Лариса Шкатула - Формула неверности

— Скажи, ты несчастлив со мной? — вдруг вырвалось у нее.

— Чего вдруг ты об этом заговорила? — удивился он.

— Просто я подумала…

— Чего ты, перестань, — сказал Леонид грубовато; скажи он слово поласковее, и Таня точно бы разрыдалась. — Все нормально!

Нормально! Он не собирался подобно Маше каяться в своих грехах или признаваться в любви к ее сестре. То есть Таня могла бы, сославшись на Машу, предъявить ему счет, но что это даст? Чувство глубокого удовлетворения?

— Знаешь, того, кто тебя ножом пырнул, уже арестовали, — сказала она: Шурка вчера перед сном ее о том проинформировала. Кажется, с любимым отделением милиции она общалась круглосуточно.

— Вот как? Значит, ты все знаешь?.. Смешно было бы думать, будто такое событие можно скрыть. Тебя в милицию вызывали?

— Что? Да. Нет, не вызывали.

— Татьяна, о чем ты думаешь?

— Я беспокоилась о тебе, — сказала она почти невпопад.

— А, со мной все в порядке. — Он махнул рукой, как будто видел ее насквозь, и в то же время делал вид, что ничего не понимает. — А насчет ареста… того, нападавшего… Не с рожей этого Эдика где-то скрываться.

— Ты плохо себя чувствуешь? Может, шов не зарастает или еще что?

Им было не о чем разговаривать. Неужели и прежде всегда так было, а Таня заметила это только теперь? Она прямо-таки лихорадочно придумывала, о чем таком еще его спросить.

— Нет, со швом все в порядке. Твоя сестрица подсуетилась: лекарства, врачи. Ко мне относятся как к родственнику медика, то есть лучше, чем ко многим другим.

— Может, тебе что-нибудь нужно?

Она присела на стул у его кровати, чтобы видеть его глаза, но как раз он их прикрыл. Чего это, Татьяну ему видеть неприятно? Он не ответил на ее вопрос, а сказал совсем не то, что Таня ожидала услышать:

— Я вот тут лежал и думал, что все наши беды от того, что по жизни мы всегда торопимся. Несемся куда-то, боимся не успеть, опоздать к раздаче пирога. Добежал, получил свой кусок, а радости нет… Наверное, таких дураков, как я, нужно хотя бы раз в жизни укладывать на больничную койку, чтобы полежали, подумали. Вот спроси меня, чего я достиг, и не скажу. Три семьи за плечами, двое детей… Неужели для этого нужно много ума? А время бежит. Еще немного… Ну, что там у тебя еще, давай вываливай!

Он прервал самого себя и теперь смотрел на нее с ожиданием.

— А откуда ты…

Ленька откровенно улыбнулся:

— Да уж успел кое-что о тебе узнать. За пять-то лет!

— Скажи, Каретников, зачем ты на мне женился?

— Ого, раз по фамилии назвала, значит, дело серьезное.

— Правда, ответь, уж наверное, пока ты тут философствовал, и этот вопрос из внимания не упустил.

— Ты права. И представь себе, я думал о том же: зачем ты за меня замуж выходила?

— И как? Ты на этот вопрос себе ответил.

— Ответил. Вспомнил, как мы с тобой познакомились, как поженились. Могу тебе признаться: от своей второй жены я уходил до развода раз пять и всякий раз возвращался. Думал, чего искать того же с другой женщиной. А встретил тебя, сказал себе: или теперь, или никогда. И знаешь, я тебе благодарен. По шкале моральных ценностей я поднялся на ступеньку вверх.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Что брак у нас был неплохой. Без скандалов, с взаимным уважением. А то, что любви не было… Наверное, над этим мы не властны.

— И что ты предлагаешь? — спросила она почти спокойно; собиралась ему что-то сказать, а теперь и смысла нет.

— Ничего я не предлагаю, — вздохнул он. — Что мешает нам жить, как и прежде жили?

— Кое-что, однако, мешает.

— А ты много знаешь пар, которым ничего не мешает?

— Одну знаю. Ильиных. Они собрались третьего ребенка завести.

— Вот видишь, — сказал Леонид, и было непонятно, к чему относятся его слова — то ли к тому, что Таня знает такую пару, то ли к тому, что эта пара собралась завести третьего ребенка…

В субботу мимо ее окон прошествовал Валентин, неся перед собой такой огромный букет роз, что это наводило на мысль: обобрал какую-нибудь оранжерею.

Впрочем, Таня сама себе и призналась, что подумала так из вредности — ей самой давно уже не дарили цветы. Давали деньги и думали, что она и сама себе купит, если захочет. Какая польза в доме от цветов? А никакой!

Когда людей не связывает настоящее чувство, кое-кто думает, что это могут сделать деньги.

А насчет Валентина — оранжерею ему обирать вовсе не обязательно. Он мог просто купить у какой-нибудь старушки весь ее товар — целое ведро. В старых фильмах она такое видела.

— Дайте мне все! — кричал обычно влюбленный, бросал этой самой старушке крупную купюру, добавляя при этом: — Сдачи не надо.

И крупным планом — благодарные глаза старушки.

Таня как раз на кухне собирала корзинку, чтобы пойти в больницу к раненому мужу, а тут — явление. Левой, правой, гренадеры, выше кивера! И стояли барышни у обочин. В смысле, у окон. Отогнув уголок занавески… Коня ему не хватает! Но тогда, как пел Боярский, и не верьте ни мне, ни коню…

Чего вдруг Таня распыхтелась? К Маше пришел ее любовник. Она ни от кого и не скрывала, что спит с Валентином. И совсем недавно объясняла сестре насчет нехватки гормонов.

Вообще-то Таня зацепилась взглядом за цветы. Почему Леня так редко их дарит? Только из-за того, что дает ей деньги? Но покупать цветы самой себе как-то унизительно…

Мишка любил таскать ей цветы. Таня к этому так привыкла, что и не удивлялась, когда он возникал в дверном проеме с огромным букетом — порой и обрывал клумбы, если поблизости не оказывалось пресловутой старушки с ведром цветов.

— Не только в песнях петь: я устелю тебе путь цветами! — смеялся Мишка. — Кому-то надо эти выдумки поэтов претворять в жизнь. Тяжело нам, реалистам, приходится. Вечно чего-то боишься: то милиционеров, то шипов, то собаки…

— Какой собаки? — смеялась Таня.

— Такой, за забором.

Он стеснялся собственной сентиментальности. Однажды — смешно сказать — они любили друг друга на полу, усеянном ландышами…

Ботаник бы содрогнулся: какое варварство! Ей тоже было жалко цветы, но это уж потом.

Если на самом деле те, которых кто-то вспоминает, в это время икают, то Мишка за последние два дня просто-таки изыкался!

Однако с таким букетом, с каким прошел к Маше Валентин, сподручнее всего делать предложение. Интересно, так это или нет?

И тут Таня сотворила то, чего никак от себя не ожидала. И за что совсем недавно осуждала родную дочь. Она быстренько вытащила из машины выстиранное белье, которое собиралась повесить, когда вернется из больницы, и помчалась по лестнице на второй этаж. Через супружескую спальню выскочила на веранду, она же лоджия — на кой черт Ленька ее застеклил? — и с хозяйственной сосредоточенностью стала вешать белье. Не забывая прислушиваться к тому, о чем говорят на соседней веранде.

Да что там не забывая! Она поднялась сюда именно подслушать, о чем будут говорить на Машиной половине. Белье — лишь предлог. Самообман. Мало ли что белье вполне могло пару часов полежать в машине.

Честно говоря, ее вовсе не интересовал Валентин. Но зато Тане хотелось услышать реакцию Маши на его предложение… Слишком все между жильцами этого двора перепуталось. Таня отчего-то решила, что ее сестра любит Каретникова. В таком случае у Валентина не было никаких шансов, а если она все это выдумала, то, кто знает, может, Маша ответит согласием на предложение подполковника, и тогда… А что наступит тогда?

Тогда Таня, так и быть, простит свою сестру и поверит, что между ней и Леонидом все произошло случайно. Как несчастный случай. И они вовсе друг друга не любят… Странно, что Таня готова была примириться с изменой сестры только в случае, если она не любит Каретникова… Ну и дела!

Да она просто непорядочная женщина, если отказывает сестре в таком чувстве, как любовь. То есть не возражает: пусть любит кого угодно, только не того, кто принадлежит ей.

Хорошо, что продолжалось лето, и стеклянные рамы лоджии подняты, и Маша сидела, как всегда, со Светкой за столом. Чаевничали. Или кофейничали. А такое-то слово есть? С какими-нибудь очередными сырниками. И ведь едят, не полнеют. Причем обе, а вот у Тани уже наметился животик.

— Я, пожалуй, пойду, — услышала она голос Светланы. — А то я у тебя уже прописалась. Прижилась. Раньше у богатых барынь были такие старушки, которых называли приживалками.

Маша засмеялась, но как-то без энтузиазма, и Таня подумала, что ссора с младшей сестрой, то есть с ней, ее всерьез гнетет.

— Ничего себе напридумывала! — сказала Маша. — Приживалка. Что бы я делала без тебя? После всех этих неприятностей. Тихо скончалась бы на своей половине, никто бы и не узнал.

— Я — напридумывала, а ты нет! — возмутилась Света. — С чего, интересно, тебе кончаться, такой молодой и здоровой? Всеми любимой.

— Любимые тоже умирают.

— Ну, раз о смерти заговорили, значит, мы в печали. Может, глицинчику выпьешь? Он слабенький…

— Или, может, обратимся к врачу? Ничего я не хочу! — пропела Маша. — Раньше я все думала, вот Николка приедет… Не так уж много вокруг нас людей, которые любят бескорыстно… А он написал, в этом году вряд ли получится…

Голос Маши дрогнул.

«На меня намекает, — подумала Таня. — Я и в самом деле люблю ее корыстно: чтобы и плечо рядом, и сестра заботливая, и чтобы никаких хлопот не доставляла».

Она ощущала себя неуютно. Наверное, как режиссер, у которого актеры в день генеральной репетиции говорили не то, двигались по сцене не так, да к тому же замешкался за кулисами один из ведущих актеров. Или его роль проходная? Как бы то ни было, он медлил со своим появлением. Наверное, стоял в коридоре, набирался сил перед решительным объяснением или тоже, как Таня, элементарно подслушивал?

Вошел в дом, а подружки и не слышали. Или у Маши опять была открыта входная дверь.

Явно, не слышали. Вон Светка говорит медленно, с ленцой, как человек, которого ничто иное не отвлекает. Неужели она права, и Валентин просто стоит и слушает?

— Можно подумать, у меня своего жилья нет.

Это Светлана. Все собирается уйти, но ей не хочется. Не обломится сегодня Валику походя услышать какой-нибудь секрет.

— Свою квартиру будешь сдавать, помогать молодой семье. Им сейчас много чего нужно.

— Оставь, с Олежкиными запросами, — имелся в виду зять, — это были бы так, деньги на сигареты!

Светлана недавно выдала замуж дочь и теперь частенько оставалась ночевать у Маши. Дома одной с непривычки было одиноко. Дочь жила с мужем у его родителей. Говорила, у тех такой огромный дом, что при желании можно не встречаться с родственниками месяцами.

— К тому же… Иной раз Славик у меня остается. У тебя ночевать он стесняется.

— Так бы сразу и сказала, что все дело в Славике…

— Здравствуйте, милые дамы!

Наконец-то решил нарисоваться. Жених! Таня представила себе, как Валентин раскланивается и всем целует руки. Маша рассказывала, что он из Петербурга, а там все такие воспитанные.

— Здравствуйте, королева! Чуть свет, и я у ваших ног! Света, похоже, опять заторопилась уходить домой.

— Спасибо, подружка, за доброту и ласку, за приют, мир вашему дому, пойдем к своему. Пока, Валик, ни пуха ни пера тебе.

— Погоди-ка, Света, мы еще с тобой не обо всем договорились! — сердилась Маша, а Таня догадывалась, что она просто не хочет оставаться с Валентином наедине.

— На работе договорим, — не сдавалась та. — И вообще, ко мне должен пациент прийти.

— На дом? Не придумывай!

— Вот еще, стану я придумывать!

— Ну хорошо, уходи, раз ты такая! Только, Свет, поставь, пожалуйста, цветы в вазу… Ваза в серванте в гостиной…

— Знаю, найду, — послышался удаляющийся голос Светланы.

— Спасибо за розы, милый.

Вроде и слово ласковое сказала, а прозвучало оно у нее как-то по-дежурному.

— Машенька!

Голос мужчины прозвучал тише. Видимо, он отошел зачем-то на другой конец веранды. Или потянулся за Машей, но Таня его услышала; прежде ей никогда не доводилось подслушивать, а тут попробовала, и понравилось, даже оторваться не может. То-то стыда не оберешься, если кто-то из говоривших заглянет на ее веранду.

Подумала так и покачала головой, будто сама с собой беседуя. Никто ее здесь не заметит, потому как тем двоим сейчас не до нее и вообще ни до кого. Особенно Валентину.

Он проговорил с отчаянием:

— Маша, ты даже не смотришь на меня. Я тебя чем-нибудь обидел?

— Ничем ты меня не обидел, — послышался голос Маши, — просто у нас в доме неприятности: Танин муж лежит в больнице. Видишь, мне сейчас не до праздника.

— Но при чем здесь чей-то муж?

— Не чей-то, а муж сестры, — поправила Маша.

— Но не твой же. Для тебя — так, седьмая вода на киселе.

«Ох, как ты не прав! — злорадно подумала Таня. — Этот больной нам очень даже близок. Мы его сами и в больницу отвозили, и лекарства приносим, чтобы, не дай Бог, каких осложнений не было…»