— Ну, а что ты скажешь о Людмиле? — наконец спросила она.

Ее вопрос, судя по всему, не огорчил его. Он отвечал тихо, словно пересказывая собственные мысли, повернувшись к ней спиной.

— Людмила мне напоминала немного ее. Она тоже была такой молоденькой, такой невинной, как и Лиза. Но она была игривой, всегда в хорошем настроении, она мне нравилась. Лиза всегда чего-то боялась, шарахалась в сторону от любого предмета или человека. Боже, как меня это раздражало! Мне казалось, Милочка будет сильнее, и я думал, основываясь на своем прежнем опыте, что она окажется более правдивой.

— Ты сказал ей, — спросила Флер, — о твоем… о твоем… о том, что она не сможет иметь от тебя детей?

— Нет. Не сказал. Ну и что из того? Ведь она выходила замуж за меня, а не за мои чресла! Женщины так суетятся из-за этого, поднимают столько шуму! Такой, в сущности, пустяк! Поэтому спустя неделю после нашей свадьбы я просто перестал этим заниматься. Мне казалось, что она таким образом никогда не узнает о моем увечье. Однако, как выяснилось, этого она хотела больше всего на свете. Интимные отношения имели для нее куда большее значение, чем я сам. Она была самкой, как и все остальные женщины. Низкое маленькое животное, гоняющееся за самцами.

— Нет, такого не было, — решительно возразила Флер. Резко повернувшись к ней, граф посмотрел на нее своими странными горящими глазами.

— Ах, мой цветочек! Хорошо, что хоть ты не такая! И это для меня такое утешение, ты, моя чистая, недосягаемая любовь!

— Но… откуда тебе известно, что я другая? — вся дрожа, спросила она.

Карев снова подошел к ней и, взяв за руки, пристально, жадно посмотрел на нее, словно собирался сейчас вот поглотить ее.

— Неужели тебе не известно, как хорошо я тебя знаю? Разве не я прожил с тобой в целомудрии все эти месяцы? Если бы ты была такой, как остальные женщины, то разве восторгалась бы духовной любовью, любовью умственной, той, которую ты делила со мной, не запятнанной физической близостью? Ты была счастлива просто от того, что сидишь рядом со мной, тебе нравилось проявлять свою преданность ко мне, разделять мое общество, мои дни, мою жизнь. Независимо от того, каким бы испытаниям я тебя ни подвергал, ты оставалась мне верной.

Он действительно сошел с ума, — подумала Флер, и от этой мысли ей стало его жалко. Все это было печально, страшно. Возможно, то, что он рассказал ей, неправда? Может, вот эта бледная, смиренная девочка на портрете была не менее целомудренной, чем Людмила, когда она решала различные головоломки вместе с Ричардом в гостиной. Но теперь Флер представляла, как все происходило. Стоит лишь возникнуть в голове какой-то мысли в силу различных причин, как она начинает укореняться, несмотря ни на что. Никогда нельзя полностью верить тому, что тебе говорят. Вот сущность такого подхода.

Флер вдруг вообразила графа маленьким ребенком, сгорающим от любви к матери, матери, которая никогда не могла ответить ему такой же любовью. Он не хотел ни с кем делить ее. Может быть, здесь кроется главный источник его бед? Мать выбрала отца и любила его, возможно, на взгляд его, ребенка, — плотской любовью. И после этого для него все женщины носят на себе такое пятно.

— Ты не прав, — невозмутимо и печально проговорила она, глядя в его странные дикие глаза. — Нет, я любила тебя другой любовью. Я хотела выйти за тебя замуж. Я испытывала муки ревности, когда ты женился на Людмиле. Я верила тебе, когда ты заявил мне, что физическая любовь — это так, пустяк, потому что я ничего не знала. Но теперь…

Граф уронил руки с ее плеч. Флер резко замолчала, чувствуя, куда может привести окончание ее фразы.

— Ну, что теперь? — спросил он, снова настороженно прищурившись.

Нет, этого она ему не скажет. Его не касается то, что произошло между ней и Петром.

— А теперь я думаю, что ты заблуждаешься. — Она стойко выдержала его прямой, пронзительный взгляд. — Или ты заблуждаешься, или же заблуждается весь остальной мир, а этому трудно поверить.

Карев долго сверлил ее взглядом. Потом, закрыв глаза, отвернулся и неровно задышал.

— Понятно, — произнес он и неуклюже, словно слепой, поплелся к двери. Возле нее он остановился. — Теперь, насколько я понимаю, ты бросаешь меня, будешь повсюду искать лучшей жизни и найдешь наконец мужчину, который будет любить тебя физической, плотской любовью?

Флер прикусила губу, чувствуя, как он пытается скрыть от нее терзавшую его душевную боль.

— Нет, — ответила она, — я тебе обещаю. Я уже не раз говорила тебе, что никогда тебя не покину.

— Да, говорила, — промолвил он так, словно удивился, что до сих пор помнит ее слова. — Ты, ты сказала. Очень приятно сознавать, что ты не намерена бросать своих слов на ветер. Но если тебе будет трудно выполнять данное мне обещание, то я тебя от него освобожу.

— Сергей, ради Бога! — воскликнула она, стараясь хоть чем-то разрядить грозовую атмосферу. — Я скажу тебе, когда это меня утомит.

Граф по-прежнему стоял повернувшись к ней спиной.

— Да, — сказал Карев, но ей показалось, что он произнес это слово не в ответ на ее заверения, а скорее на свои мысли.

Переступив через порог комнаты, он слегка повернул голову.

— Мне хотелось бы немного побыть одному. Спасибо тебе за то, что пришла, — бросил он через плечо.

— Ты успокоился? — с сомнением в голосе спросила она.

— Да, — ответил он, — сейчас я успокоюсь.

Флер вышла из комнаты.


Едва она появилась в восьмиугольной гостиной — у нее даже не было времени, чтобы переговорить с Петром или с Розой, — как туда вбежал Егор.

— Быстрее! Идите быстрее! Произошел несчастный случай! Барин… расшибся. Да поскорее же!

— Боже праведный! — воскликнул Петр, вскакивая со стула. — Что произошло?

Егор отсутствующим взглядом нашел Флер, и она сразу почувствовала, как у нее что-то оборвалось внутри в предчувствии беды. Она знала, что случилось.

Он лежал у подножия Черной башни, с подветренной стороны, на снегу толщиной не более трех-четырех сантиметров. С другой стороны намело такой сугроб, в котором можно было похоронить его. Он лежал на спине, одна рука была на груди, а другую он отбросил в сторону, словно прилег, чтобы вздремнуть. Под ним на снегу растеклось большое кровавое пятно.

К ним приковылял Егор.

— Я видел, как упал барин. Я бежал по короткой тропинке к конюшне, вдруг вижу — он падает, словно большая подстреленная птица. Вероятно, граф, наклонившись над парапетом, поскользнулся на льду. Матерь Божья, я видел, как он летел с высоты.

Петр, опустившись перед братом на колени, приподнял его голову. Сергей издал какой-то странный клокочущий сухой звук, будто ему трудно было проглотить слюну. На ближней к Петру стороне головы не было видно никаких повреждений, другая превратилась в кровавое месиво.

— Ах, Сережа, нет, не надо! — умоляюще запричитал он. — Прошу тебя, не нужно!

Он освободил меня, — подумала Флер. Она чувствовала себя спокойной, но, вероятно, такое спокойствие объяснялось пережитым ею только что сильнейшим потрясением. Очень скоро наступит момент, когда всю ее будут сотрясать рыдания.

Потом на смену первой пришла вторая мысль. Он тем самым освободил и себя, освободил от своих собственных мук, которые становились невыносимее с каждым годом. Вот теперь он лежал, устремив в небо вопросительный взгляд одного золотистого глаза. Он умер с открытыми глазами, и выглядел так, — подумала Флер, — словно был чем-то удивлен, словно смерть не оправдала его ожиданий.


Похороны были прекрасные, печальные, но вместе с тем приносящие утешение в горе. Флер невольно подумала, что если останется в России, то, вероятно, после соответствующей подготовки вступит в лоно русской православной церкви. Стоя в этой маленькой часовенке с зажженными свечами и голубоватыми струйками дыма от горящего ладана, можно было с такой легкостью поверить в бессмертие души, почувствовать радость от того, что Сергею удалось наконец избежать терзающего несовершенства смертного бытия и воспарить, свободным, надо всем.

Всю последнюю неделю Флер размышляла над тем, что же теперь будет с ней. Самый естественный шаг — вернуться в Англию, но она не испытывала никакой тяги к родине, которая уже перестала быть для нее родным домом. Поехать туда — это все равно что снова добровольно войти в тюремную камеру. Даже если не учитывать предложения, сделанного ей Полоцким, у нее был достаточный доход, чтобы чувствовать себя здесь независимой, к тому же Розе могла понадобиться компаньонка, по крайней мере на несколько месяцев в году.

Слезы наконец пришли к ней. Перед ее глазами стояла оборотная сторона смерти — грустный, скудный, отброшенный в сторону глинозем, земные очертания человека, которого она любила и которого больше никогда не увидит. Флер плакала и была рада, что плачет. Ни один смертный на земле не должен отправиться в мир иной без этой скромной дани уважения. Когда все было кончено и присутствующие повернулись, чтобы идти домой, она медлила, не уходила. Стоя на холодном зимнем солнце, Флер наблюдала, как могильщики зарывали могилу. Сергея похоронили рядом с его матерью. Это был дальний, укромный уголок кладбища, защищенный от ветра деревьями, и на могиле Анны Петровны уже пробивались через тонкий снежный покров крокусы. Флер посмотрела на небо, чтобы солнце осушило слезы. Она вспомнила сейчас о многом, она попрощалась с Сергеем. Он ушел. Ушел навечно.

К ней тихо подошел Петр. Флер посмотрела на него, а он робко ей улыбнулся. Он любил брата, любил, несмотря ни на что, и эта черта в нем ей нравилась, такая простая, мужская любовь, такая добрая привязанность. Она протянула ему руку, и он, ободренный этим жестом, улыбнулся ей смелее. Потом засунул ее руку к себе в карман, чтобы отогреть.

— Что теперь собираешься делать?

— Не знаю.

— Собираешься ли возвращаться домой, в Англию?

— Нет, — ответила она твердо. — К прошлому не возвращаются. Пока я усвоила только это.

Флер почувствовала, как он сразу весь обмяк. Бросая на него косые взгляды, она видела, что он доволен ее ответом.

— Что с тобой, Петр Николаевич?

— Я вот думаю, если ты не собираешься возвращаться в Англию, то, может быть, пойдешь за меня замуж? — От удивления она лишилась дара речи, а он как-то таинственно пожал ее руку. — В любом случае тебе нельзя выходить ни за кого другого, это — грех.

— И это все?

— Нет, ты со мной будешь счастлива.

— Откуда ты это знаешь?

— Потому что я люблю тебя.

— Ты мне прежде не говорил. Или это новая уловка?

— Нет, ничего подобного. Я полюбил тебя с самого начала, но ты была влюблена в Сережу. Однако я не сомневался, что добьюсь тебя, правда, для этого нужно было действовать очень осторожно. Я всегда знал, что эта задача — не из легких.

Флер улыбнулась, так как ничего не могла поделать с собой.

— Подумать только, какая самоуверенность. Твой брат говорил, что ты всегда добиваешься того, что хочешь.

— Он это сказал? Вероятно, он имел в виду себя.

— Да нет. К тому же, не думаю, что ему когда-либо удавалось добиваться того, чего он хотел.

— Возможно, ты и права, — грустно согласился Петр, глядя на бурую землю. Она снова посмотрела на него, словно встретила в первый раз: обычное лицо, за исключением, может, длинных, шелковистых, красивых ресниц и подбородка с небольшой прелестной ямочкой.

Вдруг Флер вспомнила, как он целовал ее, лаская обнаженную грудь. Им было так хорошо вместе. Эти поцелуи пронзали все тело, словно разряды электричества.

И она не захотела уходить от него. Она поняла, что они принадлежат друг другу. Быть всегда рядом с ним — вот единственное ее желание. Теперь, когда все стало ясно, Флер только удивилась, как же она сразу не поняла этого. «Ах, Петя, — подумала она, — сколько же времени я потратила понапрасну!»

Его мысли, разумеется, витали тоже где-то далеко. Когда она бросила на него взгляд в момент откровения, Петр вдруг сказал ей:

— Мне кажется, он тебя действительно любил. Любил так сильно, насколько был способен кого-то любить, кроме самого себя. Но его любовь никогда, даже при самых идеальных условиях, не принесла бы утешение. — Он внимательно посмотрел на нее. — Я очень люблю тебя. Я смогу утешить тебя, сделать счастливой. Но, разумеется, я не романтик, а обычный человек. — Петр о чем-то подумал. — Странно, почему женщины сходят с ума по таким мужчинам, как Сережа, которые, как правило, дурно к ним относятся и любят только себя самих!