Снаружи доносился шум уличного движения. Несмотря на субботу, рабочий люд жил в обычном трудовом ритме.

— Уволившись из армии, — продолжал я, — я получил предложение поработать в Новой Зеландии. Оно все еще остается в силе, и мы с женой решили принять его. Возможно, там нас ждут свои трудности, но мы полны желания начать с чистого листа. Конечно, если бы не эта история, я и не подумал бы круто менять свою жизнь. Но, возможно, в конечном итоге оно и к лучшему, — я запнулся, подбирая нужные слова. Спенсер вертел в ладонях карандаш. Никто не смотрел на меня, кроме Чарльза Робинсона.

— Видите ли, Оливер, — начал мистер Аберкромби, но я перебил его.

— Не знаю, что сейчас думают мои партнеры, но мне будет бесконечно жаль с ними расстаться; ведь они учили и поддерживали меня, приняли в свою фирму и в свою жизнь, и я вечно буду благодарен им за дружбу и доверие. У меня нет такого чувства, будто эти пять лет прошли даром. Возможно, что-то из того, чему я научился, работая в системе страхования, больше не понадобится, но громадная часть этого опыта сослужит мне добрую службу, чем бы я ни занимался. Некоторые учатся быстро и безболезненно. Моя же учеба затянулась до сих пор. История с Ловис-Мейнором показала, что, как ни жаль, мне не удалось пройти свой путь, ни разу не оступившись; но это не так трагично, как если бы я не знал, куда идти.

Спенсер бросил взгляд на Рекитта, но тот смотрел в окно. Спенсер произнес:

— Каковы бы ни были наши чувства, не думаю, что имеет смысл продолжать это неофициальное совещание. Решение Бранвелла касается только его самого и Аберкромби. Если он тверд в своем намерении, а я думаю, что это так, это более не наша забота. Но даже в этом случае считаю себя обязанным высказаться относительно великодушного предложения Макдональда. Мне представляется, что цель нашего собрания полностью достигнута: не в том смысле, что мы вынудили Бранвелла подать в отставку, а в том, что нам удалось примирить стороны и доискаться правды. Я лично, выступая здесь в роли стороннего наблюдателя, хочу заявить, что сегодняшнее поведение мистера Бранвелла произвело на меня самое благоприятное впечатление. Это цельная натура, и, мне кажется, здесь нет ни одного человека, который не пожелал бы ему успеха во всех дальнейших начинаниях.

* * *

Вот и все. Я стоял на перекрестке Лайм-стрит и Леденхолл-стрит, пережидая поток машин. Через какой-нибудь час жизнь Сити замрет. И во мне умрут надежды и тревоги, связанные с Сити.

Легко было рассуждать о начале новой жизни, но, по правде говоря, в душе я был далеко не так уверен в правильности своего решения. Вопреки собственному утверждению, я еще толком не обсудил свои планы с Сарой, даже не выяснил, все ли еще вакантна должность, предложенная мне Роем Маршаллом. Не то чтобы я сомневался в чувствах Сары — с этим навсегда покончено, — но огромный расход нервной энергии за последние сутки произвел во мне страшное опустошение. Я чувствовал себя выжатым, как лимон, и совершенно подавленным. Я ни в чем не раскаивался, но вдруг четко осознал, что новая жизнь чревата новыми трудностями, испытаниями и ошибками.

И еще. Несмотря на все теплые взгляды и пожимание рук, которыми закончилась эта деловая встреча, первоначальное ощущение, что я будто бы покидаю мир страхования с чистой совестью, сменилось опасением, что мне никогда не смыть с себя позорного клейма и я навсегда останусь под подозрением. А с этим трудно жить дальше.

В конце недели в Сити наступает напряженная тишина, больше похожая на затишье перед бурей. В эти минуты я, как никогда, почувствовал себя на чужой, незнакомой территории.

Я не сказал всего, что хотел, людям, выступившим на моей стороне. Правда, в конце я подошел к Майклу и его отцу и начал что-то говорить, но, как обычно, не нашел нужных слов.

Свернув к банку, где легче поймать такси, я вдруг почувствовал, что кто-то дотронулся до моей руки. Это был Генри Дэйн.

— Ну, друг мой, вы довольны сегодняшним днем?

— А вы?

— Я — нет. Если бы я знал, что вы планируете харакири, не стал бы жертвовать утренней партией в гольф.

— Это была одна из ваших лучших адвокатских речей. Простите.

— Вас подвезти?

— Нет, спасибо.

Мы прошли вместе несколько шагов, и я вдруг остановился.

— Послушайте, Дэйн, мне хочется вас поблагодарить. Не знаю, какого дьявола вы предприняли все эти хлопоты… решились плыть против ветра…

— Дорогой друг…

— Нет, — я не дал ему закончить фразу. — Вам не увильнуть. Я никогда не забуду все, что вы для меня сделали. Не подумайте, что ваши труды напрасны. Благодаря вам я сошел с корабля, оставив его в приличном состоянии, — вместо того чтобы он затонул, торпедированный со всех сторон.

— Зачем вообще было сходить с корабля?

— Потому что я так чувствую. Или чувствовал. В данный момент я уже ни в чем не уверен.

— Если вы уедете сейчас, когда слухи еще не утихли…

— Я еще не уезжаю. Пообещал Аберкромби оставаться на своем посту, пока все не утрясется. Мне наплевать на слухи, но далеко не безразличны оба Аберкромби.

— Я очень рад.

Мы в молчании дошли до поворота на Грейсчерч-стрит. Я спросил:

— По-вашему, я совершу ошибку, если уеду в Новую Зеландию?

— Вы совершите ошибку, если не попытаетесь уладить дело здесь. Ситуация очень сложна, но не настолько, чтобы вы не смогли взять ее в свои руки. Бегство от проблемы — не есть ее решение, особенно если многие из препятствий коренятся в вашей собственной натуре. Оливер, вас создала Англия, пусть она и расхлебывает последствия. На этой почве все началось, здесь и должно закончиться. Уезжайте — но не раньше, чем все придет в норму. У вас есть мужество, цельность характера и жена — ваша ровня во всем. С ее помощью вы сдвинете горы — но при условии, что сейчас не струсите.

Я в упор посмотрел на его живое, морщинистое лицо.

— ”Трусость” не относится к моим любимым понятиям.

— Я так и думал. Потому-то и позволил себе прибегнуть к этому слову. Меня ждет автомобиль. Так что я с вами прощаюсь.

Я пожал ему руку.

— В любом случае — огромное спасибо. Есть вещи, о которых вы еще не знаете. Как-нибудь навещу вас и все расскажу.

Он улыбнулся.

— Конечно. А насчет будущего… посоветуйтесь с Сарой и сделайте так, как она скажет.

— Так я и поступлю.

Мы перешли через дорогу. На прощанье он произнес:

— Надеюсь, что ей уже лучше. Ведь только ее благополучие и имеет для вас значение, не правда ли?

Генри уехал, а я прошел еще немного по направлению к банку, думая про себя: так оно и есть.

БАРЬЕРЫ

Глава I

Когда мой брат покончил жизнь самоубийством, я находился в Калифорнии и поэтому не мог ни присутствовать во время расследования, ни принять участие в похоронах. Мне удалось выбраться только через две недели. Я прилетел в Англию самолетом, а из аэропорта отправился прямиком туда, где жил — близ Доркинга — и откуда пришла телеграмма. Однако дом оказался на замке, а соседка сказала, что Грейс остановилась у моего старшего брата Арнольда в Уолверхэмптоне. Я переночевал в Лондоне и на следующий день машиной отправился туда.

Можно было представить себе, каким ударом его смерть явилась для Грейс, поэтому я решил сначала увидеться с Арнольдом. Его единственное письмо — путаное и бессвязное — свидетельствовало о том, что он совершенно сбит с толку, и мало что добавило к тому, что говорилось в телеграмме. Немного удалось почерпнуть и из американских газет: чтобы не опережать следствие, они избегали определенно высказываться о причинах гибели брата. Все, что можно было понять, это что на обратном пути с Дальнего Востока домой, в Англию, Гревил на несколько дней остановился в Голландии и вдруг бросился в воды канала на окраине Амстердама. Для меня в этом было столько же смысла, как если бы мне сказали, что он повесился на шнурке от ботинка у себя на кухне.

Я подъехал к административному зданию и, обогнув его, подкатил к служебному входу, отметив при этом новый корпус на Грин-стрит, все с той же вывеской: ”Механический завод. Хамфри Тернер и сыновья”. Меня кольнуло острое сожаление, что я таки не узнал как следует Хамфри Тернера, моего отца.

В головной конторе сидели две или три девушки; ни одна не печатала на машинке, поэтому мне был слышен басовитый голос Арнольда, доносившийся из-за двери с матовыми стеклами. Секретарша доложила о моем приезде, и меньше чем через минуту меня пригласили в кабинет.

Арнольд всегда отличался склонностью к полноте, однако до сих пор смотрелся крепышом. Теперь же он казался обрюзгшим. Сам я тяжело перенес известие о смерти Гревила, но не имел ни малейшего понятия о чувствах Арнольда. Возможно, он и сам о них не подозревал. А может быть, подумал я, когда он начал свой рассказ, его в первую очередь угнетает ощущение позора, который эта смерть навлекла на всю семью.

— Это ужасно, — хриплым голосом произнес Арнольд. — Молодой, перспективный ученый, у которого впереди была длинная череда новых открытий. Несмотря на метания, его послужной список… Невозможно себе представить, какие мысли и чувства могли толкнуть его на роковой шаг.

— Я знаю только то, что сообщала американская пресса.

— Здесь, в Англии, никто не сомневается в том, что это — самоубийство. Принимая во внимание информацию, полученную от голландской полиции…

— Ты летал в Голландию?

— Да — вместе с Грейс. — Мы… доставили его домой. Девятого состоялись похороны.

— Как она?

— Сейчас уже лучше.

— А Пегги?

— Посещает школу. Это было ужасное время для всех нас, — он с досадой покосился на меня. Я был младшим из братьев, и во всех тяжелых ситуациях основное бремя несли другие члены семьи. — Твоя помощь пришлась бы кстати. Хотя, разумеется, и сейчас еще хватает забот.

— Вопросов тоже, — я поднялся с кресла. Невозможно было спокойно сидеть и нейтральным тоном разглагольствовать о случившемся.

— Скорее всего, на большинство из них мы никогда не получим ответа.

— Он не был болен?

— Незадолго до отъезда с Явы его потрепала малярия, но в легкой форме. Он садился в самолет здоровым человеком.

Я словно размышлял вслух:

— Но это же совершенно лишено смысла. Кто угодно, только не Гревил. Я получил последнее письмо от него два месяца назад, в нем не было ровным счетом ничего особенного.

— ”Кто угодно, только не Гревил”,— повторил Арнольд, вставая и затем садясь на краешек стола. — Когда я впервые услышал эту новость, то подумал то же самое — и точно такими же словами. ”Кто угодно, только не Гревил”. Странно, да?

— Тем, кто его знал, ничего другого и не могло прийти в голову.

После непродолжительной паузы Арнольд сказал, тщательно подбирая слова:

— Конечно, нельзя не учитывать тот факт, что такие блестящие, талантливые молодые люди, как Гревил, как правило, испытывают на себе гораздо большие нагрузки, чем мы, простые смертные. Так было с отцом…

Не очень-то утешительное объяснение. Я сразу же отбросил его. Необходимо, подумал я, чтобы все мы его отбросили.

— Гревил был уравновешенным человеком. Самым здравомыслящим из нас троих.

Арнольд высморкался, поднял голову и взглянул на меня поверх платка. Знакомый, немигающий взгляд.

— К сожалению, Филип, факты входят в противоречие с этой теорией. По-видимому, его состояние было не столь благополучным, как мы думали. Долгое время болел его ассистент. Ты же знаешь, Гревил и так не щадил себя на работе. Должно быть, сказалось переутомление…

Я недоверчиво воззрился на него.

— Почему вы исключаете несчастный случай? Он мог поскользнуться в темноте…

— Понимаешь… имеются свидетели. Одна женщина видела, как он бросился с парапета. В ходе следствия она немного изменила свои первоначальные показания: мол, возможно, он и вправду оступился… но и слепой заметил бы, что она сама этому не верит. И потом, то злосчастное письмо, которое нашли у него в кармане пиджака. Оно-то и дало возможность поставить точку над ”i”.

— Его предсмертное письмо?

— Нет. Записка от женщины, в которой она ставила его в известность, что между ними все кончено.

Арнольд спрятал платок обратно в карман. Не знаю, что отразилось в эту минуту у меня на лице, но я не поверил.

— Грейс знает?

— Пришлось сказать. Это не попало в газеты. Голландские власти были исключительно корректны. Предоставили в наше распоряжение всю имеющуюся у них информацию. Гревил пользовался их особым расположением: не только за вклад в археологическую науку, но и в знак признательности за услуги, оказанные им во время войны членам королевской семьи. Как раз в тот вечер он должен был ужинать с графом Луи Иоахимом.