Лариса Шкатула - Формула неверности

Но тут же ей захотелось самой себе дать пощечину: чего она опять злобствует? Просто не Таня, а мегера какая-то! И, услышав голос Маши, опять стала слушать.

— Это я во всем виновата: позволила тебе за черту зайти.

— За какую черту?

— Ту самую, за которой кончаются легкие, необременительные отношения и начинается ответственность…

— Только не про ответственность! — перебил ее Валентин. — Я с детства слышу про нее. Неужели всякий, кто женится, уверен, что это непременно на всю жизнь. Ты ведь такую ответственность имела в виду? Что поделаешь, все мы рискуем. Брак — это не гарантийная мастерская.

— Но-но, подполковник, не передергивайте карты! Когда мужчина идет с женщиной в загс, он вступает в определенные отношения, в которых без понятий «ответственность», «долг» и брака не получается. Тебя ведь никто не заставлял это делать? Значит, отвечай за базар, как говорят крутые мэны. Кстати, в твоей формуле ты такое составляющее, как долг, не предусмотрел, правда же?

— Маша, тебя послушать, так в стране надо запретить разводы! — с возмущением проговорил Валентин. — И это было бы не слишком оригинально, потому что наше воинское начальство только недавно стало закрывать на разводы глаза. Раньше это могло стоить офицеру не только очередной звезды, но карьеры вообще!.. Ты так со мной разговариваешь, будто я пришел предложить тебе что-то недостойное. Я ведь просто хотел сказать: Маша, будь моей женой. Неужели в этой фразе есть что-то обидное для любой женщины?.. Постой, но ведь ты, кажется, говорила что-то о своей ответственности… передо мной? И в чем же она заключалась?

— Я не должна была позволять тебе влюбляться в меня. Разве вообще я похожа на роковую женщину, которая разрушает чужие семьи?

«Кто от этого застрахован?» — со странной горечью подумала Таня.

— Нет, — кажется, смешался Валентин, — но я всегда считал, что женщины хотят замуж…

— Не все женщины, — возразила Маша своему любовнику, который всерьез вознамерился стать ее мужем.

«А если и хотят, то вовсе не за любого», — докончила за сестру мысль Татьяна.

— Интересно было бы посмотреть на твою тайную любовь, — вдруг сказал Валентин.

— Какую такую любовь? — спросила Маша.

— Ту, из-за которой ты мне отказываешь.

— Нет у меня никакой любви, — вяло отговорилась Маша. — Ну чего тебе неймется? Все ведь было хорошо. Никто нам не мешал, ничего я от тебя не требовала…

— А я хочу, чтобы требовала! — заупрямился он.

— Тогда я требую, товарищ Векшев, чтобы вы оставили меня в покое со своей женитьбой. Не хочу и не буду!

Сказала вроде в шутку, а в голосе как стон прозвучал.

— Ты — странная женщина, — медленно проговорил он. — И надо же, чтобы именно такая запала мне в душу, лишила сна и покоя…

— Вот уж не ожидала, что ты такой чувствительный.

— А ты — жестокая.

— Прости, жизнь меня не баловала, а она, как известно, формирует характер.

Таня, которая теперь все время слышала в голосе Маши надрыв и скрытое рыдание, замерла с мокрым пододеяльником посреди веранды: а ведь это она постаралась, из-за нее у сестры такое настроение… Устроила Маше истерику, обвинила в предательстве… Комплекс у нее, что ли, вырос. Прямо все ее предают, несчастную Танечку! Не хватило силенок быть до конца благородной. Сказала «а», говори «б». То, видите ли, она все сестре прощает, то не прощает. Собака на сене!

Неизвестно, кто из двух сестер порядочнее. Ведь Маша могла бы дать согласие на предложение Валентина, жила бы с ним, как говорится, горя не зная. Молодой — кажется, на три года моложе Маши, — перспективный. Может, до генерала бы дослужился. И была бы Маша генеральша, замужняя женщина, а не одиночка, которую и защитить-то некому.

И она могла бы ничего Тане не рассказывать, но, наверное, не хотела больше таиться. Потому что переживала. И год назад у нее не было Валентина. Она много месяцев прожила одна, а тут Леня со своими ласками…

Если уж на то пошло, она могла ответить согласием и на предложение Леонида. Уж он бы постарался содержать ее по высшему разряду!.. Ну вот, теперь она вовсю оправдывает Машу.

Что же делать? Таня так стояла посреди веранды и вопрошала не то себя, не то небо. И не находила ответа. Значит, ей надо всех простить? Или она — мать Тереза?

Оказывается, люди, которые сурово относятся к провинившимся близким, не только сами несчастны, но и делают несчастными окружающих. Тешат свою гордыню…

Но ведь как часто бывают несчастны и те, кто все обиды прощает. Взять хотя бы жену Валентина. Наверняка она догадывается об эскападах мужа, но ведь не уходит от него, терпит. Надеется, что он перебесится и к ней вернется. Или уж вообще нет элементарной гордости.

А что делать Валентину? Маша тоже хороша. Не напоминает ли она чем-то младшую сестру. Одна талдычит про предательство, а другая — про долг, и в конце концов каждая думает только о себе…

Таня больше не вслушивалась в разговор сестры и ее любовника, а привычно нырнула в прошлое, только совсем раннее, до-Мишкин период, как шутливо называли его обе сестры.

В десятом классе Машу вызвали в школу. Не только одну Машу, а родителей всех тридцати учеников класса «Б», в котором училась Таня. Тридцать десятиклассников, все как один, в знак протеста прогуляли урок химии. Их классная руководительница, учительница географии, даже не знала, что родители Татьяны Вревской погибли, и когда в школу пришла Маша, то Мария Федотьевна, класс-ручка, сухо сказала:

— Я просила прийти родителей.

— А я и есть родитель, — в тон ей ответила Маша. — Говорите, я вас слушаю.

— Я не собираюсь обсуждать серьезные вопросы с девчонкой, которая сама недавно окончила школу.

— Что ж, это ваше право, — проговорила Маша, — только в дальнейшем прошу так не делать. Я вынуждена была отпроситься с занятий, а у меня сегодня в институте коллоквиум по биохимии.

— В каком институте, — скорее от растерянности спросила класс-ручка.

— В медицинском. Таня — сирота, родителей у нее нет, так что за воспитание девочки отвечаю я, ее старшая сестра. Странно, что вы — классный руководитель — об этом не знаете. Вы хотели пожаловаться на недостойное поведение Татьяны, не так ли? Как и остальных ее одноклассников. Я сказала Тане, что так поступать нехорошо. Если они не согласны с методами работы учительницы химии, надо было сказать об этом вам, не так ли?

— Так, — подтвердила Мария Федотьевна.

Умом она понимала, что эта девчонка, соплячка, разговаривает с ней недопустимым тоном, но ничего поделать не могла. Она знала и то, что ничего бы не сделала, если бы ее ученики с этим к ней обратились. Революционеры! Сопляки, нос у них не дорос!

Химичка поедом ела Юру Королева, который посмел сделать ей замечание, когда она весь класс обозвала дебилами…

— Что она тебе сказала? А ты что? — вечером жадно расспрашивала сестру Таня.

Маша спокойно все рассказывала, вызывая восхищение своей младшенькой.

— Машка, ты ее загипнотизировала! — радовалась она. — Я всегда говорила, что в тебе есть что-то ведьмаческое…

— Значит, ты мне отказываешь? — услышала Таня голос Валентина.

— Отказываю. Не обижайся на меня, Валюша, ты хороший человек, но мы с тобой слишком разные…

— Машенька! Никак ты меня жалеешь?

Теперь в голосе Валентина прорезались совсем другие нотки.

— Мне тридцать девять лет, а я со дня на день полковника получу. Отец устраивает мне перевод в Питер. Оттуда в Москву, в Генштаб, рукой подать. В сорок с небольшим я буду генералом…

— Вот видишь, значит, у тебя жизнь удачно складывается. А то у меня уже комплекс вины стал развиваться, — спокойно заметила Маша.

А Татьяна на своей веранде едва сдерживалась, чтобы подать голос. Сказать этому надутому подполковнику, что он слишком много на себя берет! Генералом он будет, нашел чем Машу заманивать! Она, если бы захотела, женой министра стала!.. А если и не женой самого министра, то его прекрасного сыночка, который учился в ординатуре в их городе, временно высланный отцом из Москвы за какую-то провинность… Он тоже, кстати, предлагал Маше руку и сердце…

— Двадцатилетние девчонки готовы умереть от счастья, когда я обращаю на них внимание.

— Вот именно. Не пойму только, что ты потерял в этом доме?

Голос Маши посуровел, и Таня поняла, почему с самого начала она не воспринимала Валентина как возможного спутника жизни. Двадцатилетние девчонки, видите ли! Права Маша: ну и иди к ним, раз ты такой бесподобный!

Она так расчувствовалась, что когда Валентин спустился по лестнице и, уходя, хлопнул калиткой, Таня едва не кинулась тотчас на половину сестры, чтобы попросить у Маши прощения.

На самом деле сестра не сделала ей больно. Таня всего лишь подумала, что могла бы сделать, именно это ее задело. Хотя… нет, на Мишку она никогда бы не покусилась, даже если бы он сам этого захотел.

Словом, ее бросало туда-сюда, как шлюпку по волнам. Таня опять себя накрутила, и вскоре идти на половину сестры ей расхотелось.

Правда, пущенная вперед, словно мяч, мысль продолжала бежать вперед: а если сделать вид, что ничего не произошло? Просто похоронить эту тему раз и навсегда, как тот случай на дне рождения. И Леньке ничего не говорить? Или, наоборот, скандал устроить? Господи, как трудно!

Получается, что, пока Таня сидела в своей скорлупе, ничего не хотела видеть и слышать, жизнь шла своим чередом — она об этом просто не задумывалась. Но стоило лишь высунуть наружу голову, как эта самая жизнь ее как следует и стукнула. Словно все время караулила рядом. Как кошка у мышиной норы. Кстати, образ мыши у нее прямо-таки приоритетный. Все время себя с ней сравнивает.

Таня присела на плетеный стул — они с Ленькой в свой самый первый год купили такой набор — стол и четыре стула — нарочно для веранды, или лоджии, как он говорил, но плетенка им так и не понадобилась.

А почему ей не пришла в голову мысль, просто быть к своим близким добрее? Почему раньше все вопросы она могла обсуждать с сестрой, независимо от того, кого они касались, а теперь не нашла ничего лучшего, как устроить скандал и хлопнуть дверью? Вернее, хлопнуть рюмку. Правильнее всего, пойти к Маше и спокойно с ней обо всем поговорить.

Таня уже потянулась к веревке, чтобы повесить последние две наволочки, как услышала там же, на Машиной половине, до боли знакомый голос:

— Эй, хозяйка, есть в доме кто-нибудь?

Михаил. Этот что здесь делает? Неужели и с ним у Маши что-то было? Таня на мгновение будто превратилась в соляной столп. А что, если тогда с ним было ЭТО именно с Машей? Та измена, из-за которой у них распалась семья. И вовсе не с тренером по имени Наташа.

— Я здесь, — откликнулась снизу Маша. — Подожди, сейчас поднимусь.

Некоторое время с веранды не доносилось никаких звуков, кроме стука отодвигаемого стула. Видимо, Мишка присел у стола.

— Здравствуй, Мишенька, как это я тебя не углядела? Снесла вниз посуду, да у мойки и стояла. Задумалась, наверное.

— А я промчался сразу наверх. Отчего-то решил, что раз такое шикарное утро, а входная дверь открыта настежь, значит, хозяйка чаевничает.

«Чаевничает». У них с Мишкой даже лексикон общий — Леня так никогда не говорит. Он приговаривает: «Чай не водка, много не выпьешь». И предпочитает кофе.

— Тебе повезло, мы уже собрались со Светой уходить, — сказала Маша. — Но потом… кое-что меня задержало.

— Выходит, я не вовремя.

— Нет, Миша, такой гость, как ты, дорогого стоит. Тем более что Света все равно ушла.

— Ты как будто расстроена чем-то?

— Да не обращай внимания! Мелкие неприятности, у кого их нет?

— И правда, если не считать крупных. Знаешь, я уже к вашему кварталу подъезжал, увидел толпу народа — какой-то мужик, говорят, под машину попал. Я отчего-то всегда думал, будто это только со стариками случается. И то недисциплинированными. Всю жизнь перебегали дорогу, не обращая внимания на светофоры, а в старости былой резвости уже нет, вот машина их и настигает…

— Мужчина — молодой?

— Честно говоря, я не стал подходить смотреть. Мне трупов и на работе хватает. Там уже и «скорая» подъехала, и милиция, вряд ли я чем-нибудь смог бы помочь. Вроде водитель нетрезвый. И где это люди с утра набраться успевают?

— Ну, было бы желание. Если ты к толпе не подходил, откуда узнал?

— Две женщины болтали, пока я ждал светофора, чтобы свернуть к вашему дому. Он, видимо, на стоянке машину оставил, а она как раз через дорогу. Его о рекламный щит шарахнуло — в лепешку!.. Что это я разболтался. Или у тебя, как у врача, мало в жизни таких впечатлений?

— Хоть я и не хирург, но тоже хватало. Сейчас вот в клинике работаю, так вроде поменьше травм и смертей вижу. Чего там поменьше! В моем кабинете такого, можно сказать, и не бывает.

Таня сидела, так и позабыв повесить последние наволочки. Слушала. Она должна была точно знать, что связывало ее бывшего мужа и сестру, иначе со своей воспаленной фантазией могла напридумывать всякого… Вон ее и сейчас от страха колотит: а вдруг она услышит нечто такое, после чего ей и жить не стоит?!