Патрик устроил им выходной. И ей даже не хотелось думать о том, что шефу Леруа все стало кристально ясным. Она поспорила об этом с Патриком, пока они ночью шли к его квартире. Они пересекли Сену, гордящуюся тысячелетним великолепием и ошеломительной красотой в отражениях фонарей на всех мостах от Нотр-Дам и Conciergerie[92] до Лувра. Во время такой, как эта, прогулки было трудно вести спор с красивым, галантным мужчиной, но Сара приложила все усилия.

– Сара, такое часто случается, – нетерпеливо уговаривал он. – Люди влюбляются на работе. Люк спит с владелицей отеля, да на здоровье, ради бога. Если ты сама не возражаешь против того, что мы делаем, то никто не имеет права сказать нам хоть слово. А у меня не было ни одного выходного с тех пор, как ты начала свою чертову практику. Поверь мне, Сара. У нас есть на это право.

А потом, когда она продолжала протестовать, он сжал ее руку своей и как бы мимоходом спросил:

– Ты когда-нибудь думаешь о мраморе, Сара?

Эти слова, конечно, разрушили весь ее мыслительный процесс. Пока она пыталась переключиться на новую тему и выяснить, откуда в их разговоре взялся мрамор, он продолжал:

– А я часто думаю об этом. Ну, о том, что у меня дома есть красивый розово-серый мрамор, который я установил примерно через месяц после начала твоей практики, и я представляю, как ты лежишь на нем, немного раздвинув ноги и произносишь: «О, Патрик, да, да, это… просто… чудесно…». И затем ты…

Он говорил об этом все время, пока они шли к нему домой!

И там произошло это. Чего только они не вытворяли!

Когда в кухнях он в следующий раз подойдет к ней сзади, чтобы помочь, а она будет работать за одним из мраморных столов, и его дыхание пронесется над ее головой – у нее, без сомнения, все сразу же вывалится из рук.

А сегодня ей было необыкновенно хорошо. Как здорово было поспать после этого допоздна. Никогда в жизни у нее не было такой бурной, чувственной ночи.

Облака все еще хмурились над собором Нотр-Дам, и Сара благодарно улыбнулась им. Они лишь подтвердили, что у нее в жизни должно быть счастье. Сара перевернулась, натянула на плечо белую простыню и раскинулась поперек кровати – а ведь она никогда такого не делала! Теперь она лежала, уткнувшись лицом в угол подушки. Наверное, пока она спала, обаяние Патрика переместило ее в его пространство.

Дверь ванной открылась, и вышел Патрик. Его влажные волосы были взъерошены, будто он расчесал их пальцами, и вид у него был посвежевший, расслабленный и интимный. Сара не раз видела его влажные волосы, только тогда они были совсем другими – мокрыми от пота, они липли к его вискам и затылку после двух часов бешеной работы, во время обеда или ужина.

На бедрах у него было полотенце, и дневной неяркий свет заменял Патрику одежду. Сара до сих пор не получила шанса увидеть его голым. Конечно, он ласкал ее, но ей самой едва удавалось прикоснуться к его телу.

В простом полотенце он выглядел так же хорошо, как и в элегантном черном костюме, когда был ее кавалером в праздничный вечер. У Патрика были сильные широкие плечи и узкие бедра спортивного мужчины. Еще бы, ведь его работа постоянно требовала гимнастических движений, да и после нее он расслаблялся в спортзале. А когда была возможность, отправлялся кататься на лыжах.

Сара чуть улыбнулась.

– Ты когда-нибудь смотришь кино или читаешь лежа?

– Sarabelle, мы можем весь чертов день валяться, глядя в телевизор. – Он присел на корточки рядом с кроватью, чтобы его лицо оказалось на одном уровне с ней, и полез в ящик тумбочки. На матраце появился тонкий черный планшет. – Можно скачать все, что захочешь, если предпочитаешь читать. И если будешь добра ко мне, я могу даже не убояться холода и сбегать за чипсами и попкорном. Еще ты говорила, что на Île Saint-Louis[93] есть одно колдовское шоколадное местечко, которое тебе нравится. Когда мы устанем от безделья, ты мне его покажешь. Сегодня день как раз для горячего шоколада. Ну а если ты будешь очень-очень мила, – ну, скажем, улыбнешься мне целых два раза, – я могу даже угостить тебя ужином.

Погоди. Его план на выходной день – обниматься? Расслабляться вместе?

Он говорил так, будто было очень легко выполнить этот план так, чтобы все получилось идеально.

Она оторвалась от планшета и испытующе посмотрела на Патрика. Его глаза были прищурены. Как только их взгляды встретились, он вскинул руки, притворяясь, что защищается.

– О, merde. Ты хочешь сказать мне нечто жуткое? Не надо, не надо, не делай этого, Сара. Пожалуйста, не говори, что ты вегетарианка.

Он часто удивлял ее чем-нибудь в середине серьезного дела, и каждый раз заставлял ее смеяться, словно маленький фейерверк счастья начинал сверкать для нее в темноте. Раньше он делал это в кухнях, но потом она дошла до такого состояния, когда могла ненавидеть Патрика так упорно, что его уловки переставали действовать.

– Ну, я и правда не ем много мяса, – нерешительно сказала она.

Он застонал, трагически взмахнул руками и плюхнулся вперед так, что его лицо врезалось в матрац. Потом повернул голову ровно настолько, чтобы она могла видеть, как он подмигнул.

– Мы установим очередность обедов.

Он пообещал это так, словно был уверен, что они вечно будут кормить друг друга, и тут ее сердце… Ну, оно будто выпрыгнуло из самолета, но не упало, а просто начало парить, и потом на всякий случай проверило, есть ли над ним парашют – нет, нет никакого парашюта! Сколько же времени сердце может витать по воздуху, если для полета у него нет никаких приспособлений?

«Моя практика заканчивается через несколько недель. Неужели это и есть «вечно»?»

Он улыбнулся:

– А ты сможешь приготовить мне что-нибудь корейское? Ты знаешь корейскую кухню? Maman[94] научила тебя?

Сара кивнула, расплываясь в улыбке. Ее мама любила готовить. Очень любила. Она кормила до отвала своих дочерей, да и любого ребенка, если удавалось. Будто у нее была какая-то безумно навязчивая идея, что все они должны есть досыта. А Сара была такой худой потому, что протестовала, или, что более вероятно, у нее выработался комплекс стыда из-за того, что она хорошо питается, зная, что другие голодают. Поэтому ей намного проще делать красивую сказочную еду для других, чем есть самой. Ее старшая сестра Данжи – Дэн Цзи при рождении, Дэнни, как ее называли за пределами семьи, – наоборот, испытывала затруднения из-за своего веса, изо всех сил пытаясь найти баланс между тремя вещами – желанием хватать еду, где только подвернется шанс, потребностью мамы кормить ее и тем фактом, что возможностей поесть было в Америке бесконечно много.

Свой первый в жизни торт Сара испекла на день рождения Данжи. Саре было пять лет, и ее вдохновила передача по телевизору – она увидела, как готовят выпечку. Сара не жалела ни глазури, ни кондитерской посыпки, и торт получился очень вкусным. В тот день лицо Данжи светилось, как Эйфелева башня.

Их мама Цзи-На, или на американский манер Дженни – она настаивала на этом, пока не встретила будущего отчима своих дочек, который мягко отказался от такого варианта имени, – с раннего детства учила девочек готовить, прививая важные в жизни навыки. Но сладостей в кулинарной культуре Цзи-На Лин было немного, и для Сары десерты были открытием – она их видела по телевизору и в книгах, угощалась ими на детских праздниках по случаю дней рождения. Так родилось решение делать собственные прекрасные торты. Оно подкреплялось радостью при виде сияющего лица Данжи. А мама водила пальцами по столу рядом с тортом, будто боялась коснуться его, и ее глаза наполнялись непролитыми слезами.

А уж обычную корейскую еду Сара, конечно же, может готовить Патрику. Может быть, ему понравится. И, кто знает, пока она будет готовить, а он – есть, возможно, его благодарность заставит ее чувствовать себя по-настоящему хорошо.

Они смотрели друг на друга так долго, что она начала краснеть от тепла, возникшего между ними.

– Tu es si jolie[95], – нежно сказал он и встал с кровати. – Если мы будем смотреть фильмы о Джеймсе Бонде, придется бороться с этим парнем за твое внимание.

Сара засмеялась и наполнилась огромным счастьем, какого не чувствовала уже очень давно.

– Думаю, что ты нанес ему сокрушительный удар, когда вышел из душа.

Он поднял брови и слегка усмехнулся. Самодовольное выражение так и оставалось на его лице все то время, что он возился на кухне. Он был таким забавным. Всегда выглядел так, будто просто дурачится – и еще он так вальяжно зевает. Никому бы и в голову не пришло, что на самом деле он очень старается хорошо работать.

Неужели он и вправду не хочет, чтобы люди знали, как он старается?

– Знаешь, что мне нравится в Америке? – обратился к ней из кухни Патрик. – Завтраки! Американцы в них кое-что понимают. – С этими словами он разбил яйца на сковородку.

– Но во Франции столько круассанов и выпечки, – запротестовала Сара. – У них такой приятный аромат, который ощущаешь, когда идешь мимо boulangerie[96].

– Выпечки ты не получишь, Сара, – твердо сказал Патрик. – Ты получишь белок. И, – он заглянул в холодильник, – фрукты. Могу украсить тарелку, если пожелаешь, но настоящего десерта делать не буду.

Ей пришлось поймать три коротких слова и крепко сжать их внутри себя, чтобы не дать им вылететь. Она любила все, что было в нем – и как он командует, заставляет есть, и как он хочет сделать красивыми фрукты, и как не может сдерживать себя. Как стоит голый с таким видом, будто одет.

Саре хотелось сказать ему что-нибудь, чтобы он понял, насколько он особенный для нее. Но если она сейчас начнет говорить, то слова могут хлынуть бурным потоком, который подхватит ее сердце и разобьет его вдребезги об острые скалы под утесом, на котором, подняв брови, стоит Патрик – «ты что, принимала меня всерьез?» – и после короткой паузы лихо ныряет в волны, потому что приятное романтическое приключение не может надолго прервать привычное течение его жизни.

А если бы она могла принимать его всерьез? Что произойдет, если она на самом деле сможет?

Она повернулась и села, прижимая к себе простыню.

– Футболки в сумке у кровати, – сказал Патрик. – Но ты должна быть без лифчика. Это обязательно. Так мне сказали в магазине. Знаешь, у дизайнеров бывают заскоки. Если ты не хочешь надевать эти, возьми мои. Они лежат в верхнем ящике.

Она с опаской посмотрела на стоящую у комода сумку с вещами, завернутыми в серебряную папиросную бумагу. Черт побери, он же не собирается опять затевать это в такой момент? У Сары возникло ужасное, тошнотворное чувство, когда она поняла, что он купил эти вещи, будто она была его… его…

Она взялась за сумку так, будто та была змеиным гнездом, и вытащила верхнюю футболку. Она оказалась идеально скроена, была очень мягкой и очень красивой, цвета морской волны. Но увидев дизайнерский лейбл, Сара уронила футболку так резко, будто змея погрузила длинные ядовитые клыки прямо в ее запястье.

– Патрик. Верни их в магазин!

– Я же разорвал твою одежду – мгновенно парировал он, будто точно знал, что сейчас произойдет. – У меня еще не было шанса найти точно такие же колготки, как твои. А… другие мне понравились, и они подошли к футболке.

Его голос изменился. В нем появилось ощущение затаенного мужского голода и надежды. Сара даже немного испугалась – что, если к новой паре колготок прилагаются перья?

Или пояс с подвязками.

– Я могу сама купить себе одежду, – сказала она сквозь зубы.

– Сара, не заводись! Я этого не хочу. Не начинай ссору без причины, утро такое прекрасное.

Она посмотрела на зимние облака, и ей показалось, что они стали еще ниже, чем были. Посмотрела на голого Патрика, готовящего еду. Это было действительно прекрасное утро, но он… но она…

– Патрик, у меня футболки по десять евро. Эти же должны стоить не меньше сотни.

Поскольку в его глазах вспыхнули крохотные искры, а лицо ничего не выразило, она поняла, что они гораздо дороже.

– Патрик!

– Сара, у меня не было времени искать дешевый магазин. И я не покупаю себе дешевые вещи, поэтому и тебе не стану.

Он вытряхнул яичницу на тарелку и сердито надул губы.

Вид у него стал немыслимо соблазнительным.

О, ради бога. Ей что, остается биться головой о стену?

– Патрик, ты спятил, – строго сказала она, разрываясь между собственными проблемами и осознанием того, что он безумен в том, что касается финансов. – Разве ты не должен экономить, чтобы открыть собственный ресторан? А ты тратишь сотни на дурацкие футболки.

Он выпятил подбородок.

– Мне нравится получать то, что я хочу и когда хочу.

– Это я заметила! – отрезала она с болью в голосе.

– Нет, не заметила! – возмущенно возразил он. – За пять чертовых месяцев. Merde. А я-то пытался выждать еще один, пока ты вдруг не сказала, что ненавидишь меня.