– Дочь, ты где опять витаешь?

– А? А… нет, нигде, – нужно прекращать растворяться в своих мыслях.

Улыбнувшись папе, наливаю себе сока и сажусь рядом.

– Я сегодня подала заявку на участие в конкурсе.

Папа заинтересованно смотрит на меня, вопросительно приподняв бровь. Его любимый жест, который бессовестно еще в детстве скопировал Эйд. Даже сейчас воспоминание о том, как брат сутки напролет торчал у зеркала, стараясь добиться того же эффекта, вызывает улыбку. Ему тогда всего семь лет было и он, восхищаясь отцом, старался перенять все его повадки. Забавный.

Зато теперь их можно было спутать, настолько они стали похожи не только внешне, но и по поведению. Особенно, когда Эйд ходил со своим естественным темно медовым цветом волос. Оба высокие, приблизительно одинаковой комплекции, хотя у брата все же фигура красивее и более стройная, что ли. У обоих живые переменчивые темно-зеленые глаза, прямой нос и упрямый подбородок. От мамы же Эйд получил выразительные скулы и слегка пухлые губы.

Единственным разительным отличием между спокойным уравновешенным отцом и взрывным братцем является их характер.

– Теа?

– Прости, задумалась. А ты замечал, что Эйден твоя копия?

– А ты заметила, что так и не рассказала мне о конкурсе?

– Уверен, что выдержишь поток моего восторга?

– Это вызов? – ну вот, опять бровь приподнимает, только теперь не вопросительно, а насмешливо.

– Попрошу запротоколировать, что пострадавший сам меня спровоцировал.

Переглянувшись, дружно смеемся, и я все же рассказываю о конкурсе.

За что я люблю общение с папой, это за его внимательность. Ему и в самом деле интересно все, что касается моей жизни, и он с удовольствием слушает мои рассказы. Жаль, что в силу его обычной загруженности на работе у нас редко выпадают такие вечера.

– Значит Чикаго.

– Это мечта, пап, – блаженно выдыхаю, представляя себя их студенткой, – знаешь, какой там преподавательский состав?

– Видимо хороший, – щелкает папа меня по носу, усмехаясь моим недовольством. Вот, что он, что Эйд. Оба знают, что терпеть этого не могу, и оба с заядлым упорством это делают.

– Па-а-ап…

– Я дома.

Ну почему всякий раз, слыша мамин голос, я напрягаюсь? Даже не глядя в зеркало, знаю, что огонек радости в глазах потухает, сменяясь настороженностью. Может, успею проскользнуть незаметно? Хотя бы до появления брата. Когда он рядом, мне совсем не страшно.

– Мы на кухне, – папа, папа, ну зачем?

– Я в комнату, мне еще уроки делать, – поднимаюсь из-за стола, в отчаянной попытке сбежать пока не поздно, и замираю на месте, опоздав всего на каких-то пару секунд.

– Вы? – в кухню вплывает улыбающаяся стройная брюнетка с похожими на мои золотисто-карими глазами. Однако при виде меня улыбка ее слегка подугасает, а в глазах появляется привычный холодок. – Теа, – ну надо же, какой тон разочарованный, – я думала здесь Эйд. Где он?

– Не знаю. Я его еще со школы не видела.

– Кто тебя тогда привез? – удивляется папа.

Видимо, слышал шум мотора и решил, что это брат закинул меня домой и уехал по своим делам.

– Знакомый предложил подвезти нас с Нес, и мы согласились, – ну что в моих словах такого страшного, чтоб смотреть на меня с таким презрением?

Перевожу взгляд в папину сторону. Нормальная реакция. Обычный интерес, что за знакомый меня подвозит и никакого отвращения.

Встретившись с моим взглядом, он ободряюще улыбается, поднимается, видимо, желая приобнять, но зазвонивший телефон заставляет его покинуть пределы кухни.

– Знакомый, значит?

– У меня не может быть знакомых? – моим голосом можно застудить Африку.

– Отчего же, даже удивительно, что ты до сих пор ни с кем не связалась. С твоей-то внешностью и характером, – я что-то говорила про свой голос? Куда там. С ледяным тоном матери мне не сравниться.

И что значит с моим характером и внешностью? Что она хочет этим сказать?

– О чем ты?

– О твоем поведении. Если ты так вешаешься на родного брата при любой возможности, то даже представить страшно, как ты ведешь себя не с родственниками. Пользуешься популярностью?

Обидно. Очень обидно, но плакать я не стану. Не при ней.

Закрыв глаза, делаю вдох, понимая, что сейчас ненавижу ее. Каждой клеточкой ненавижу. Вешаюсь на Эйда? Пользуюсь популярностью? Назвала б меня сразу шлюхой, чего уж мелочиться-то?

– Что, нечего сказать? – ненавижу эту ее холодную ядовитую улыбку, которая появляется на ее губах исключительно для меня. Какая честь, однако.

Но я не опускаюсь до выяснения отношений. Не поможет. Пробовала уже.

– Правильно, иди в комнату, милая, – как ей удается произнести ласковое слово так, словно это худшее ругательство в мире? – Не стоит портить настроение окружающим.

А мне значит портить можно? Риторический вопрос. Конечно можно. Как же иначе?

Смерив мать равнодушным взглядом, беру яблоко и гордо удаляюсь с кухни.

Не плачу даже оказавшись в своей комнате. Просто подвигаю мольберт и наношу кривые линии на белоснежный лист, толком не осознавая, что рисую. Выплескиваю обиду в рисунке, освобождаясь от ненужных эмоций такими привычными действиями. Нанося мазок за мазком, уношусь в другой мир, где нет места необоснованному презрению. Нет места злости, ненависти и иным разлагающим человека чувствам. Возвращаю себе прежнее спокойствие и умиротворенность. Стараюсь простить ее. Не ради матери, ради себя самой. Не хочу тонуть в своей обиде. Не вижу смысла разжигать в себе ненависть, лелеять ее в своей душе, и самой же отравлять этим собственную жизнь. Это неправильно. Так не должно быть. В мире и так сотни людей, готовых растоптать тебя при первой возможности, зачем помогать им, уничтожая себя изнутри? Пусть уж сами постараются.

Может я и дура, может бесхарактерная, но даже сейчас, услышав очередное подтверждение отношения матери к себе, продолжаю любить ее, лелея надежду, что когда-нибудь она перестанет так себя вести. Ненавидя ту боль, что она мне причиняет, по-прежнему люблю ту женщину, которая в детстве заплетала мне косы, рассказывая сказки. Пусть и без лишних нежностей, но тогда это была забота. Своеобразная любовь, за которую я ей благодарна.

– Ти, кто тебя обидел?

Эйд? Когда он вернулся? Почему у него такой угрожающий голос? И как он догадался?

– С чего ты взял?

От его дыхания волосы шевелятся. Перекидывает их на одно плечо, освобождая для себя другое. Спина касается его груди, чувствую легкое поглаживание, скользящих от копчика вверх по позвоночнику рук.

– Твои рисунки, Теа, говорят за тебя. Ты расстроена. Кто?

– С мамой поспорила, – признаюсь, наслаждаясь расслабляющей лаской.

– На тему?

Ох, знал бы ты, как часто мы 'спорим', и твой голос не был бы таким удивленным.

– Ей не понравилось, что меня домой привез знакомый.

Легкие поглаживания резко прекращаются. Спиной чувствую, как он напрягся. Могу поклясться, что сейчас в упор смотрит на мольберт, стараясь подавить злость. Только причину ее появления не понимаю. Не может же Эйд тоже считать меня распутной? Конечно, не может. Тогда что?

– Эйд?

– Что за знакомый, Теа?

Что его так разозлило?

– Просто знакомый. Мы с ним у шкафчиков столкнулись, а после школы он нас увидел и предложил подвезти.

– А имя у него есть?

– Итон.

– Итон, – вздрагиваю, от прозвучавшей в его голосе угрозы.

– Не знаю, что тебя разозлило, но он вроде милый.

– Милый?

– Эйд, да что с тобой?

Обернувшись, встречаюсь с недобрым взглядом. Пожалуй, мы стоим слишком близко. Назад мне не отойти, мольберт мешает, впереди Эйд, значит в бок. Делаю осторожный шаг, но меня резко перехватывают, прижав к себе.

– Теа, он тебе понравился? – интуиция и чувство самосохранения кричат помалкивать и ни в коем случае не говорить 'да', однако, врожденная честность не позволяет соврать. Хотя, судя по взвинченному состоянию Эйда, стоило бы.

– Он показался мне интересным.

– Не смей к нему больше подходить.

– Почему? Ты ведь его даже не видел, Эйден.

– И видеть не хочу. Тебе всего шестнадцать! – когда Эйд повышает голос, лучше молчать и со всем соглашаться. Потому что это означает крайнюю взбешенность брата. Но если я сейчас промолчу, про Итона могу забыть. Пусть как парня я его пока не рассматриваю, но как человек он мне более чем интересен. И это несправедливо запрещать мне с ним общаться.

– Эйд, мне уже шестнадцать, а не еще. В моем возрасте многие спят с парнями. А я даже ни разу не встречалась, – стараюсь вразумить его, пользуясь самым мягким тоном, имеющимся в моем арсенале.

– И не будешь, черт возьми!

– Да почему? – первый раз ссорюсь с братом и это неприятно.

– Потому что я так сказал.

Что? От абсурдности этой фразы глаза удивленно распахиваются. Хочется истерически рассмеяться. Они издеваются, да? Одна меня чуть ли не на панель посылает, а второй в монашку превратить решил?

– Ты не прав. Это не аргумент, а твоя прихоть. Сам-то уже треть школы перепробовал. Что? Думаешь, до меня не доходят сплетни о том, как ты хорош? В какие-то моменты люди забывают, что ты мой брат, и при мне рассказывают какой ты любовник. А мне даже посмотреть на парня нельзя, чтоб не поставить его здоровье под угрозу. Это не честно!

– Срать я хотел на честность, – кажется, мой монолог разозлил его еще сильнее. – Не смей к нему приближаться. Поняла?

Отворачиваюсь к окну, не в силах вынести его взгляд. Не стану отвечать. Пусть сначала успокоится, а потом и поговорим.

– Я спросил, ты меня поняла, Теа?

Взяв меня за подбородок, Эйд поворачивает лицом к себе. Глупо было надеяться, что он позволит мне отвернуться. Не знаю, что он видит в моих глазах, но в его неожиданно появляется раскаяние.

– Черт, – зло выдыхает брат, резко прижав к себе еще сильнее. Рука его зарывается в моих волосах, поглаживая. – Прости, малышка. Я не хотел на тебя кричать.

Знаю. Видимо что-то до этого вывело его из себя, а мой рассказ об Итоне стал последней каплей. Именно поэтому я не обижаюсь.

Прильнув к нему и положив голову на грудь, стараюсь успокоить.

Успеваю уверовать в собственную способность сделать это, но Эйд резко отстраняет меня, окинув каким-то затравленным взглядом. Выдает еще раз свое коронное 'Черт', взлохмачивает себе волосы, и вылетает из комнаты.

Да что с ним?

Глава 4. Изменить все.

– Повтори.

Стакан вновь заполняется золотисто-коричневой жидкостью, непроизвольно напоминающей мне глаза Теи. Никогда не замечал, что они похожи цветом на игристое виски. Надо же.

Откуда-то из глубины души вырывается смешок. Чертов хриплый смешок, способный передать все то, что сидит во мне. Те противоречивые чувства и эмоции, что борются где-то в сердце, пока я напиваюсь в этом гребаном клубе.

Что-то хорошее во мне, какая-то нежность, просыпающаяся лишь в присутствии Теи и исключительно для нее, старается подавить мои низменные инстинкты. Взять верх.

В кои-то веки голос подает даже совесть, с которой мы расстались слишком давно без какой-либо надежды на примирение. Оказывается, так думал только я, она же все это время отсиживалась так глубоко, что я не мог ее чувствовать. Выбирала подходящий момент, чтобы напомнить о себе и вот теперь, когда я хочу слышать ее меньше всего, проснулась, прихватив с собой чувство вины. Слишком сильное.

А ведь я еще ничего не сделал, чтобы чувствовать себя виноватым. Уверен, малышка уже простила мне мою несдержанность, найдя ей тысячи объяснений. И готов спорить – верного среди них нет. Да и откуда ему взяться? Она слишком чиста, слишком невинна, чтоб предположить даже намек на какие-то чувства к ней, превышающие братские. И это обнадеживает. Она словно раз за разом дает мне еще один шанс на сохранение ее реальности, где нет той грязи, о которой грежу я. Дает мне шанс не рушить и ее жизнь, но я слишком эгоистичен.

К черту всех, кто кричит о настоящей любви, при которой ты можешь отпустить любимую. Не верю в подобные чувства. Как можно жить, понимая что та, кто тебе нужен, счастлива с кем-то кроме тебя? Как, черт возьми, можно радоваться, понимая, что она не рядом? Не с тобой? На такое способны либо мазохисты, либо те, кто не любит по-настоящему. Так, что каждая минута не рядом убивает. Так, что каждый раз закрывая глаза, кажется, чувствуешь ее рядом, ее касания, улыбку… даже запах. Так, что в каждой встречной видишь только ее.