Уинстон Грэм - Фортуна-женщина. Барьеры

— Мне это тоже показалось невероятным, — признался я. — Но вы-то, кажется, должны понимать…

— И как же… Полиция знает о письме?

— Разумеется.

— Они тоже считают, что я имею отношение к смерти Гревила?

— Что бы вы сами подумали на их месте?

Леони выронила шляпу, подняла ее и стала очищать от приставших травинок. Я внимательно наблюдал за выражением ее лица. Наконец я открыл рот, чтобы что-то сказать, но она меня опередила.

— Погодите минуточку. Мне нужно собраться с мыслями.

Я молча стоял и ждал. К западу от нас, на окончании мыса, светился маяк; между ним и тем местом, где мы стояли, громоздились утесы.

Наконец Леони заговорила:

— Расскажите, что именно думает полиция.

— Что Гревил покончил с собой из-за несчастной любви к женщине по имени Леони, жестоко оборвавшей их связь.

— И вы поверили?

— Я — нет. Зная Гревила, я не допускал такой возможности… до встречи с вами.

— Что вы имеете в виду?

— Мне вдруг пришло в голову, что из-за такой женщины, как вы, это вполне могло случиться.

Она задумчиво посмотрела на меня. Я поспешил уточнить:

— Вы не отрицаете факт написания письма?

— Нет, разумеется.

— Что заставило вас написать его?

— Если я скажу, вы мне не поверите.

— А если попытаться? — Она сделала нетерпеливый жест рукой. — Вы должны сказать мне. Это жизненно необходимо.

— Я знала Гревила всего два дня. Не думаю, чтобы перед смертью он читал это письмо.

— Но вы допускаете возможность самоубийства?

— Разве это не дело полиции — установить истину?

— Да — насколько это в их силах. Многое зависит от показаний людей, которые в то время были рядом с Гревилом.

— Меня там не было. В противном случае…

— Почему вы сразу, как только узнали о его гибели, не пошли в полицию и не сделали заявление — если вам было нечего скрывать?

— Я узнала об этом несчастье только в Неаполе. И я не говорила, что мне нечего скрывать.

Я растерялся.

— Послушайте, дорогая, мы должны откровенно обо всем поговорить. Если вы не откроетесь мне, вам придется отвечать на вопросы полицейских.

— Они знают, где я?

— Нет еще.

— Но вы им скажете?

— Это зависит от обстоятельств.

— Филип, мне нечем помочь следствию.

— Это мы решим после того, как вы расскажете все, что знаете.

— Я… не имею права. Это касается еще одного человека, и я… — она смолкла.

— Еще одного человека?

— Да. Я… — она оглянулась, словно ища лазейку, чтобы убежать. — Филип, сейчас я не могу вам ничего сообщить. Мне нужно несколько часов, чтобы во всем разобраться. Я и понятия не имела… ну, совершенно не представляла себе, что мое письмо попало в руки полиции. Ну хорошо, скажете вы, но оно все-таки попало и теперь Леони Винтер не остается ничего иного, как выложить все, что ей известно. Вы абсолютно правы, и будь на вашем месте следователь, я бы так и поступила. Но вы — не следователь, и я прошу вас подождать… хотя бы до завтра. Если вы сообщите в полицию, они все равно раньше сюда не доберутся, так что по срокам выходит то же самое…

Она повернулась ко мне, и мы впервые за все время посмотрели друг другу в глаза. Я понимал, что, если уступлю, вполне возможно, мне придется пожалеть об этом. И все-таки…

— Хорошо.

Она улыбнулась — неуверенно и совсем не так, как вчера. Я хотел еще что-то сказать, но услышал собачий лай.

По тропе к нам быстро шагал какой-то человек. По бокам от него трусили два огромных пса — виляя хвостами и вовсю наслаждаясь свободой.

Это был Сандберг.

Интересно, Леони заметила его раньше меня? Скорее всего, так оно и было.

* * *

Разумеется, я свалял дурака, выложив ей все, а затем дав время опомниться. В ожидании Сандберга Леони достала компактную пудру и привела в порядок лицо, но по его выражению Сандберг наверняка догадался, что мы вряд ли обсуждали красоты местного пейзажа.

Мы втроем двинулись обратно; каждый чувствовал себя не в своей тарелке. Наша с Сандбергом взаимная антипатия достигла апогея. Леони завела разговор о Голубом гроте — очевидно, сочтя эту тему наиболее безопасной. На ее вопрос я ответил, что никогда его не видел и вообще избегаю всего, что относят к признанным чудесам света.

— Вы правы, — заметила она, — там всегда полно туристов, но сам грот производит неизгладимое впечатление. Чарльз утверждает — не правда ли? — что самое лучшее время — рано утром, на восходе солнца.

— Я бы сказал, — поддержал ее Сандберг, — что художнику, озабоченному проблемами колорита, необходимо посетить это место. Обязательно побывайте там перед тем, как уедете. Другой такой возможности может не представиться.

— Возможно, я так и сделаю — перед отъездом.

— Стало быть, очень скоро.

— Не имею понятия.

— Давайте как-нибудь отправимся туда, — предложила Леони.

— С удовольствием.

Сандберг подобрал камешек и швырнул подальше, играя с Джимбелом, однако не рассчитал, и бедный пес угодил в чей-то виноградник.

— Как подвигается портрет мадам Вебер? — осведомился Сандберг. — Мы так до сих пор ничего и не увидели.

— А вы рассчитывали увидеть?

— Я? По правде говоря, не особенно.

— Филип и работал-то всего пару часов, — вступилась за меня Леони.

— Мне потребуется по меньшей мере еще одно утро, чтобы по-настоящему приступить к работе.

— Мадам Вебер — очень занятая женщина, ^— процедил Сандберг сквозь зубы.

— Я терпелив.

Сандберг проверил свою правую руку с идеальным маникюром — не запачкалась ли? — и сунул в карман парусиновой куртки.

— Я бы сказал, что оценка этого качества зависит от того, на что оно направлено. Если на что-то действительно стоящее, такое, что и впрямь даст высокую отдачу, тогда все в порядке. Но употреблять терпение на бессмыслицу, показуху, даже мошенничество — этого я не понимаю.

— Вы в самом деле так считаете или вам выгодно так считать? — осведомился я.

Он медленно повернулся ко мне.

— Мы как-нибудь продолжим этот разговор, мистер Нортон.

Последовало напряженное молчание, нарушаемое лишь возней Мейси у меня под ногами.

Мы начали спускаться.

* * *

В отеле меня ожидала телеграмма: ”Буду Неаполе завтра тринадцать часов тчк Noli irritare leones[11], Мартин”.

Как это походило на Мартина! Каламбурить даже в телеграмме!

На следующее утро я сел на катер и поехал в аэропорт Каподицино. Я видел, как Мартин проходил таможенный досмотр. Затем он направился ко мне, все такой же красивый и будто снедаемый тайной печалью. Я впервые видел его в цивильной одежде и подумал: прихватил ли он с собой неотразимый морской бушлат? После обмена рукопожатиями он сказал:

— Интересно, куда деваются состарившиеся стюардессы?

Я ответил в тон:

— Они никогда не старятся, а выходят замуж и растят новых стюардесс: в данном случае требуется специфическое воспитание. Что слышно об ограблении?

— Три четверти украденного нашли на следующий день — грабители просто бросили все это на дороге. То ли их кто-то спугнул, то ли они сообразили, что так называемое серебро — продукт гальванизации. К сожалению, они не вернули мои любимые сигары ”Эль Торо”.

Я взял его чемодан и книгу, которую он читал в самолете: ”Назидательные новеллы” Сервантеса.

— Итак, — Мартин понизил голос, — вы разыскали и девушку, и Бекингема?

— Да. Я должен извиниться перед вами, что действовал в одиночку, в то время как только благодаря вашим связям получил зацепку. Но тогда я был склонен полагать, что и эта ниточка оборвется. Просто меня накололи на двести гульденов.

— А теперь вы уверены, что это не так?

— Да — что касается девушки. И в какой-то мере — Бекингема. Но мне нужно, чтобы вы подтвердили его идентичность.

Я рассказал Мартину обо всем, что произошло на вилле ”Атрани”, и как далеко мне пришлось зайти. Он слушал с углубленным вниманием. Он вообще был прекрасным слушателем — не из тех, чьи глаза так и бегают, пока вы рассказываете. Закончил я так:

— Я надеялся до вашего приезда завершить дело, но не вышло.

— Она дала объяснение письму?

— Нет еще.

— Не слишком ли вы рискуете? Она может предупредить Бекингема.

— Это не имеет принципиального значения. Только вы можете его опознать, а о вашем приезде никому не известно.

— Она действительно очень красива?

— Да, но не настолько, чтобы я полностью утратил способность объективно смотреть на вещи.

Хотел бы я сам быть в этом уверенным!..

Лицо Мартина утратило угрюмое выражение и осветилось неожиданно мягкой улыбкой.

— Я просто так спросил. Подождите минуточку, я дам телеграмму матери, что благополучно долетел.

Вернувшись от окошка телеграфа, Мартин задумчиво произнес:

— Хотел бы я знать, как им удалось напасть на ее след в Голландии, в то время как все усилия полиции оказались безрезультатными? Ловенталь — тот еще проходимец. Мне лишь однажды довелось иметь с ним дело по какому-то ничтожному поводу.

— Вы говорите о клерке, что ко мне приходил?

— Нет-нет. Ловенталь — здоровенный тип, — Мартин потер подбородок. — Эти ранние рейсы… Надо будет еще раз побриться. К сожалению, в этой местности у меня нет никого знакомых. У вас уже есть план действий?

— Хочу подвести ваше суденышко прямо под нос его корабля и посмотреть, что получится, — сказал я, пользуясь его излюбленной морской терминологией.

— А если это не Бекингем?

— Я буду чертовски разочарован.

Мы сели в автобус. Мартин двумя пальцами отбросил волосы, упавшие на лоб.

— Расскажите еще раз обо всем, что случилось в Голландии.

Я поведал ему о своем втором визите к Толену, ужине с графом Луи Иоахимом, неудачной попытке встретиться с их сотрудником, который должен был вернуться с Явы, и закончил обещанием Толена написать, если он сообщит что-либо ценное.

— Хотел бы я посмотреть на полицейского, который пишет письма, — Мартин мрачно уставился на здание аэропорта. — Интуиция подсказывает мне, что вам еще предстоит вернуться в Голландию.

— Вы полагаете, решение загадки — там?

— Да. — Я молчал, и Мартин добавил: — Мне трудно объяснить. Просто предчувствие.

— Значит, по-вашему, дело не в Леони и Бекингеме?

Он немного подумал и передернул плечами.

— Все это кажется мне абсурдом. Не могу взять в толк… Ну, да ладно. Как вы представляете себе мою встречу с Сандбергом-Бекингемом?

— Сегодня вечером у мадам Вебер соберутся гости — она каждые два-три дня устраивает коктейли. Сандберг наверняка придет. Я получил разрешение привести приятеля.

* * *

Я ждал этого вечера с нетерпением — гораздо большим, чем мог себе в том признаться. Если быть последовательным, мне бы следовало разжиться в Неаполе огнестрельным оружием, а не холстом, подрамником, кистями и красками.

Конечно, из всего этого мог получиться пшик. Это был чистейший блеф с моей стороны. Если очная ставка не даст результатов, мы окажемся там же, откуда начали. Но я не допускал подобного развития событий.

Я забронировал для Мартина номер в отеле ”Веккио” и был поражен, с какой легкостью он завоевал расположение молодой помощницы управляющего. Скоро весь персонал жаждал ему угодить. При этом он не прилагал никаких усилий и оставался все таким же подавленным. И все равно сделался всеобщим любимцем.

Было уже довольно темно, когда мы отправились на виллу ”Атрани”. Мартин шагал рядом со мной, явно нерасположенный разговаривать. Не знаю, ощущал ли он ту же гнетущую напряженность, что и я. Во всяком случае, главным теперь было поджечь фитиль и отбежать подальше.

У ворот я задал ему вопрос:

— Как вы думаете, Бекингем вас узнает?

— Думаю, что да.

Я покосился на его смутно белевшее в сумерках лицо.

— Мартин, я никогда не спрашивал, но… у вас есть личный счет к этому человеку?

Он замялся.

— Почему вы спросили?

— Ну… может быть… вы слишком терпеливы для стороннего наблюдателя.