Уинстон Грэм - Фортуна-женщина. Барьеры

— Я сама попросила вашего брата передать его Бекингему. Не хотела с ним встречаться. На таких, как он, слова не действуют. Возможно, если бы он был мне совсем безразличен… но, когда вас раздирают противоречия, очутиться лицом к лицу с человеком, которому присущ страшный дар манипулировать людьми… Он всегда добивался своего.

— Он просил вас вернуться?

— Да. Дал понять, что теперь у него есть деньги — или вот-вот будут. Хотел, чтобы я поселилась вместе с ним на континенте — где-нибудь поближе к Средиземному морю… Но я не знала, можно ли принимать это всерьез. Всякий раз, когда у него появлялись деньги, он начинал вести себя так, словно имеет неограниченный кредит… Простите, я не слишком внятно выражаю свои мысли.

— Я все же не понимаю, что побудило вас отдать письмо Гревилу.

Леони надела босоножки и с трудом — из-за не до конца обсохших ног — застегнула их.

— Вы не доели свой сэндвич.

Она выпрямилась и поднесла бутерброд ко рту. Концы ее влажных волос подсохли и начали виться.

— Приехав в Голландию, я остановилась в отеле на Доленстраат. Они прибыли на следующий день. Доктор Тернер поселился в отеле ”Гротиус” — для него там заранее забронировали номер. Бекингем хотел остановиться в моем отеле, но там не оказалось свободных номеров. В первый день мы много времени провели вместе, а назавтра договорились встретиться в ”Гротиусе”: было условлено, что доктор Тернер сводит нас — или меня одну — в Индийский музей. Но у меня пропало желание.

Она немного помолчала и продолжила:

— Конечно, можно было взять и уехать — безо всяких объяснений. Но мне не хотелось впоследствии упрекать себя в трусости. И я решила поговорить с… Бекингемом. Однако его не было в отеле, и я отправилась в ”Гротиус”. Его и там не оказалось. Что касается Гревила, то администратор сказала, что он занят, и попросила меня подождать. И тут я написала записку — с расчетом отнести ее в отель, где жил Бекингем. Но как раз в это время сверху спустился Гревил в сопровождении двух мужчин. Пока он провожал их до двери, я быстро дописала несколько фраз, сунула письмо в конверт и, когда Гревил подошел, попросила передать письмо Бекингему. Он обещал, и больше я его не видела.

Я предложил Леони еще один сэндвич, но она покачала головой. Я завинтил крышку термоса, завернул оставшиеся сэндвичи и убрал в сумку.

— Вы запечатали конверт?

— Да.

— Он не был надорван. Видимо, клей растворился в воде. Вы его не надписали?

— Нет. В этом не было необходимости, и я очень спешила.

— Как выглядели двое, приходившие к Гревилу?

— Я их плохо помню. Похожи на голландцев, среднего возраста, в серых плащах.

— Гревил был чем-то расстроен?

Леони подвернула опустившийся рукав кофточки.

— Да… Да.

— Он не сказал вам ничего необычного?

— Нет. Только, что ждет Бекингема.

— А дальше?

— Филип, это все, что я могу рассказать.

Мы оба помолчали. Я заговорил первым:

— Кажется, дождь кончился.

— Да… Вы мне верите?

— Конечно. До сих пор я верю всему, что вы сказали.

— Какое может быть ”конечно”?

— Для меня это так.

В ее глазах мелькнула тревога.

— Вы все еще намерены остаться — и все усложнить?

— Да. Я уже говорил вам: для этого есть две причины.

— Их не должно быть.

— И тем не менее они существуют.

Я повел лодку к выходу. Рискованный маневр, требующий точного выбора времени.

— Больше вы ничего не скажете?

— Я и так сказала слишком много.

— Вы поставили Бекингема в известность, что собираетесь сообщить мне кое-какие сведения?

Леони вскинула голову.

— Филип, нам пора возвращаться!

Снаружи лился ослепительно яркий свет. Я еще с минуту всматривался в лицо Леони, но потом сдался.

— Вы готовы?

— Да.

Я втащил в лодку весла и ухватился за цепь. Мы сжались на дне шлюпки, и лодку вынесло туда, где уже царило теплое, яркое утро. Туча уже не могла полностью заслонить солнце, и оно обрушило свои потоки на бурное серо-коричневое море, которое в это время совсем не походило на Неаполитанский залив, каким мы привыкли его видеть.

Сначала меня ослепило, а потом я был слишком занят — нужно было как можно скорее отойти от скал. И вдруг я увидел лодку — ту самую, что каждое утро поджидала желающих проникнуть в грот. Двое сидевших в ней итальянцев были безмерно удивлены нашим появлением. Но они мигом смекнули, что к чему. Я завел мотор и приблизился к ним.

— Сколько?

— Двести лир, синьор.

Я отдал им деньги и сказал:

— Сегодня вода в гроте изумительного цвета.

Один из них посмотрел на Леони и сочувственно улыбнулся.

— Ни слова, синьор. Я вас прекрасно понимаю.

— Пожалуй, нам лучше держать курс на причал Марина Гранде, — предложил я. — В той стороне не такой сильный ветер.

— Хорошо.

Туча сдвинулась; небо на горизонте меняло цвет.

— Леони, — сказал я, — почему вы изменили свое решение?

— То есть?

— Там, в Голландии, вы порвали с Бекингемом. А теперь пытаетесь защитить его от меня.

— Это не совсем так.

— Он здесь, на острове?

Она наклонилась, чтобы поднять купальник. Я любовался ее фигурой, светящимися растрепанными волосами, тем, как кофточка обрисовывает линии тела.

— Если бы то немногое, что я могу добавить, помогло бы вернуть вашего брата к жизни… Но его не вернуть. Вы должны жить своей жизнью.

— Это я уже слышал.

— Но это правда.

— Если сейчас все останется так, как есть, вряд ли собственное общество доставит мне большое удовольствие.

— Как знать. Но…

— Вы мне верите, что Бекингем — опасный человек?

— В какой-то мере — да. Очень.

— Судя по тому, что вы рассказали, вы не могли бы предать его, даже если бы захотели. Все, что в ваших силах, это опознать его. Разве не так?

— Так. Но это повлекло бы за собой многочисленные последствия.

— Может быть, мне известно о нем больше вашего. Фамилия Бекингема уже и раньше всплывала в полицейских сводках. Он был замешан в грязных махинациях. Теперь ваша очередь верить мне, Леони! Я не обманываю.

— Да, Филип, я думаю, так оно и есть.

— Но вы об этом не знали?

— Конкретно — нет. Однако я допускала, что его прошлое не без темных пятен.

— Возможно, он даже убийца. Неужели вы не понимаете?

Она разложила на скамье и свернула купальник.

— Неужели вы станете его покрывать?

— Если вам угодно назвать это так…

— А как вы сами это называете?

Она умоляюще взглянула на меня.

— Молчите, Филип. Молчите. Я сказала все, что могла. Хотите вызвать полицию — вызывайте. От меня они больше ничего не узнают. Я просто не могу сказать! Не имею права!

У меня задрожали губы.

— Хорошо. Оставим это. Я хочу спросить у вас только одно… последнее… можете не отвечать, если вам тяжело. Он вам все еще небезразличен?

После такой долгой паузы, что я уже подумал: она готова уступить, — Леони с трудом разлепила губы.

— Да. Он мне небезразличен.

* * *

По возвращении в отель меня ждало переправленное сюда письмо с Явы. Я догадывался, что оно от Пангкала, но сунул нераспечатанным в карман и заглянул к Мартину. Он как раз кончал завтракать и, набивая рот, одновременно бегло набрасывал какие-то мысли на форзаце томика Сервантеса.

На душе у меня было скверно.

Выслушав мой рассказ, он захлопнул книгу и отложил карандаш. Резко, так что ножки стула со скрипом проехались по полу, встал и, подойдя к окну, мрачно заметил:

— Боюсь, что, торча здесь, мы только напрасно теряем время. Как вы рассчитываете заставить этих людей давать показания, если они не расположены это делать?

— Там посмотрим.

— Вызвать полицию — тоже вряд ли будет толк. Они не расколются. Интуиция по-прежнему говорит мне, что, если и существует ключ к разгадке, он — в Голландии. Гревил нашел свою смерть на пороге заведения Джоденбри, я в этом уверен.

— Это от нас не уйдет. Но сначала нужно закончить здесь. Прояснить все до конца.

После шторма стояло чудесное утро. Ранний подъем как нельзя более кстати удлинил мой день. Я отпустил Мартина на пляж, а сам отправился за своими долларами в банк. И еще успел попасть на берег к половине двенадцатого.

На нашем обычном месте нежились на солнышке да Косса и Джейн. Я остановился в отдалении, но Джейн расслышала хруст гальки, подняла голову и окликнула меня. Я помахал ей рукой в знак того, что присоединюсь к ним чуточку позже, хотя на самом деле не собирался этого делать. Да Косса вскинул голову, но не удостоил меня приветственного кивка.

И вдруг я увидел по другую сторону небольшой бухточки Мартина и Леони, сидящих на валуне. Они явно только что вышли из воды, потому что их мокрые тела сверкали на солнце. Я разделся до плавок, но не спешил составить им компанию. Может быть, Мартин окольным путем выведает больше, чем я.

Я лег, подставляя тело проникающим солнечным лучам. На душе было муторно. Я пытался убедить себя, что причина кроется в неуспехе моего предприятия. Даже не просто неуспеха. Кажется, я сам безнадежно закрыл все входы и выходы.

Возможно, я взвалил на себя непосильное бремя. Если в мире существует добро, никто не поручал мне священную миссию спасать его; если существует зло, не мне выкорчевывать его с корнем. Жизнь будет продолжать идти своим извилистым путем, не помышляя о морали и справедливости. Лучше и не пытаться найти во всем этом смысл. Наверное, я всю жизнь слишком многого требовал и слишком мало давал. Буду и впредь продавать турбореактивные двигатели либо помогать Арнольду — это поможет мне как-то скоротать жизнь подобно миллионам других, идущих проторенным путем и не пытающихся создать свой собственный мир — это под силу только гению.

Леони дважды подчеркнула, что я должен жить своей собственной жизнью. Но что это такое — моя жизнь? В чем моя задача? Сан-Франциско и Мидленд ушли далеко в прошлое, стали мелкими и незначительными. Все заслонили тайна Гревила да Бекингем, и вот теперь Леони… вот теперь Леони… Все прочее отступило в тень.

Ласковые солнечные лучи принесли относительное успокоение; меня разморило, и я погрузился в приятную дремоту. Тревоги и разочарования стали казаться не столь фатальными. Я грезил, будто нахожусь в Англии, на берегу озера. И вдруг его таинственная глубь взглянула на меня глазами Леони, и ее голос произнес: ”Если бы я могла вернуть к жизни вашего брата — но я не могу. Никак не могу! Он по-прежнему покоится в амстердамском канале”. Глаза исчезли, и я увидел тело Гревила на дне озера. Я вздрогнул и отвернулся, но по песчаному пляжу мне навстречу шел Гревил; вместо хруста гальки слышался явственный хруст костей. Я проснулся и резко сел; мимо шла высокая итальянка, от ее туфель отскакивали мелкие камешки.

Антураж остался прежним. Джейн с Николо все так же, не меняя поз, жарились на солнце; Леони с Мартином обсыхали, сидя на валуне. Я вспомнил о письме с Явы и выудил его из кармана. Да, это был ответ Пангкала на мой запрос, сделанный из Голландии. В голове у меня немного гудело, но я начал читать письмо.

”Дорогой сэр.

Спасибо за ваше только что мною полученное письмо. Смерть вашего уважаемого брата повергла всех знавших его в безутешное горе. Я говорю, конечно, и о себе и шлю вам и вашей семье свои искренние соболезнования. Ваш брат был достойным человеком, и его дело будет продолжено — в его честь.

Вы спрашиваете меня о мистере Джеке Бекингеме, который помогал ему во время моей злосчастной болезни. Прилагаю подробный отчет. Должен признаться, мне уже приходилось отвечать на вопросы официального чиновника из Амстердама, но этим переговорам не хватало доброй воли — с обеих сторон.

Мистер Бекингем присоединился к нам за четыре дня до начала моей болезни, и позже этого срока я его не видел. Ваш уважаемый брат познакомился с ним в гостях у одного фермера из Голландии, ныне живущего в Сурабае, а затем привез его в наш лагерь. Мистер Бекингем рассказал, что его судно потерпело крушение во время тропического шторма; он был единственным, кто уцелел, но остался без средств к существованию. Весь его облик и манеры производили хорошее впечатление; он с энтузиазмом говорил на археологические темы. Конечно, он был всего лишь любителем и не обладал в полном объеме подготовкой доктора Тернера, но его познания охватывали широчайший спектр — от тольтеков до этрусков и от Индонезии до острова Пасхи.