Лариса Шкатула - Формула неверности

Потом, повзрослев, она стала в душе побаиваться спрятанной глубоко внутри Михаила жестокости. Старалась не доводить мужа до того, чтобы эта жестокость из него выплеснулась. Боялась, что он обратит это против нее. А как? Ударит?

В ней самой жестокости не было. То есть как сильно она ни была разгневана, она вслух никогда не говорила: «Убила бы тебя!»

И никогда не думала, как, например, ее институтская подруга Тамара: «Будь у меня в руках автомат, я бы их всех расстреляла. Безо всякой жалости».

Но мужчины… У них ведь совсем другая душевная организация…

Нет, Миша не мог бы ударить женщину. А тем более любимую. Она всегда была уверена в его любви. Потому что и сама его любила. И считала, что он никогда не причинит ей боли.

Это потом она поумнела. Именно любимые и причиняют самую сильную боль. Наверное, потому, что перед любимыми мы беззащитны…

Известие о Мишкиной измене сразило Таню наповал. Иногда так рассказывают о неожиданном происшествии. Шел себе человек по улице, споткнулся, упал и умер. Вот так и она. Имела семью, имела любимого мужа, счастливую жизнь, и в одночасье все рухнуло.

Это она, Таня, умерла.

Значит, те слова, что он шептал ей по ночам, он говорил еще кому-то? И обнимал? И целовал? И отдавал чужой женщине то, что до сих пор принадлежало только ей одной? Думать так было невыносимо.

Звонок телефона застал Таню врасплох, заставив ее сердце болезненно забиться от неожиданности. Словно некое ночное таинство нещадно высветил вдруг яркий электрический свет. Она так глубоко ушла в свои воспоминания, что не сразу сообразила: звонит именно телефон. И прямо-таки заставила себя протянуть к нему дрожащую руку.

— Мама, это я, — раздался в трубке голос дочери, — ты не возражаешь, если я сегодня задержусь немного?

Если она станет так пугаться всякого телефонного звонка, она далеко пойдет. Крышу снесет, да и только! Это все потому, что нервная система у нее чересчур хрупкая. С некоторых пор она подсознательно все время ждет какой-то неприятности.

Ну что может случиться в семье, где все давно стоит на своих местах и не предвидится никаких пертурбаций?! По крайней мере ее муж Леня ничуть не изменился, если не считать охлаждения, которое наступило почти вскоре после их женитьбы.

— Немного — это сколько? — спросила Таня, стараясь говорить ровно и спокойно, иначе Шурка сразу начнет приставать, что случилось.

— Часа на два. За мной папа в университет заехал.

— Какой папа? — спросила она все же рассеянно.

— У меня папа всего один, — обиделась дочь.

— Ладно, иди, — разрешила Таня, еще наполовину пребывая в том далеком времени, из которого вернулась только что.

Так вот почему она второй день не переставая думает о Михаиле свет Романовиче! Как раз он и сам объявился. Давненько его не было. Все по командировкам, по заграницам. Сестра Маша обмолвилась будто невзначай, что он работает где-то в МЧС, выезжает на катастрофы и всякие стихийные бедствия. Где бы он еще мог работать! Имей он поспокойнее работу, небось давно бы семью себе завел, а так… Кто ж за такого непоседу замуж выйдет?!

Подумала так и отчего-то испытала удовлетворение. Мишка холостяк устраивал ее куда больше, чем Мишка женатый…

То есть в каком смысле устраивал? Да она его года три уже не видела. Только изредка по телефону скажет пару слов, и то в ответ на его расспросы о дочери.

Иными словами, Татьяна Карпенко — махровая эгоистка! Ни себе, ни людям!

Кстати, фамилию в новом браке она так и не поменяла. Уж как Ленька ее прессовал! Во всем его слушалась, а тут нашла коса на камень.

Вроде и фамилия у второго мужа вполне приличная — Каретников, но Татьяна на нее никак не соглашалась.

— Это же все документы надо менять, — говорила она.

— Ничего, кроме паспорта, менять не надо будет, — злился Ленька. — В крайнем случае покажешь свидетельство о браке.

— В крайнем случае… У нас с Сашей будут разные фамилии.

— Они у вас все равно будут разные! Она выйдет замуж и фамилию поменяет!

Таня и сама не знала, почему фамилии Карпенко держалась. Понятно, была бы девичья, а то ведь Мишкина! Это-то Леонида и злило.

— А твои бывшие жены меняли фамилии? — спрашивала Таня.

— Меняли! — кричал Ленька, не видя подвоха в ее вопросе. — И между прочим, даже после развода оставили!

— Вот! — торжествовала Таня. — Наплодил баб Каретниковых, хочешь, чтобы и я в этом ряду стояла…

— Меня беспокоит другое. — Он посмотрел на Татьяну тяжелым взглядом. — Уж не собираешься ли ты, милочка, сидеть одной задницей на двух стульях? Вдруг со мной не заладится, к своему Михаилу вернешься!

— Хотела бы вернуться, я бы с ним не разводилась, — тихо сказала она.

Что странно, но эта ее фраза Леонида успокоила. Наверное, потому, что Таня и сама тогда в это верила… Именно реакция мужа успокоила Таню. Она отчего-то уверилась, что он больше не станет пытаться вступить в новый брак. И будут жить они, привычно равнодушные… Ненависти между ними нет, раздражения тоже. Живут же другие так всю жизнь, и ничего…

Человек со стороны, к Татьяне равнодушный, сказал бы, зная ее историю: «Бог наказал!» Потому что если первый муж совершенно добровольно принадлежал Тане, что называется, с ног до головы — может, поэтому она его не простила за измену? — то второй муж не принадлежал ей никак, разве что юридически. К нему, как ни к кому другому, подходила фраза: «Кот, который гуляет сам по себе». Она неплохо звучала в сказке Киплинга. И применительно к котам вообще. Но как характеристика женатого мужчины…

А Тане Карпенко попался именно такой. Насколько несвободна была в браке с ним она, настолько независимым чувствовал себя ее муж Леонид.

Семейный уклад воспринимался Каретниковым как нечто несовершенное, но необходимое. Изредка ему таки хотелось рухнуть в кресло перед телевизором, посмотреть фильмец-другой. Опять же, свежие рубашки и носки — ежедневно. Поначалу он искренне восхищался ее заботой, благодаря Тане он всегда был одет с иголочки. Потом привык. Просто бросал грязную рубашку на пол и доставал из шкафа свежую.

К тому же нравилась ему Танина стряпня. Предыдущие две жены ей сильно в этом уступали.

Поддерживать домашнее хозяйства в порядке, в части того, что требовало мужского пригляда, ему не составляло особого труда. Стоило жене пожаловаться, как что-то вышло из строя, или требовалось что-то прибить, починить, как тут же дома появлялся какой-нибудь Иваныч или Степаныч, старый умелец, которого Ленька всегда держал при себе. На всякий случай. Платил немного, но и работа была эпизодическая…

Но они, эти умельцы, оставались возле него, потому что в хорошую минуту Леня мог подбросить им сотню-другую от барских щедрот и похлопать по плечу: «Ты, Степаныч (или Иваныч), народный умелец! Руки у тебя золотые. Что бы я без тебя делал!»

Старики чувствовали себя нужными. Впрочем, Таню это устраивало. Присланные Леонидом умельцы, как обычно, дело свое знали, делали его на совесть. В конце концов, какая разница, чьими руками поддерживается порядок в доме?

Частенько Леонид уходил из дома почти на всю ночь. «Расписать с друзьями пулю» — вот как это называлось.

Первое время Таня высказывала вслух свои сомнения. Мол, знаем мы эти пули! Но однажды супруг взял ее с собой.

Весь вечер она просидела рядом, проскучала, слушая невразумительные выражения вроде «двойная или тройная бомба», «мизер втемную», «четыре в гору» и прочую белиберду, перемежаемую грубыми мужицкими выражениями типа: «Все, Вовчик, ты торчишь, как слива в анусе!»

Приятно такое слушать? Больше намерения идти с Леонидом она не высказывала.

На днях, когда Леня в очередной раз уходил на свои картежные посиделки, она прочитала ему из газеты анекдот: «Доктор, выпишите моей жене снотворное, она порой до шести утра не спит!» — «Что же она делает?» — «Меня ждет».

Муж посмеялся. Юмор он понимал.

— Надеюсь, тебе снотворное не понадобится?

Таня бессонницей не страдала. Странно, в былые времена, когда почему-либо задерживался с приходом Мишка, она не спала, ждала его. А в отсутствие Леньки спала, как сурок.

У нее теперь многое происходило не так, как раньше. Раньше ее семья была единым целым. Сейчас — вроде количество членов то же самое, а будто каждый в отдельности. Даже дочь Александра понемногу отдалилась, стала малоразговорчивой, все норовила закрыться в своей комнате.

Первое время Ленька требовал, чтобы она звала его папой, и Таня это его требование поддерживала, но упрямая Шурка пускалась на всяческие ухищрения, чтобы никак к нему не обращаться, а теперь и вовсе за глаза говорила о нем «отчим» или «Каретников», а в глаза — дядя Леня.

Таня частенько занималась тем, что гасила готовые вспыхнуть конфликты, примиряла, увещевала.

— Пусть зовет тебя дядей. Не было бы у тебя родных детей, а так… Не вредничай, Леня. Главное, скажи, она тебя слушается?

— Слушается, ничего плохого не скажу, — соглашался он. И тут же добавлял: — Но зато упрямая, вся в тебя!

А Тане казалось, что с ним она очень даже покладистая. Вот только семью у нее дружной никак не назовешь. Никто не догадывался, что, будучи замужней женщиной и имея дочь, Таня страдала от одиночества.

Она могла бы чаще видеться с сестрой — всего лишь выйди во двор и зайди в другую дверь, но тогда ей пришлось бы принять правила уже другой игры: расслабиться и быть самой собой, шутить, смеяться, понемногу выпивать, может, даже кокетничать с Машиными знакомыми мужчинами. Как будто у нее в жизни все идет, как прежде. А у Тани было чувство, что она не имеет на это права.

Как будто недавно умер самый близкий, самый дорогой ей человек, без которого она жила словно по привычке, не имея права веселиться. И вообще, быть самой собой…

Ленька, конечно, не оставлял ее совсем уж без внимания и даже, уходя на игру, время от времени звонил, словно проверяя, дома ли жена.

Из этого тоже был выход: брать с собой трубку телефона — благо, дом сестры рядом, — сидеть у нее, а врать ему, что она дома. Смотрит телевизор или читает.

Можно подумать, что с Машей и ее друзьями Татьяне было бы трудно общаться. Но она вышла замуж за Леонида. А ему бы такое не понравилось. Стало быть, либо живи с ним и принимай его условия, либо уходи.

Так она и жила пять лет — как во сне, как плохой актер, который никак не может выучить свою роль наизусть и читает ее по бумажке… Изо дня в день один и тот же текст не задумываясь, а что в нем.

Неужели в одной семье могли родиться два таких разных человека, как Маша и Таня? Старшая сестра — женщина свободная, самодостаточная, никому не позволяла давать себя в обиду. И Таня — тихая, покорная, преданная…

Что она лепит! Слышал бы Мишка то, что она рассказывает о себе самой, обхохотался бы: «Это ты — тихая? Ты — покорная?!»

Наверное, вспомнил бы, как она уходила от него, не слушая извинений, мольбы, не оглядываясь. Оттолкнула его не по-женски сильно, когда он попытался заступить ей дорогу.

Маша тоже, выходя замуж, оставила свою фамилию. Конечно, не первого мужа — у нее брак был всего один, а свою девичью. В память о погибших родителях.

Ее сын, что служил сейчас на флоте, получая паспорт, взял фамилию матери, не простив отцу того, что однажды он на его глазах ударил Машу. Таким вот странным образом фамилия Вревских продолжилась, хоть и не напрямую по мужской линии.

Смерть родителей случилась тогда, когда Маша перешла на третий курс медицинского института, а Таня перешла в девятый класс.

Так и получилось, что у старшей сестры первой пациенткой оказалась ее младшая сестра. В тот момент, когда студентам еще не приходится лечить больных. Они только постигают азы медицины да учатся у профессоров своему нелегкому ремеслу.

Маша собиралась стать терапевтом, но поскольку ей приходилось возиться с Татьяной: ту по ночам одолевали кошмары, а днем — головные боли, — она в конце концов решила поменять специализацию. Вначале просто совмещала изучение дисциплин, а потом определилась окончательно. Прочитала уйму литературы, ловила в коридорах преподавателей, чтобы растолковали ей то, что она не понимала или чего на занятиях еще не проходили.

Ничего, сестренку вытащила. Теперь в своих кругах Мария Всеволодовна Вревская считается лучшим невропатологом города.

Маша уверяет, что Тане повезло: ее выздоровлению способствовало рождение Александры. Организм сконцентрировался на том, чтобы молодая мамаша смогла доносить и родить ребенка. Мамой Татьяна стала за месяц до своего девятнадцатилетия.

Маша вспоминала одного профессора, к которому водила сестру на консультацию.

— Бог даст, родит, и все пройдет.

— Что же это, нам с тобой только на Бога и надеяться? Народ как говорит: надейся, а сам не плошай.

Выходит, профессор оказался прав. Но он, конечно, не мог знать, что еще больше, чем беременность, на Таню воздействовала ее влюбленность. Вот что в момент очистило ее засоренную призраками энергетическую оболочку. Для них просто не осталось места. В ее мире теперь был Мишка, она, а потом и маленькая Александра.