолько любезен передать мои вещи? И прошу тебя, отвернись, не смотри на меня.

— Флер, не нужно так. Не будь холодна ко мне после такой дивной ночи.

На глазах у нее навернулись слезы, и она торопливо потупилась, что бы он их не заметил.

— Я думала, что у тебя хватит благовоспитанности, чтобы не упоминать эту ночь. После того как ты воспользовался мной…

— А, значит, я тебя изнасиловал? Это ты хочешь сказать? — он широко улыбнулся. — Почему ты и покидаешь отъявленного негодяя.

— Я не желаю разговаривать на эту тему. Прошу тебя, передай мою одежду.

— Дорогая, не нужно, прошу тебя…

— Я тебе не дорогая. И мы, по-моему, застряли здесь надолго. Нам нужно возвращаться в город. Можешь себе представить, что подумает твой брат, не застав нас с тобой после возвращения?

Петр от удивления даже разинул рот.

— Ах, мой братец. Вот из-за чего весь сыр-бор! Не правда ли? Как же я прежде не догадался. Теперь, полагаю, ты мне скажешь, что прошлой ночью представляла себя в его объятиях — не в моих?

Он почти угадал ее мысли, и слезы брызнули у нее из глаз, слезы душевной боли, самоуничижения и отчаяния. Петр тут же спохватился.

— Боже, для чего я это сказал? Флер, прошу, прости меня.

Она сделала жест, который мог означать и отказ, и согласие. Он перехватил ее поднятую руку. Оказав лишь легкое сопротивление, Флер сдалась. Он, кусая губы, лихорадочно подбирал подходящие слова, чтобы преодолеть неожиданно возникшее затруднение.

— Не будем больше говорить об этом, — наконец промолвил он. — Мы всегда с тобой были такими хорошими друзьями, давай об этом никогда не забывать.

Кивнув Флер сказала:

— Да, друзья.

Она была такой унылой, такой подавленной, а Петру хотелось успокоить ее, но он боялся, что дальнейшие объяснения только усугубят все дело. Ее замешательство в эту минуту, вероятно, стало его самым грозным врагом.

— Значит, друзья, — повторил он. — Хорошо. Пока ты будешь одеваться, пойду приготовлю нам чай.

Принеся ей сухую одежду, он, повернувшись к ней спиной, подошел к печке, быстро оделся сам. Потом начал готовить чай. Петр все время думал, терзался. Чудо последней ночи оставалось, нетронутое и незыблемое, где-то в самой ясной точке его сознания. Может, в конце концов все образуется, должно по крайней мере. Разве могло все произойти просто так? Вероятно, он с самого начала неправильно себя повел с ней. Возможно, вначале нужно было ее оттолкнуть, а потом очаровать? Но с другой стороны, он был уверен, что никакие произнесенные им слова не могли убедить ее больше, чем то, что произошло сегодня ночью. Он ее сделал своей, теперь оставалось только заставить Флер поверить в это.

Когда они приехали домой на Владимирскую улицу, Карев был уже там. Петра это нисколько не удивило. Он предчувствовал, что брат явится раньше, чтобы застать их на месте преступления. «Ладно, — мрачно думал он, — пусть полюбуется, милости просим».

— Что здесь, черт подери, происходит? — спросил Карев, как только они вошли. Он не сводил с них осуждающего взгляда, Флер под ним вся вспыхнула. Она очень боялась, как бы ее новое состояние женщины не стало заметным для окружающих. — Я приехал домой, а здесь ни души, слуги бормочут какую-то чушь… — Он, казалось, был сильно рассержен, но в его голосе чувствовался страх. — Где вы были? И где моя жена?

Ему ответил Петр.

— Не знаю, что тебе сообщили слуги, но мне кажется, тебе нужно взять себя в руки и подготовиться к ощутимому удару. Людмила уехала. Она…

— Уехала? О чем ты говоришь?

— Я пытаюсь тебе рассказать. Она связала в большой узел вещи и покинула город. Твоя жена ускакала в английский лагерь, чтобы быть рядом с Ричардом.

Глаза Карева блеснули огнем.

— И вы позволили ей? Вы позволили ей выйти из дома?..

Даже в этот досадный момент Флер заметила, что он желал Ричарду смерти. Неужели Карев на самом деле придумал всю эту историю с казаком?

— Разумеется, я ничего ей не позволял, — продолжал Петр. — Она просто не попросила у меня разрешения. С какой стати?

— Но я оставил ее на твое попечение. Их обеих.

— Ты забыл предупредить, чтобы я запер их в чулане. Людмила вышла из дома в тот же день, когда ты уехал, сообщив нам, что идет, как всегда, в лазарет. Только когда она не вернулась к вечеру, мы начали подозревать что-то неладное.

Карев был вне себя.

— Не понимаю. Почему вы не отправились за ней в погоню? Почему не вернули домой. Скажи на милость, Петя!

— К тому времени, — терпеливо продолжал Петр, — когда мы ее хватились, она была уже далеко. При такой спешке она явно уже была в расположении лагеря, когда мы узнали о ее побеге.

— Но мы попытались ее вернуть, — добавила Флер, — рискуя жизнью, мы отправились в английский лагерь, чтобы переубедить ее, заставить вернуться домой. Но она наотрез отказалась.

Его страшные глаза впились в Флер.

— Ты видела ее? В лагере?

Флер с несчастным видом кивнула.

— Я умоляла ее вернуться, но она ни за что не хотела. Она намерена остаться с Ричардом. Мне это непонятно. Не понимаю, почему она…

— Замолчи!

Она повиновалась, так как Карев издал какой-то дикий звук, словно раненый зверь. Резко повернувшись, он обрушил кулаки на стену над головой. Этот отчаянный жест свидетельствовал о том, какая острая боль пронзила его душу. Из двух оставленных вмятин разбежались щели, похожие на лучи звезды. Посыпались крошки штукатурки. Петр с Флер замерли на месте от охватившего их отчаяния и смятения — они не знали, что делать. Карев закричал снова, тише, стукнувшись лбом о стену. Послышался мягкий шлепок.

— Она должна вернуться! Она должна вернуться! — повторял он.

— Сергей… Сережа… — начал было урезонивать его Петр.

Карев снова ударился головой.

— Во всем виноват только ты! Ты позволил ей уехать! Ты предоставил ей возможность предать меня! А теперь возвращай ее сюда!

— Она не вернется, — спокойным, тихим голосом напомнил ему Петр.

Карев, весь пунцовый от гнева, резко повернулся к нему:

— Так заставь!

— К чему все это? Не говори чепухи, Сережа. Рассуди здраво. Если Людмилу насильно приведут сюда, она снова убежит. Нельзя заставить ее остаться, если она этого не хочет.

— Но что она будет делать с этим… с этим… щенком? Этим… ничтожеством? Этой тростинкой?

— Таков ее выбор, и здесь ничего не поделаешь, — возразил Петр, и в голосе его почувствовалась решительная уверенность. — Очевидно, он ее устраивает. — Карев вдруг задрожал, весь сжался, словно ожидая удара. — В таких делах правил не существует, — мягко продолжал Петр. — К тому же ты ее постоянно к этому подстрекал, ты это отлично знаешь и сам.

Чувствовалось, что граф сломлен, и Флер, которая всегда не выносила его гнева, в данную минуту желала, чтобы его охватила ярость. Но он был сломлен. Об этом говорили опавшие плечи. Это был первый признак.

— Я это делал только потому, что она постоянно меня доводила. Я не желал… просто я подвергал ее испытанию, вот и все. — Он тяжело опустился на стул за спиной. Руки его повисли по бокам. — Я люблю ее. А она меня предала, — мрачно проговорил он.

— Не воспринимай так ее уход, — начал было Петр, но осекся. Он видел, что граф загорается гневом, как загорается огнем брошенная в пламя щепка.

— А что прикажешь мне думать? Это — предательство, и нечего тут долго думать. Ты сам прекрасно об этом знаешь. Она не оправдала моего доверия, она предала меня, и с кем! С этим оловянным солдатиком!

Услыхав обидные слова, Флер подумала о том, что ей рассказывали о той страшной атаке бригады легкой кавалерии, о ее брате, о том, что ни один из тех, кто бросились на изрыгающие смертоносный огонь орудия, ни один, даже тяжело раненный, ни один из них добровольно в плен не сдался. И он смеет называть его оловянным солдатиком? Флер чувствовала, как в ней закипает ярость. Ее брат был ровней любому храбрецу солдату, и Людмила предпочла его, она имела право…

Мысль Флер на этом оборвалась, она была поражена тем, над чем сейчас размышляла. Нет, Людмила не имела права. Она была замужней женщиной. Она предала мужа… и Ричарда тоже. И, как представлялось Флер, ради того пустяка, который в конце концов оказался вовсе не пустяком.

Карев закрыл лицо руками. Флер подумала, что это она нанесла ему удар. Да, он на самом деле любит ее, — подумала она, и от такого вывода у нее по спине пробежал ледяной, как сама смерть, холодок. Все это время, она обманывала себя, полагая, что Карев любил только ее. Но он женился на Людмиле, и она никогда до конца не верила, что он сделал это только ради громадного ее состояния. Но Флер любила Карева и не выносила его страданий, она старалась утешить графа, хотя ее собственное сердце постоянно ныло от боли. Она резко опустилась на стул рядом с ним, схватила его за руки, пытаясь оторвать ладони от лица.

— Не надо, Сергей, не надо. Людмила не желала тебе зла. Она тебя любит, любит по-настоящему. Просто на нее нашло затмение. Стоит ей обо всем, хорошенько подумать, и она несомненно поймет свою ошибку. Милочка вернется к тебе. Только дай ей время. Ты же видел, какие у них были отношения — они просто играли, как дети. Ничего страшного не произошло. Она сама мне говорила, что будет любить тебя до самой смерти.

Неожиданно Карев посмотрел на нее.

— Она правда тебе это говорила?

— Да, да, говорила.

— Сейчас? Когда ты была в лагере?

Флер от неожиданности прикусила губу.

— Ну, нет. Не тогда. Раньше, она говорила об этом со всей искренностью. Она вернется. Помяни мое слово.

Взяв ее за руки, Карев так сильно сжал их, что ей стало больно. Но Флер была готова все вынести ради него.

— Ах, мой цветочек, да поможет тебе Бог! Ты для меня — такое утешение. Не думаю, что мне удалось бы это пережить, не будь тебя рядом со мной.

— Все хорошо, — успокаивала она. — Я здесь. Я никуда не уйду.

Вдруг его глаза засветились добротой.

— Обещай мне! — потребовал он. — Обещай, что останешься со мной! Ах, Флер, ты мне так нужна, так нужна. Мой дорогой, дорогой друг. Скажи, что не покинешь меня.

— Я не покину тебя, — обещала она, а Петру, видевшему ее лицо, показалось, что Флер приняла это решение под влиянием того, что наконец осознала.

— Никогда, — настаивал Карев, сжимая еще сильнее, чуть не до треска, ее хрупкие руки.

— Я никогда тебя не покину, — повторила она тем же отсутствующим голосом.


В тот же вечер, чуть позже, Петр зашел к Флер в комнату. Она была одна.

— Ну что же, наступил момент прощания.

— Ты уезжаешь?

— Да, отпуск закончился. Завтра утром я должен быть в лагере.

— Ты мог бы поехать и завтра.

Петр пожал плечами.

— Светит яркая луна. Можно отправляться в путь немедля. Ни ему, ни тебе я не нужен.

— Ах, Петр!

Взяв ее за руку, он внимательно оглядел ее, словно никогда прежде не видел. Подушечкой пальца провел по ее ногтям.