— Мать знала об этом. Вот, вероятно, почему… — Она замолчала.

Полоцкий, переводил взгляд с одного на другого. Потом продолжил:

— Мне удалось отыскать того хирурга, у которого вы консультировались после возвращения в Петербург. Это был один из врачей императора, смею вас заверить! Он ничего мне не сказал. Тогда я подкупил одного из его ассистентов, и он по моей просьбе заглянул в вашу медицинскую карту. Но я все равно уже начал догадываться. Вы не можете иметь детей, не так ли? Это вам сказал хирург. Вы бесплодны!

Полоцкий все больше раззадоривал себя, сжимая для уверенности кулаки, чтобы не дать схлынуть охватившему его гневу.

— Вы ничем не лучше поганого мула! И что самое отвратительное — вы знали об этом, прекрасно знали, когда женились на моей бедняжке дочери. Пытаясь завладеть ее деньгами, вы хотели обречь ее на бездетную жизнь, как и свою первую жену, эту несчастную, достойную жалости женщину, — и мы все теперь знаем, что с ней произошло. Вы разбили ее сердце, и она зачахла. Но у Милочки оказалось больше живительной крови, больше духа, у нее хватило здравого рассудка, чтобы спасти себя, пока было еще не поздно.

Карев наконец обрел дар речи.

— Довольно! — процедил он сквозь зубы. Полоцкий и ухом не повел.

— Вы обманули ее, вы обманули меня, и вы лгали нам обоим, лгали всем окружающим вас людям! А теперь я вам скажу, что произойдет дальше, мой друг. Я намерен получить от вас официальный развод, а вместе с ним обратно все ее приданное, все, до копеечки! Ежели вы откажетесь, начнете чинить различные козни, то, смею вас заверить, все узнают об этом печальном факте. И вы никогда больше не сунете носа в Петербург, вы меня слышите?

Полоцкий умолк, тяжело дыша, взметнув вверх кулаки.

— Клянусь Богом, — продолжал он, — за то, что вы сделали с моей дочерью, мне следовало бы убить вас, Карев! Но полагаю, оставаясь в живых, вам придется куда сильнее страдать. К тому же мне хочется, чтобы у вас было побольше времени для сожалений о том, что вы когда-то пытались скрестить шпаги с Иваном Полоцким!

Когда он кончил, в комнате установилась такая гробовая тишина, которую никогда Флер прежде не приходилось ощущать почти физически. Она стояла словно окаменевшая от стыда и отчаяния, ее обуревало страшное предчувствие, что ни один из них больше не заговорит, что они так и будут молчать, глядя на друга, целую вечность. Однако молчание, как и полагалось, нарушил Карев, голос у него был такой бесстрастный, такой воздушный, словно прилетел издалека, из какого-то другого мира.

— Вы заблуждаетесь во всех ваших предположениях, — произнес он. — Но я готов предоставить свободу вашей дочери, если только это — цель вашего визита ко мне.

Полоцкий смутился.

— Только на моих условиях, — поспешил он уточнить громким, срывающимся, в отличие от графа Карева, голосом.

— На любых ваших условиях. Я не возражаю, — так же ровно ответил Карев. Он, по-видимому, хотел еще что-то добавить, но передумал и не сказал больше ни слова и, не удостоив ни одного из присутствующих своим взглядом, повернулся и вышел из комнаты.

Наконец Флер могла сдвинуться с места. Ноги у нее дрожали. Сделав шаг до ближайшего стула, она, обессиленная, устало опустилась на него.

Петр повернулся к Полоцкому.

— Для чего вы все это устроили, скажите на милость? — Он весь позеленел от злости. Роза сидела молча, избегая взглядов и стараясь смотреть в одну точку впереди себя.

Полоцкий, озираясь, нервно облизал губы и провел рукой по лбу.

— Уф, — наконец выдохнул он. — Об этом нужно было сказать. Его нужно было остановить. — Никто на него не смотрел. Он стал парией, и его присутствие тяготило всех. Они хотели, чтобы он поскорее ушел. Он повернулся к Флер: — Должен сказать вам, что мы с Софи не имеем ничего против вас, сударыня, и испытываем точно такие же нежные чувства, как и прежде. Вам пришлось нелегко, может быть даже хуже всех, но в этом не ваша вина. И если вам захочется уехать отсюда, если у вас нет пристанища, то мы с радостью примем вас в нашем доме, где вы сможете жить столько, сколько захотите.

Флер не могла найти ответных слов. Он попытался ей улыбнуться, но улыбка у него вышла кривой, мускулы на лице отказались ему повиноваться. Несмотря на свой праведный гнев, он тоже казался глубоко потрясенным этой сценой.

— Мы потеряли свою дочь, но, надеюсь, не навсегда. Но в наших сердцах осталось место и для вас, что бы ни случилось. Наш дом будет вашим домом. Подумайте об этом.

Флер опустила глаза. Полоцкий, еще раз оглядевшись вокруг, вздохнул.

— Ладно, — сказал он. — Я, наверное, пойду. Мне очень жаль, что все так получилось.

Никто либо не хотел, либо не мог в данную минуту говорить, даже попрощаться с ним, и в конце концов он был вынужден уйти в гробовой тишине. Они слышали, как он что-то сказал в коридоре, и звуки его шагов по крыльцу постепенно замерли.

— Я пытался остановить его, — наконец вымолвил Петр. — Я заехал к ним — кто-то же должен был это сделать! — а мадам мне сообщила, куда он поехал и зачем. Просто не повезло — стоило мне приехать на полчаса раньше, я бы застал его дома. Какое чудовищное невезение!

— Ты бы его не остановил, — заметила Роза. У нее был такой спокойный, уравновешенный голос, что Флер удивленно посмотрела на нее. — Он хотел кого-нибудь обидеть, чтобы отомстить за свою душевную боль. Но Сережа прав, он заблуждается во всех своих предположениях. К тому же, купец смотрит на вещи с купеческой точки зрения, другого ему не дано.

— Но как быть с Сергеем? — спросила Флер, еле сдерживая свой гнев, потому что Роза и Петр оказались такими равнодушными к его терзаниям. — Неужели никто не сходит за ним? Он, должно быть… — Она осеклась, не находя нужного слова.

— Вряд ли он нуждается сейчас в ком-нибудь из нас, — проговорила Роза.

— Пусть немного побудет наедине с собой, — сказал Петр. — Мне кажется, он великолепно справился с ситуацией, хотя все равно он будет смущен.

— Смущен?

— А как же иначе? — удивилась Роза.

Флер, вскочив со стула, бросилась из гостиной.


Она долго бродила по дому, стараясь отыскать его, но все было напрасно. Наконец она обратилась к слуге. Как выяснилось, он знал, где в данную минуту находится граф. Боже, как же она не догадалась! Когда Флер преодолела половину лестницы, ведущей на Черную башню, она пожалела, что не надела пальто, — через бойницы врывался ледяной ветер. Оказавшись наконец в комнате графини, она удивилась, как там было тепло, здесь были застекленные окна, и проникавшее через них зимнее солнце немного прогревало воздух.

Он стоял у окна. Флер замерла на пороге, чувствуя, что сейчас, когда увидела его, она не сможет ни думать, ни говорить. Ей трудно было представить себе, какие чувства овладевали им — был ли он зол, страдал ли, негодовал, или просто пребывал в шоке. Да и что могла она сказать ему в утешение? Может, лучше было бы вообще не приходить, но ей была невыносима сама мысль о том, что никто не захотел протянуть ему руку, оказать поддержку.

Не поворачиваясь к ней, граф сказал:

— Знаете, она умерла, глядя вот на этот пейзаж, старая графиня, во всяком случае так гласит легенда. Она распорядилась подвинуть свою кровать вот к этому окну и попросила горничную помочь ей лечь на бок, чтобы она могла любоваться видом. Здесь нашли ее мертвую, с открытыми глазами.

Он чуть повернул к ней голову — нет, не для того, чтобы взглянуть на нее, а чтобы пригласить ее подойти поближе. Она подошла к нему и стала рядом, кутаясь в шаль. Он по-прежнему всматривался в раскинувшийся перед ним ландшафт.

— Удивительно, как много людей умирают с открытыми глазами. Можно подумать, что веки должны закрываться автоматически, правда? Это наводит меня на мысль, что смерть все же отличается от сна. — Граф посмотрел на нее. На лице у него было абсолютно спокойное выражение. — Мне приходилось ходить по полям сражений, и я заметил, как много мертвых выглядят так, словно они чем-то удивлены, словно смерть не оправдала их надежд. — Он отвернулся от окна. — Он ушел?

— Да.

— А Петя?

— Нет, он еще здесь.

— Ах, вон оно что. — Не сводя взгляда с нее, Карев прищурился, чтобы показаться ей настороженным, почти хитрым. — Ну, а что ты думаешь по поводу этой маленькой истерики? — Флер не могла ему ответить. Его наблюдательные глаза сверлили ее. — Послушай, ведь ты несомненно о чем-то думала, размышляла? В противном случае, почему ты здесь?

— Я пришла сюда, чтобы посмотреть, в каком ты состоянии, — ответила она, слегка уязвленная его вопросом. — Я думала, что ты, может… расстроен.

— В самом деле? — Казалось, он обдумывал ее ответ. Потом, фыркнув, сказал: — Расстроен! Ты выбрала верное слово. Расстроен! — Он положил руку на ее плечо. — Благодарю тебя, мой дорогой друг. Благодарю тебя за беспокойство, за то, что тебе хотелось узнать, расстроен ли я. Я не заслужил такого внимания с твоей стороны.

— Нет, заслужил! Ты был по отношению ко мне всегда так добр! — запротестовала Флер, и слезы тут же выступили у нее на глазах.

— Нет, не заслужил! — мягко возразил Карев. — Мне никогда не удавалось приносить счастья людям. Я сделал ее такой несчастной. — Обняв Флер за плечи одной рукой, он подвел ее к портрету своей первой жены. Он стоял перед ним, задумчиво его разглядывая.

— Знаешь, то, что сказал он, — это правда. Меня действительно ранило, и я скрывал это ранение. Я не могу иметь детей — это тоже правда. Я принес столько несчастья Лизе. Мне кажется, любая женщина хочет иметь ребенка.

Флер показалось, что он задал вопрос, но она не знала, как на него ответить. Вместо ответа она сама задала ему вопрос:

— Почему ты вернулся? Если было все равно?

— Разумеется, чтобы проконсультироваться с хирургами. Он выследил только одного, но их было несколько. Все они сошлись во мнении. Когда я это выяснил, мне было уже наплевать. Видишь ли, я любил ее. Но она… — Возле губ у него появились горестные морщинки. — Он так и не узнал всего — нет, хотя и хвалился там, что раскопал всю историю. Я позаботился о том, чтобы никто никогда не узнал, что моя жена, убедившись, что я бесплоден, решила, что это может сделать кто-то другой, неважно кто.

— Ах, не может быть! — тихо возразила Флер. Он так крепко сжал ей плечо, что кости захрустели.

— Может, еще как может! Это чистое создание, такое покорное, такое аппетитное, привлекало всеобщее внимание, и все считали ее агнцем невинным. И вот моя жена превратилась в проститутку, охотящуюся за любым мужчиной, который возьмется обслужить ее. Рассматривая меня исключительно как самца-производителя, если можно так выразиться, и узнав, что здесь я ей помочь ни в чем не могу, она повсюду искала другого самца, способного ее оплодотворить. Я предлагал ей все, что имел, — мою верность, преданность, но ей хотелось только одного, заполнить свое чрево плодом. Она с презрением отвергала мою любовь…

Граф замолчал, на лице его отражались переживаемые им чувства. Флер больше не могла выносить боль в плече и попыталась разжать его пальцы, но он только сильнее их сжимал.

— Она даже предприняла попытку привлечь к этому процессу моего брата — да, моего младшего брата Петю! Она считала, что его кровь ближе всего по составу с моей.

— Но он не… он не согласился? — заикаясь, произнесла Флер, опасаясь того, что может сейчас услышать.

— Не знаю, — ответил Карев, и она почувствовала в его голосе нотки глубокого отчаяния и боли.

— Неужели Петя мог?

— Я никогда не спрашивал его об этом. Как я мог? Да разве тебе не известно, что никогда нельзя полностью верить тому, что тебе говорят. Я знаю только одно — что она из себя представляла, а Петя всегда добивался того, что хотел. — Граф помолчал, его лицо стало печальнее. Он устало вздохнул. — Но я никогда не высказывал своих сомнений и молчал обо всем, что было связано с ее… слабостью. Я защищал ее как только мог. Моя мать узнала об этом, Роза права. Она сама догадалась. Но я никогда ничего от нее не скрывал. — Карев пристально разглядывал портрет, его первая жена, такая робкая, такая хрупкая и покорная, словно ягненок, смотрела со стены на него. — Смерть ее стала для всех нас облегчением, — резко закончил он.

Наконец он выпустил ее и отошел в дальний угол комнаты, а Флер принялась растирать онемевшее плечо. О чем он ей говорил! — удивилась она. Ведь это же безумие. Чистой воды безумие.