Если она нужна ему вовсе не для отвода глаз, то для чего? Разве он не понимает, как действует на нее его легкое, романтичное отношение? А ведь и вправду не понимает. И никогда не понимал. Никогда. Для него все всегда легко и просто.

Но… он же сам сказал, что она имеет для него большое значение. Всегда имела.

Сара задумалась, наморщив лоб.

Он флиртовал с Саммер Кори. Заигрывал с регистраторшами. Поддразнивал ее.

Она снова провела большим пальцем по его костяшкам. В темноте она погрузилась в ощущение текстуры, чувствуя каждый тонкий волосок на тыльной стороне его руки. Вот небольшая шероховатость – подсохшая ссадина, полученная в драке. А это шрам от ожога. Вот еще один.

Она поднесла его руку к своему лицу. Их пальцы были все еще переплетены, и она прикоснулась щекой к его руке.

Закрыв глаза, она позволила балету продолжаться у нее в голове. Белый кордебалет танцующих лебедей, черная страстная Одиллия[74]. Она понравилась Саре. Ей хотелось, чтобы черный лебедь мог танцем проложить себе путь к сердцу принца.

В полумраке театра, в этом великолепном романтичном месте, сидя рядом со столь красивым и золотым мужчиной, было легко чуть повернуться и поцеловать его руку, не открывая глаз.

«Он ухаживает за мной. Должно быть, ухаживает.

Но он… он же принц.

А я – простая смертная.

Я не могу что-то значить для него. Он и ведет себя все время так, будто я на самом деле не имею для него никакого значения.

Да что это я?

Он ведет себя так, будто я много значу для него!»

Так хорошо чувствовать его руку у своего лица. Сара поцеловала ее снова, и желание затопило ее – хотелось навсегда сохранить за собой право прикасаться к Патрику, держать его за руку.

Ох и ничего себе, однако вряд ли такое возможно. Хотя соблазнительно…

Ей никогда не удавалось достичь прекрасной невозможной цели.

Патрик наклонил к ней голову, потом опустил еще немного и поцеловал руку Сары чуть ниже своих пальцев. Его глаза закрылись, и он прижимался губами к ее руке довольно долго.

Затем расслабился и вальяжно откинулся на спинку кресла, будто собирался попить пивка. Улыбка Сары стала таинственной, словно за ней спрятался собственнический инстинкт по отношению к Патрику. Он был таким прикольным! Как было бы хорошо, если бы он принадлежал ей! Всегда был бы рядом, и она понимала бы его. И возможно, доверяла ему. Тогда все получилось бы правильно, так, как и должно быть.

Она снова прижалась щекой к его руке, поглаживая ее очень медленными движениями, и смотрела, как Зигфрид[75] и Одетта[76] в танце вечной любви бросаются в бушующее озеро, а затем поднимаются в небеса.

* * *

Патрик был идеальным кавалером. Он прокладывал путь в толпе на мраморной лестнице легко, с умением человека, который провел много времени в ограниченном пространстве с перевозбужденными до безумия людьми, среди мелькающих ножей и кастрюль с кипящей карамелью. Там он и обрел такую уверенность, которая позволяла ему брать на себя ответственность за то, чтобы эти безумцы не поубивали друг друга. Поэтому ощущение его руки, покоящейся на ее спине, заставляло Сару чувствовать себя в безопасности. Она была надежно укрыта от кутерьмы окружающих ее костюмов и великолепных платьев.

– Ты здесь самый красивый мужчина, – сказала она с восхищением, к которому примешивалось изумление.

Его брови поднялись, но тут он, должно быть, решил принять комплимент, а не усомниться в нем, и усмехнулся.

– Что ж, значит, я достоин моей спутницы.

Она благодарно взглянула на Патрика снизу вверх, но червячок сомнения шевельнулся. Уж слишком легко и просто он сделал ей комплимент.

По сравнению с той обувью, которую она видела, когда они поднимались по мраморной лестнице, ее начищенные до блеска сапоги выглядели потертыми. Да что уж там, они действительно поцарапаны, и платье у нее слишком простое, по сравнению с шикарными нарядами окружающих ее женщин. Сколько же всего он наговорил ей только для того, чтобы казаться галантным?

Патрик увлек ее вниз по лестнице, потом через площадь. Отойдя от театра и толпы, прижал ее к уличному фонарному столбу и поцеловал.

И еще поцеловал.

И опять поцеловал.

Поцелуи были голодными, страстными и глубокими. Она была рада, что может удовлетворить свою растущую потребность в них. Несколько проходящих мимо пар послали им дразнящие поздравления, и только тогда Патрик поднял голову.

Его аристократический рот поэта казался мягче и чувственнее. Патрик опять обвил ее рукой.

– Может, кофе хочешь? Вон Café de la Paix[77].

Толпа элегантных театралов уже начинала занимать дорогие столики.

– Не так чтоб очень.

Сара отвела взгляд от толпы и опять посмотрела на него. Свет уличного фонаря мерцал в его волосах, украшая их золотым сиянием, а лицо оставалось в тени. Сара чувствовала себя более застенчивой, чем обычно, наверное, потому, что не следовало ей так… интимно держать его руку в полутемном, волшебном театре.

– Я просто не хочу, чтобы вечер закончился, – призналась она.

Он улыбнулся и взял ее руку.

– Завтра у тебя выходной. Мы никуда не спешим.

– Но тебе же завтра на работу?

– Это не важно.

И, увлекая ее, он направился к Монмартру.

Ее восприятие ночных улиц изменилось благодаря Патрику. Теперь не надо было ни остерегаться стоящих группами мужчин, ни самой уходить с чьего-то пути, ни смотреть под ноги – Патрик вел ее, обходя препятствия, при этом сам, казалось, вообще не смотрел на дорогу. Из окон ресторанов и баров, мимо которых они проходили, на них лились потоки света. Рядом с Патриком Сара чувствовала себя не просто ночной прохожей, а счастливой женщиной в сверкающей парижской ночи. Они шли по улицам без определенной цели – просто им хотелось быть друг с другом.

Никогда в жизни не решилась бы Сара идти через Pigalle[78] ночью самостоятельно, но одно лишь присутствие Патрика успокаивало, и кричащие неоновые рекламы секс-шопов и кабаре казались просто забавными. Когда они шли мимо Musée de l’Érotisme[79], он сделал вид, что прикрывает ей глаза рукой, чтобы она не увидела в витрине столетний деревянный стул с большим резиновым языком на колесе, которое мог крутить сидящий на стуле человек, чтобы язык проходил по… ну, по некоторой интимной области. Правда, было похоже, что в теории это работает лучше, чем на практике. Когда до Сары дошло, на что она смотрит, то, чтобы не вскрикнуть, пришлось зажать себе рот рукой. Она искоса взглянула на Патрика. Он тут же задумчиво повернулся к витрине, а потом притворился, что очень заинтересован чем-то в глубине.

Сару душил смех. Он прорывался коротким хихиканьем, и Сара не знала, что с этим делать. Тем более что по большей части он вырывался через нос, обжигая его изнутри.

– Прости, я просто представила себе… процесс, – призналась она, и теперь уже Патрик не удержался. Он громко рассмеялся, запрокинув голову, и его смех звенел, улетая в ночное небо.

Радость быть с ним захлестнула Сару. Патрик был удивителен – яркий, большой и прекрасный. Он крепко обнял ее, наклонился и тихо сказал:

– Обещаю, что мой язык будет гораздо лучше.

Саре пришлось зажать себе рот и другой рукой, глядя на Патрика поверх ладоней.

Он опять громко рассмеялся и поймал ее подбородок.

– Сара, я…

Внезапно он умолк, и его глаза сверкнули. Неожиданно он подхватил ее, высоко поднял и покружил. Его пальцы сильно впились ей в бедра, и поцелуй, когда он поставил ее на ноги, был глубоким и собственническим. Рукой он обвил ее шею и держал так крепко, будто Сара пыталась убежать от него.

Прогуливаясь по освещенным неоновыми огнями боковым улочкам, они дошли до Moulin Rouge[80]. Сара призналась, что никогда не видела его ночью. Патрик остановился, глядя на нее сверху вниз с такой теплотой и нежностью в глазах, что Сара испытала замешательство – не знала, как ей понять его взгляд.

– Хочешь пойти туда? – спросил он вальяжным и в то же время забавным голосом, будто лениво посмеиваясь.

– Немного, – призналась она, бросая на него косой взгляд. – Я знаю, что это место переполнено туристами, но…

Он положил руки ей на плечи.

– Мы это сделаем. – Он засмеялся. – Я и сам там никогда не был. На тебе будут шикарные перья, ты устроишься у меня на коленях и позволишь мне угощать тебя вином, а в это время будешь шептать мне что-нибудь на ухо. И твои ноги могут делать столько самых разных вещей, не считая тех, что вытворяют танцовщицы кабаре. М-м, и на тебе будет пояс с подвязками. Ведь мы не сможем обойтись без него?

Это должно было стать забавной, немного дразнящей фантазией, но ее улыбка исчезла. Это было бы забавно для равных по положению людей, но после его слов стало чем-то совершенно иным – ей отведена роль бесправной игрушки, свернувшейся на коленях могучего самца в надежде, что он не сбросит ее с них.

Ее радость сникла. В миллионный раз она задала себе вопрос, какой же дурой надо было быть, чтобы оставить инженерное дело.

«Я найду работу, смогу убедить какую-нибудь другую компанию, что не собираюсь все бросать и не сбегу в Париж еще раз. Где-нибудь меня все равно возьмут».

Но даже если бы она и Патрик были компетентными, одинаково оплачиваемыми инженерами, он все равно был бы великолепным, блистательным, знаменитым. Просто у него такая аура – золотая и теплая. И он очень уверен в себе.

– Нет, – сказала она, чувствуя подступающую тошноту. – Нет, такого мы делать не будем.

Патрик испытующе посмотрел на нее и повел от Moulin Rouge к Монмартру.

– У тебя аллергия на перья? – как ни в чем не бывало спросил он, когда они оказались на тихой улице. – Надеюсь, не на пояс с подвязками, потому что эта идея вроде как захватила меня. Может, зря я о нем заговорил?

– Я тебе не игрушка, – сказала она тихо, но твердо.

На его лице отразилась растерянность, и он ничего не ответил.

Дорога пошла вверх.

– Я что-то сделал такое, из-за чего ты почувствовала, будто я не уважаю тебя?

Ну и ну… на самом деле, нет. Нет, если он неподдельно интересуется ею – и сейчас, и прежде. Это идет от нее, потому что она всегда была убеждена, будто не соответствует требованиям окружающих ее людей. Ну, ведь она и на самом деле не соответствует.

Сколько раз уже так было! Она украсит десерт, который – по ее мнению – выглядит идеально и великолепно, а Люк с Патриком поморщатся и выбросят его. А когда ей было три года, она пыталась и пыталась научиться писать буквы, но каждый раз, когда мама заставляла ее переписывать их, она просто не могла понять из-за чего. Она не могла сделать правильно. Теперь это кажется забавным, но в те времена она расстраивалась, рыдая от стыда и разочарования, колотя пятками по стулу, желая спрыгнуть с него, а мама пыталась ее успокоить, гладя по голове и приговаривая: «Ты можешь сделать это, моя сладенькая, моя дорогая, ты можешь сделать это».

Это было задолго до того, как она подросла достаточно, чтобы понять, почему должна все делать правильно. И как только поняла, то прекратила брыкаться и рыдать, как избалованный ребенок.

– Я ни в коем случае не должен был рекомендовать тебя для этой работы, – признался Патрик. – Но… знаешь, ты действительно ее заслужила. Я видел тебя только во время мастер-класса. Тогда я был очень занят, помогая остальным студентам. Я понял, что меня влечет к тебе, но понятия не имел, каково будет работать с тобой в непосредственной близости. На что это будет похоже.

– И на что это оказалось похоже? – озадаченно спросила она.

Патрик хрипловато засмеялся:

– Ты даже не можешь вообразить на что. Ты можешь притягивать меня и в то же время отталкивать, а я не могу так поступать с тобой, Сара. Ты сводишь меня с ума каждую секунду каждого дня.

Ее рот чуть приоткрылся.

Он сжал губы, будто сожалел о сказанном. Но, взглянув на нее сверху вниз, немного встряхнул головой. Ей показалось, будто ее мифический серфингист отряхивает воду со слишком длинных волос:

– Мне следовало бы позволить тебе работать где-то еще, а не пытаться взять под свое крыло. Теперь это кажется диким, но тогда я думал, что этот шестимесячный путь я смогу пройти с тобой по-дружески. Тогда этот срок не казался таким уж долгим. Вероятно, существует причина, по которой люди часто становятся любовниками на работе, но обычно это не приводит ни к чему хорошему. Однако я хотел, чтобы у тебя был самый лучший шанс, и я на самом деле желал помочь тебе. Я считал, что даю тебе что-то, Сара, я не… – Его губы опять сжались. – Иногда мне удается достаточно хорошо обманывать себя в отношении собственных намерений, чтобы получить то, что хочу. – Казалось, будто он сожалеет, что сознался в этом.