— Как насчет вас? — неожиданно спросил он.

— Что вы имеете в виду?

— Вы находите живопись не только приятным, но и прибыльным делом? Ни за что бы не подумал.

— Вы правы.

— Хотя я могу себе представить, что в качестве хобби это занятие может быть весьма полезным.

Он разгадал мою хитрость прежде, чем я успел применить ее на практике!

— Все может быть полезным — в подходящее время и в подходящем месте.

— Какое же место вы считаете для себя подходящим, мистер Нортон? Неужели Капри?

— Только на то время, что я здесь.

— А потом?

— Это зависит от того, что случится за это время.

Сандберг допил свой бокал и пошел налить еще.

— Могу я позволить себе дать вам совет?

— Я не могу этому помешать.

Он вернулся ко мне.

— Не задерживайтесь на острове. Здешний климат расслабляет. Для добросовестного художника недели вполне достаточно.

— Сами вы, кажется, задержались здесь гораздо дольше?

— Я не художник, мистер Нортон, и уж, во всяком случае, не добросовестный.

— Охотно верю.

— Надеюсь, за эту неделю вам придется убедиться во многих вещах. И среди прочего…

— Да?

— Что мадам Вебер подчас неразборчива в знакомствах.

— В этом меня не нужно убеждать.

— Можете это знать, но не пытайтесь злоупотребить этим.

С минуту мы смотрели друг на друга в упор, и я едва удержался, чтобы не раскрыть карты. Однако в этот момент на палубе послышались шаги, и я понял, что опоздал. У Сандберга дрогнули и опустились веки.

— Прибыли остальные. Поднимемся на палубу?

* * *

Леони Винтер безуспешно чиркала зажигалкой. Пламя возгоралось, но не успевала она поднести зажигалку к сигарете, как ветер с моря гасил его. И так несколько раз подряд. Это был неплохой шанс, и я в мгновение ока очутился рядом с ней.

— Попробуйте мою.

Я выбил пламя, но ветер моментально задул его. Я чиркнул еще раз — зажигалка вообще не сработала. Я предпринял еще пару попыток, но мне удалось извлечь лишь маленькую искорку.

— Ничего страшного, — сказала Леони.

— Прошу прощения. Дайте-ка мне вашу. Попробую заслонить ее от ветра.

Я распахнул пальто и, поместив зажигалку в импровизированное укрытие, снова высек огонь. Леони наклонила светлую голову и закурила.

— Спасибо.

Когда первый дым развеялся, она взглянула на меня — во второй раз за все время. Я где-то слышал о песочно-зеленых глазах, но не представлял, что это такое до тех пор, пока не увидел Леони Винтер. Они, как и говорила Шарлотта Вебер, были обрамлены густыми темными ресницами. Такой оттенок иногда принимает море, но не здесь, в Италии, где слишком много скал, а песок довольно бледного цвета.

— Сегодня слишком ветрено для курения, — прокомментировал я.

— Похоже на то.

Я выбросил за борт свою сигарету, но, движимый потребностью чем-то занять себя, не нашел ничего лучшего, как закурить следующую. На этот раз по закону подлости моя зажигалка действовала безотказно.

Леони Винтер отвернулась и стала смотреть на море. Позади нас в переливчато-синей дымке смутно вырисовывался Неаполитанский залив, а если смотреть в сторону порта, перед глазами высились неправдоподобно прекрасные скалы Соррентийского полуострова — словно расписанный Вероккио задник.

— Куда мы направляемся? — полюбопытствовал я.

— Думаю, что в Амальфи. Мадам Вебер владеет там недвижимостью.

— Я не бывал в Салернском заливе с сорок третьего года.

— Тысяча девятьсот сорок третьего? Вы были здесь во время войны?

— Я служил на эскадренном миноносце — из тех, что защищали берег.

— Понимаю.

— Конечно, у меня не было возможности как следует полюбоваться местностью, потому что я проводил почти все время в машинном отделении.

У Леони была чудесная кожа, но в уголках губ прятались крохотные морщинки — словно следы улыбки. Весело ли ей было после смерти Гревила?..

В эту минуту я впервые усомнился в том, в чем до сих пор был абсолютно уверен. А именно — что Гревил ни в коем случае не наложил бы на себя руки из-за несчастной любви.

— Интересно, — сказал я, — каково это — быть красивой женщиной?

Она подняла на меня удивленные глаза, в которых вспыхивали искры.

— Что вы имеете в виду?

— Ну… может быть, вы сочтете это невежливым, но… вы мне кажетесь неприступной. Это ваше естественное состояние или вы напускаете на себя строгий вид ради самозащиты?

Она посмотрела на свою сигарету.

— Может быть, вы п-подскажете, как в таких случаях отвечают другие женщины?

— Я не спрашивал.

— Так спросите.

— Нет, серьезно? Мне очень интересно. Вы, должно быть, знаете себе цену. Во всяком случае, у меня создалось такое впечатление.

— Когда?

— В автобусе.

— Ах, вот что… Ну, это не считается.

— Почему?

— Так.

— Я дал вам повод для недовольства?

— Это как посмотреть.

— Вы правы, — согласился я.

Совсем близко от нас пролетела чайка — вернее, она парила в воздухе, шевеля крыльями, — и вдруг изменила направление и исчезла в подветренной стороне, словно унесенная ветром.

— Вот что мне хотелось бы понять, — продолжал я. — Осознают ли люди, щедро одаренные природой, свои преимущества? В любой момент своей жизни начиная движение, они изначально оказываются на шаг впереди других людей. Им нет нужды лезть из кожи вон, налаживать отношения, стараться произвести впечатление — они всегда приходят на готовое. Красота — их право по рождению. Даже увядая, она оставляет неизгладимый след. В сущности, это — одна из немногих оставшихся привилегий.

Она вновь посмотрела на меня. Ветер взъерошил ее мягкие на вид волосы, образовав на лбу подобие челки; Леони отбросила непослушную прядку назад.

— Любопытная точка зрения.

— Я имел в виду нечто большее.

— Вы коммунист?

— Нет. — Я не понял, говорит ли она серьезно или издевается. — Почему вдруг такой вопрос?

— Ну, вы не признаете привилегий.

— Нет. Я только против злоупотреблений.

— И вам кажется, — холодно уточнила она, — что я злоупотребляю?

— Не совсем. Просто я задаюсь вопросом: насколько вы осознаете свою красоту и каково это — обладать ею?

— Вы не слишком много на себя берете?

— Пожалуй, — согласился я и отвернулся в сторону.

В это время новый порыв ветра бросил мне в глаза сигаретный пепел; одна соринка угодила в глаз. Я выхватил платок и начал тереть этот глаз, пытаясь залезть под веко. Леони несколько секунд наблюдала за моими потугами, а затем предложила:

— Давайте, помогу.

Я отдал ей платок, и она осторожно приблизила к моему лицу тонкие пальцы. Стоя совсем близко от меня, она казалась хрупкой, но довольно высокой для женщины.

— Ну как — лучше?

— Большое спасибо. Кажется, все прошло.

— Вы имеете в виду соринку или предубеждение?

— Я бы не сказал, будто и того, и другого было в избытке.

Стоя у штурвала у нас за спиной, похожий на смуглого викинга Сандберг беседовал с мадам Вебер, взошедшей на борт в брюках-клеш цвета морской волны и широкополой синей шляпе, способной выдержать лишь тишайший ветерок. Она взяла с собой обоих щенков — Бергдорфа и Тиффани; одного уже стошнило. Другой, явно наслаждаясь морской прогулкой, приковылял к нам и, устроившись у ног девушки, потерся носом о ее щиколотку; она взяла его на колени.

Постепенно наша беседа приняла более непринужденный, хотя и беспорядочный характер. Напряжение спало, а яхта тем временем подошла к высоченным скалам в окрестностях Позитано и Амальфи. Как раз в ту минуту, когда мы вошли в Амальфийскую бухту, зазвонили колокола: вначале сонно, а затем громко, требовательно — этот звон больше походил на пожарную тревогу, чем на обращение к верующим. Солнце перевалило через зенит и начало медленно клониться к горизонту за гаванью; белые пятнышки — клочки маленького городка на склоне горы — окунулись в тень.

На берегу Сандберга и мадам Вебер ждал старенький автомобиль, который вскоре скрылся за поворотом прибрежного шоссе. Я не знал, должны ли мы следовать за ними. После того разговора в кубрике Сандберг старательно избегал моего общества, но я постоянно чувствовал на себе его напряженный взгляд.

Николо да Косса прихватил с собой подрамник, и, как только мы сошли на берег, установил его прямо на причале и принялся заканчивать вид города, не обращая внимания на возбуждаемый им интерес местных жителей. Рядом опустилась на табуретку Джейн Порринджер и приготовилась наблюдать за его работой. Остались только мы с Леони да Гамильтон Уайт.

До сих пор я не сказал с американским юристом и двух слов, но он неотвязно, как тень, следовал за нами. К счастью, вскоре мы наткнулись на резчика по дереву, чье искусство — особенно маски, явно обязанные своим происхождением острову Пасхи, — привлекло его внимание. Мы же с Леони Винтер продолжили наш путь.

Главная улица Амальфи берет начало на площади перед собором, а далее, суживаясь, карабкается вверх по склону. Относительно крупные магазины сменяются небольшими домиками в одно окно, почти лачугами; хозяева сидят на крыльце и, подставив обветренные лица солнцу, обмениваются местными сплетнями. Всего несколько ярдов — и вам бросается в глаза извечный контраст, вековая проблема Италии. После роскоши частной яхты или прогулочного лайнера вас встречают нищета и убожество здешнего существования. Пыль, зной, запущенность и одиночество.

Покупать было нечего, но, опередившая меня на несколько шагов, Леони неожиданно нырнула в какую-то лавчонку. Я немного подождал снаружи, а затем не выдержал и вошел внутрь. Толстая пожилая женщина с черноглазым младенцем на руках помогала ей выбрать косынку. Возле них вертелись еще трое малышей: от семи лет и младше. В ходе завязавшегося разговора, который женщины вели на смеси английского и итальянского языков, выяснилось, что их мать умерла родами и теперь бабушка вынуждена сама управляться и с лавкой, и с детишками. Конечно, с точки зрения итальянца это еще не нищета, коль скоро они владеют лавкой, но их преследуют неудачи, которые они привыкли переносить с достоинством. Вскоре они уже с серьезными лицами рассматривали какие-то снимки, которые Леони достала из сумки. Дети с удовольствием, но без подобострастия взяли у нее угощение — кажется, фрукты. Ее светлая головка выделялась среди нескольких темноволосых. Сам я не присоединился к разговору, но с интересом наблюдал за ними. Сначала владелица лавки недоумевала по поводу моего присутствия, но Леони объяснила, что я — ее спутник.

Через несколько минут мы вновь очутились на улице. Леони спрятала фотографии в сумку, на ее губах блуждала улыбка.

Было еще светло, но солнце пряталось за скалами, и городок Амальфи частично утратил свой живой, беспечный колорит. Яхта по-прежнему сверкала белизной, однако казалась ярким мотыльком на унылой серой стене.

Я спросил Леони:

— У вас есть дети?

— Нет.

— А на тех снимках?..

— Мои младшие сестры. Сводные.

— Можно взглянуть?

— Как-нибудь в другой раз.

Мы прошли еще несколько ярдов; местные жители со своих крылечек провожали нас взглядами. На площади Леони направилась к каменным ступеням, ведущим к собору и колокольне. Естественно, я последовал за ней и возобновил расспросы.

— А где сейчас ваш муж?

— Который?

Я растерялся.

— Нынешний.

Она нахмурилась.

— Сейчас у меня нет мужа. Прошу прощения, если разочаровала.

Мы одолели последнюю ступеньку. Оба тяжело дышали, однако не только из-за подъема. Фасад собора был ярко освещен.

Я сказал:

— Вы правильно расценили мое поведение в автобусе.

Леони вздрогнула, и на мгновение ее обращенные на меня глаза затуманились.

— Н-не знаю.

Я притворился, будто ничего не заметил, и предложил:

— У нас есть время заглянуть в собор?

Она толкнула одну из дверей, и мы окунулись в прохладный полумрак зала, тускло освещенного проникающими сквозь окна солнечными лучами. От мраморной колонны отделилась тень и, приблизившись, предложила нам услуги гида, но я махнул рукой, и маленький, бедно одетый человечек отошел. Возле центрального нефа Леони остановилась и подняла на меня блестевшие отраженным светом глаза.