Я неохотно позволил ввести себя обратно в гостиную. Он включил свет и предложил мне сигарету. У меня дрожали руки.

— Не портите себе ужин, Чарльз. Я виноват, но… мне было необходимо выйти.

Он улыбнулся.

— Почему бы вам не вернуться в столовую? А я пока уговорю ее сделать то же самое.

Я замотал головой.

— Спасибо, но… с меня достаточно.

— Более чем, — согласился он и зажег свою сигарету, красиво держа ее холеными пальцами. — У меня для вас послание — от вашего друга Коксона.

— Послание? Для меня? Вы его видели?

— Конечно. Мы долго беседовали. Он просил передать это вам.

Я уставился на мятый клочок бумаги, на котором было нацарапано карандашом: ”Quare vitia sua nemo confitetur? Quiar etiam nunc in illis est. Maxima est enim factae injuriae poena, fecisse”.

— Я не силен в латыни.

Сандберг взял листок.

— Здесь написано приблизительно следующее: ”Почему люди не признаются в своих грехах? Потому что грех все еще живет в них. Самым большим наказанием за совершенный поступок является сам факт свершения этого поступка”.

Он вернул мне записку. Я сложил ее пополам и горько улыбнулся.

— Величайшая глупость — недооценивать противника.

— Вы забыли зажечь сигарету.

Я подошел к камину и облокотился на него.

— Опять я не понимаю вас, Чарльз. Не представляю, сколько известно вам с Шарлоттой и как далеко вы зашли в своих попытках помочь… или помешать…

— Только не помешать.

— Значит, Леони договорилась с Мартином, что будет ждать его в Полтано? И вы с Шарлоттой об этом не знали?

— Они ни о чем не договаривались. Леони сказала мне сегодня вечером.

— Но должна же была существовать какая-то договоренность! Он провел с ней весь вчерашний день!

— Вопреки ее желанию. Очевидно, да Косса подсмотрел адрес, когда Шарлотта писала письмо, и передал Мартину.

Я силился переварить эту новость.

— Но я, естественно, решил, что она вернулась к нему, Разве нет? Зачем бы тогда ей уезжать?

— Возможно, чтобы без помех все обдумать. Увидеть перспективу.

— Перспективу?

Он погасил сигарету и проследил за последней спиралью дыма.

— Вас это удивляет?

После недолгого молчания я сказал:

— Я все понял не так. И он тоже. Но результат тот же самый.

— Об этом она не захотела откровенничать со мной.

Внезапно его удивленный взгляд заставил меня обернуться. С галереи послышался шум. Я подбежал к открытой двери и увидел Леони — она направлялась в сад.

Я перехватил ее на четвертой ступеньке.

— Леони!

Она замерла и прислонилась спиной к балюстраде. На нас падал свет из окон, но мы были вне пределов слышимости.

— Филип, я ни за что не ожидала встретить вас сегодня. Со стороны Чарльза было нечестно приводить вас.

— Возможно. Я прошу прощения, но мне нужно с вами поговорить.

— Разве мы еще не все выяснили?

— Мы только ранили друг друга. Неужели все должно этим кончиться?

Она промолчала — обиженная, испуганная, странная…

— Поймите, я опять допустил ошибку! Решил, что вы сбежали в Полтано, чтобы воссоединиться с Мартином, как только я уехал…

— А я считала… Впрочем, это уже неважно. Просто не имеет значения.

— Имеет!

— Я должна была принять решение — быстрое и правильное… и чтобы никто не мешал… Нужно было решить наверняка…

— И вы решили?

— … Да.

— Это немного не то, что вы решили в Амстердаме.

— Да. Так уж вышло.

— Леони, я хочу, чтобы вы знали. Я люблю вас и желаю так, как никого и никогда. Со мной еще не было ничего подобного. Но это не значит, что я хочу толкнуть вас на неверный шаг. Если ваше чувство к нему таково, как это кажется, не давайте сбить себя с толку, что бы я ни говорил…

Послышались чьи-то шаги. Это расхаживал по галерее Сандберг.

Я продолжал:

— Но не возвращайтесь к Мартину, если вы только жалеете его и стремитесь помочь. Не возвращайтесь только потому, что вы связаны с ним брачными узами и считаете себя обязанной выполнить свою часть сделки. Этого еще недостаточно, Леони! Совсем недостаточно! Так вы только причините себе вред…

Она тяжело дышала — совсем как я.

— Вы его любите?

Она провела языком по губам.

— Я сделала свой выбор.

— Леони, — сказал я, — не увиливайте. Посмотрите мне в глаза.

Она посмотрела.

— Филип, я не увиливаю. Но я не могу его бросить. Да, он плохой человек — во многих отношениях. Но в нем есть и хорошее. Гревил это знал. Как раз теперь Мартин в смятении, потерял ориентиры — я сама была в подобном положении, когда встретила его. Иногда даже женщины способны на благородные поступки. Я не хочу… бежать с тонущего корабля.

— Вы его любите?

Она широко открыла глаза.

— Нет! Не до конца, не по-настоящему, не так, как вы имеете в виду!

— Леони…

— Но это не значит, что я… что он не занимает никакого места в моем сердце. Мне небезразлично, что с ним станет. Такова привилегия и таков тяжкий крест всякого, кто знаком с Мартином. От этого никуда не деться. Тем более мне, его жене. Если я сейчас его брошу, меня всю жизнь будут преследовать призраки. Я должна вернуться и довести дело до конца.

На галерее послышался скрип, и по ступенькам к нам медленно сошел Сандберг.

— Прошу меня простить. Это дурной тон — вмешиваться, но я заинтригован — чем у вас закончится.

— Я еду с Леони — повидаться с Мартином.

— Филип!

— Не бойтесь, я больше не стану затевать драк. С этим покончено.

— Не будьте идиотом, — сказал Сандберг.

— …

— Будь я на вашем месте, я бы посадил Леони в первый попавшийся самолет до Англии, а затем увез в Америку — если бы она согласилась, — Сандберг вздернул одну бровь. — А впрочем, я увез бы ее и без ее согласия.

— Это невозможно, — запротестовала Леони. — Я как раз объясняла Филипу…

— Если вы оба отправитесь в Полтано, это будет означать, что Мартин одержал победу в этой схватке лояльностей — по своему обыкновению. Я не виню его за то, что он ведет себя в полном соответствии со своей эгоцентричной натурой. Ваш брат, дорогой Филип, насколько я мог понять, пробил брешь в его броне из себялюбия. В результате в жизни Мартина настал поворотный момент. Но, если ему суждено начать новую жизнь, он должен сделать это самостоятельно. Если сейчас, Леони, вы вернетесь, чтобы утешать и опекать его, тем самым вы сведете на нет все, чего добился Гревил Тернер. Уезжайте с Филипом, рядом с ним — ваше место.

Она вся дрожала.

— Но я обещала вернуться сегодня вечером. Ничто не заставит меня нарушить слово.

— Я слышал, — заявил Сандберг. — Я сам поеду вместо вас и все ему объясню. У меня крепкая спина. Филип, забирайте ее в Англию.

— Нет! — выдохнула Леони.

— Да! — страстно воскликнул я. — Чарльз прав, Леони. Даже если вы меня не любите, позвольте помочь вам вернуться к матери. Начните все сначала — по собственному усмотрению. Разве не к такому решению вы пришли в Амстердаме? Это было правильное решение.

— Да — в то время. Может быть, когда-нибудь в будущем…

— Леони, сейчас — самый подходящий момент. Вы поедете со мной?

Она молчала.

— Я вам хоть немного небезразличен?

Леони взорвалась:

— Неужели вы не понимаете, какой пыткой будет для вас — связать свою жизнь с человеком, который испытывал какие-то чувства к Мартину?

Я тщательно взвесил свой ответ, все еще не вполне веря, что мы так далеко зашли, и отдавая себе отчет в том, что все висит на волоске.

Конечно, на секунду допустив, что решение может состояться в мою пользу, Леони тотчас выдвинула серьезнейший аргумент против такого решения. Ей не удастся как по мановению волшебной палочки, мгновенно и безболезненно порвать с Мартином. Существует формальная сторона — ее тоже в одночасье не одолеешь. Но рано или поздно… И что потом? Постоянная борьба с призраками?

— Леони, — медленно начал я, — можете ли вы обещать мне по крайней мере одну вещь?..

Она вперила в меня взгляд.

— Не верность, не дружбу, не сочувствие — но хотя бы малюсенькую часть вашей любви?

Она вдруг понизила голос — чуть ли не до шепота:

— Огромную часть моей любви!

Сандберг сделал выразительный жест.

— Во сколько я должен ждать вас на глиссере?

— Но я не могу уехать с Филипом! — защищалась Леони. — Вы оба не хотите понять… Предав Мартина, я предам самое себя, а это — плохое начало. Если мне когда-нибудь посчастливится соединиться с Филипом, это должно произойти честно — по отношению ко всем.

Долгое молчание.

Сандберг первым нарушил его:

— Позвольте сказать следующее. Вернувшись сейчас к Мартину Коксону по изложенным вами причинам, вы сделаете то же, что Гревил Тернер, — и из-за того же самого человека! У меня сложилось впечатление, что Мартин привык к приносимым ему жертвам. Гревил Тернер явно переборщил. Но сейчас самое время положить конец традиции.

И тогда я почувствовал, что в Леони что-то сдвинулось. Она не сделала ни одного движения, но мне почудилось, будто мышцы ее лица уже не так напряжены. Чарльзу удалось в нескольких предложениях сформулировать то, что, зная Мартина, она была не в силах опровергнуть.

— Леони, — горячо проговорил я, — после того, что вы только что сказали, у вас не осталось уважительных причин…

— Мне не следовало этого говорить, но вы…

— Не отрекайтесь, пожалуйста!

— Нет, Филип. Я ни от чего не отрекаюсь.

Я повернулся к Сандбергу.

— Надеюсь, в один прекрасный день я сумею отблагодарить вас с Шарлоттой — тем или иным способом — за все, что вы для нас сделали.

— Чарльз, — начала Леони и вдруг осеклась. Это все еще был протест, но уже вымученный, бессильный.

Он повернулся, чтобы уйти. Но перед этим успел сказать:

— Знаете, Филип, верность сердца в наше время не в чести… и, сдается мне, эта штука может быть опасной. Во всяком случае, с вами обоими она сыграла злую шутку. Однако если вы обратите ее друг на друга, то увидите, что она способна приносить прекрасные плоды.

И он вернулся в дом, чтобы присоединиться к честной компании, а заодно — кивком, улыбкой или понимающим взглядом — успокоить Шарлотту.



УИНСТОН ГРЭХЕМ