– Как ты себя чувствуешь, дорогая? – озабоченно спросил Гарри. – У тебя такой странный вид. Наверное, ты расстроилась из-за Роки? Мне кажется, его смерть сильно потрясла тебя.

– Возможно, – ответила она. – Не знаю… Да и не все ли равно… Я чувствую себя совершенно нормально. Ты напрасно беспокоишься.

– Я забочусь о твоем здоровье, дорогая, – ответил он. – Я хочу, черт возьми, чтобы ты была счастлива.

Он посмотрел на нее робким, влюбленным взглядом и неловко схватил за руку.

– Ведь ты поедешь со мной в Хэмпшир, правда?

– Да, – ответила она, – да, Гарри, я поеду с тобой в Хэмпшир.

Она села на низкую скамеечку у камина, в котором с самой весны не разжигали огня, и задумалась, глядя в то место, где когда-то танцевали языки пламени. Гарри, позабыв, что в доме траур, завопил во все горло:

– Герцог! Герцогиня! Вы слышали? Ваша хозяйка согласилась поехать со мной в Хэмпшир! А ну-ка, собачки, вперед бегом, кто быстрей?

"Прежде всего нужно повидаться с Годолфином, – думала Дона, – и добиться, чтобы он разрешил мне пройти в башню. Надеюсь, что это будет нетрудно – Годолфин туп как пробка. Надо постараться отвлечь его внимание и передать французу какое-нибудь оружие: нож или, если удастся раздобыть, пистолет. Все остальное – время и условия побега – – он должен выбрать сам".

Ужинали они вдвоем, сидя у раскрытого окна гостиной. После ужина Дона, сославшись на усталость, поднялась к себе. У Гарри, слава Богу, хватило такта не задавать лишних вопросов.

Она разделась и легла, снова и снова прокручивая в голове детали предстоящей беседы с Годолфином. Неожиданно в дверь постучали. Сердце у нее упало. Неужели Гарри? Нет, не может быть, он так искренне сокрушался, так трогательно жалел ее… Боже мой, только не сегодня! Она притаилась, надеясь, что, не получив ответа, он уйдет. Стук повторился. Затем ручка медленно повернулась, и в комнату вошла Пру, в ночной рубашке и со свечой в руке. Глаза у нее были красные и распухшие от слез.

– Что случилось? – вскакивая, проговорила Дона. – Джеймс заболел?

– Нет-нет, миледи, – прошептала Пру. – Дети спят. Я… я хотела поговорить с вами.

И снова принялась плакать, вытирая глаза рукой.

– Заходи и закрой дверь, – сказала Дона. – Вот так. А теперь спокойно объясни, что случилось. Ты что-нибудь разбила? Не бойся, я не буду тебя ругать.

Девушка продолжала плакать, испуганно оглядываясь по сторонам, словно опасаясь, что Гарри находится где-то поблизости. И наконец прошептала сквозь слезы:

– Это касается Уильяма, миледи. Я так виновата перед вами, так виновата!

"О Господи! – подумала Дона. – Только этого не хватало. Наверное, Уильям соблазнил ее, пока я была на ``Ла Муэтт''. А теперь он исчез, и она боится, что у нее будет ребенок и я ее прогоню".

– Ну-ну, Пру, – ласково проговорила она, – успокойся, я на тебя не сержусь. Что ты хотела мне рассказать? Говори, я слушаю.

– Ах, миледи, Уильям был такой добрый, – начала Пру, – он так хорошо относился ко мне и к детям, пока вы болели, – заботился о нас, старался во всем угождать. А когда дети засыпали и я садилась за шитье, он приходил и рассказывал мне о разных странах, в которых он побывал. Ах, миледи, он так хорошо рассказывал!

– Да-да, Пру, я понимаю, – сказала Дона. – Я тоже с удовольствием послушала бы его рассказы.

– Кто бы мог подумать, – всхлипывая, продолжала девушка, – что он связан с этими иностранцами, с этими ужасными пиратами, о которых все только и говорили. Он был всегда такой добрый, такой обходительный, особенно со мной.

– Ты права, Пру, обходительности Уильяму было не занимать.

– Ах, миледи, я поступила очень дурно, ничего не рассказав сэру Гарри и остальным господам. Но я так испугалась в ту ночь, когда произошли все эти ужасные события и господа выламывали двери, а сэра Рокингема убили. К тому же Уильям совсем ослабел от боли, он был такой бледный, такой несчастный, в лице ни кровинки, ну просто как привидение, я и не смогла, миледи, я не решилась его выдать. Я понимаю, если господа узнают, они высекут меня и посадят в тюрьму, но Уильям просил непременно передать вам, вот я и передаю.

– Подожди, Пру, – мягко остановила ее Дона, – я ничего не понимаю. О чем ты говоришь?

– Ах, сударыня, вчера ночью я нашла Уильяма в коридоре. Он был ранен в руку, и голова у него была разбита. Я подобрала его и отвела в детскую. Он сказал, что если сэр Гарри и остальные господа найдут его, то ему несдобровать, потому что он служил у французского пирата, который в эту ночь напал на Нэврон. И тогда, сударыня, вместо того, чтобы обо всем доложить вам, я промыла и перевязала его раны, а после завтрака, когда господа отправились ловить пиратов, выпустила его через черный ход. Вот, сударыня, теперь вы знаете все.

Она поднесла к носу платок и громко высморкалась, очевидно опять намереваясь заплакать. Дона наклонилась к ней и с улыбкой погладила по плечу.

– Ты правильно сделала, Пру, что все рассказала мне, – проговорила она. – Не беспокойся, я тебя не выдам. Я тоже люблю Уильяма и не хочу, чтобы он попал в беду. Но ты забыла сказать самое главное: где он сейчас?

– Когда он пришел в себя, миледи, он сразу же заговорил о Коуврэке и попросил позвать вас, но я ответила ему, что вы больны и вас нельзя беспокоить, потому что этой ночью убит лорд Рокингем. Тогда он немного подумал и после того, как я еще раз перевязала его раны, сказал, что в Гвике у него есть хороший приятель, который может его приютить, так что, если вы захотите с ним встретиться, сударыня, он будет ждать вас там.

– В Гвике? – переспросила Дона. – Хорошо, Пру, спасибо. А теперь иди к себе и успокойся. Ни о чем не думай и ни с кем не говори о случившемся, даже со мной. Веди себя как обычно: гуляй, играй с детьми, занимайся хозяйством. Я постараюсь все уладить.

– Слушаюсь, сударыня, – приседая, ответила Пру – глаза у нее опять были на мокром месте – и, выйдя от Доны, направилась в детскую.

Дона осталась одна. Она лежала в кровати и улыбалась в темноте. Уильям нашелся, ее верный, преданный Уильям, он снова был рядом, и освобождение француза казалось уже не таким безнадежным делом.

Успокоенная, умиротворенная, она наконец заснула, а когда проснулась и выглянула в окно, тусклое небо снова было голубым, облака рассеялись, а воздух наполнился неповторимым летним сиянием и теплотой, совсем как в те далекие дни, когда, беззаботная и счастливая, она удила в ручье рыбу.

Она оделась, обдумывая дальнейший план действий, затем позавтракала в одиночестве и послала за Гарри. К Гарри уже почти вернулись его прежние бодрость и самодовольство. Войдя в комнату, он громко окликнул собак, уверенно подошел к жене, сидящей перед зеркалом, и чмокнул ее в шею.

– Гарри, – начала она, – я хочу попросить тебя об одном одолжении.

– Конечно, дорогая, все что угодно, – с готовностью откликнулся он.

– Ты не мог бы уехать сегодня из Нэврона вместе с Пру и детьми?

Лицо его тут же вытянулось, он испуганно уставился на нее.

– А ты? Разве ты не поедешь с нами?

– Поеду, – ответила она, – только не сегодня, а завтра.

Он принялся ходить по комнате.

– Я надеялся, что мы уедем вместе, когда закончим все дела, – произнес он. – На завтра намечена казнь пирата. Мы должны еще обсудить кое-какие детали с Годолфином и Юстиком. Разве тебе не интересно посмотреть, как его повесят? Если начать пораньше, скажем часов в девять, и сразу после этого выехать, то к вечеру мы как раз успеем в Лондон.

– Гарри, – сказала она, – ты когда-нибудь видел повешенных?

– Ну да, согласен, зрелище не из приятных. Но сейчас особый случай. Мы собираемся наказать негодяя, который прикончил беднягу Рокингема и чуть не убил тебя. Неужели тебе не хочется с ним расквитаться?

Она промолчала, по-прежнему сидя к нему спиной, так что лица ее он не видел.

– Джордж обидится, если я просто так возьму и уеду, – проговорил он.

– Я ему все объясню, – ответила она. – Я все равно хотела заглянуть к нему после твоего отъезда.

– Но не могу же я бросить тебя здесь наедине с этими бестолковыми слугами!

– Уверяю тебя, Гарри, со мной ничего не случится.

– А на чем ты будешь добираться, если дети сядут в карету, а я поеду верхом?

– Закажу экипаж в Хелстоне.

– И когда же мы встретимся – вечером в Оукхэмптоне?

– Да, Гарри, вечером в Оукхэмптоне.

Он подошел к окну и хмуро уставился в сад.

– Нет, я просто отказываюсь тебя понимать, Дона.

– Тебе совсем необязательно меня понимать, – ответила она.

– Обязательно, – возразил он, – в том-то и дело, что обязательно. Что же это будет за жизнь, если муж и жена перестанут понимать друг друга?

Она посмотрела на него. Он стоял у окна, заложив руки за спину.

– Ты действительно так думаешь? – спросила она.

– Я вообще уже ничего не думаю, – пожал он плечами. – Я совсем запутался, черт возьми. Я знаю только одно: я готов отдать все на свете, чтобы ты наконец стала счастливой, но убей меня Бог, если я понимаю, как это сделать. Я ведь вижу, Дона, что крошечный Джеймсов ноготок для тебя в тысячу раз дороже всех моих ласк. А что остается человеку, которого разлюбила жена?

Наливаться пивом и просиживать ночи за картами – вот и все развлечения.

Она подошла к нему и положила руки на плечи.

– Через месяц мне исполнится тридцать, Гарри, – сказала она. – Я стану старше и, может быть, чуточку мудрей.

– Мне вовсе не нужно, чтобы ты становилась мудрей, – буркнул он, – ты меня и такая устраиваешь.

Она промолчала. Он снова заговорил, теребя рукав ее платья:

– Помнишь, перед отъездом в Нэврон ты рассказала мне какую-то странную историю о птицах. Я тогда ни слова не понял, да и сейчас, честно говоря, понимаю не больше. Может быть, ты объяснишь, что ты имела в виду?

– Не стоит, Гарри, – ответила она, погладив его по щеке. – Коноплянка в конце концов вырвалась из клетки. Давай поговорим о чем-нибудь более существенном. Ты согласен уехать сегодня?

– Ладно, так уж и быть, – ответил он. – Но имей в виду, все это мне страшно не нравится. Приезжай побыстрей в Оукхэмптон, я буду тебя ждать.

Постарайся не задерживаться.

– Хорошо, Гарри, – ответила она, – я постараюсь.

Он пошел вниз – распорядиться насчет отъезда, а она позвала Пру и сообщила ей о внезапном изменении планов. В доме поднялась суматоха: слуги увязывали тюки и коробки, складывали одежду, готовили еду на дорогу; дети, довольные любой переменой, вносящей разнообразие в их монотонную жизнь, бегали по комнатам, как шаловливые щенята. "Им нисколько не жаль расставаться с Нэвроном, – думала Дона. – Они быстро забудут знакомые лица и привыкнут к новым местам. Через месяц они так же весело будут резвиться на лугах Хэмпшира, как резвились на лугах Корнуолла".

На обед подали холодное мясо; детям в виде исключения было разрешено обедать со взрослыми. Генриетта скакала вокруг стола, словно маленькая фея, радуясь тому, что Гарри будет сопровождать их карету верхом. Джеймс сидел на коленях у матери, время от времени делая попытки положить ноги на стол, а когда она наконец позволила ему это, огляделся вокруг с таким победным видом, что Дона не удержалась и расцеловала его в обе щеки. Их веселье передалось и Гарри. Он начал рассказывать им о Хэмпшире и о том, как прекрасно они будут там жить в оставшиеся летние месяцы.

– Я подарю тебе пони, Генриетта, – говорил он. – И тебе, Джеймс, только попозже.

К дверям подкатила карета. Первыми усадили детей, затем погрузили тюки, пледы, подушки, корзины для собак. Лошадь Гарри грызла удила и била копытом.

– Извинись за меня перед Джорджем Годолфином, – наклоняясь к Доне и похлопывая себя хлыстом по сапогу, проговорил Гарри. – Объясни ему как-нибудь мой внезапный отъезд.

– Не волнуйся, – ответила она, – я знаю, что ему сказать.

– Все-таки я не понимаю, зачем тебе это надо, – продолжал он, пристально всматриваясь в нее. – Почему ты не можешь поехать с нами? Ну да ладно, поступай как хочешь. Встретимся завтра вечером в Оукхэмптоне. Я закажу для тебя экипаж, когда будем проезжать через Хелстон.

– Спасибо, Гарри.

Он снова похлопал себя по сапогу, прикрикнул на лошадь, которая нетерпеливо рвалась вперед, и повернулся к Доне:

– А может быть, ты просто не оправилась от этой проклятой простуды?

Может быть, ты еще больна и не хочешь в этом признаваться?

– Нет, Гарри, – ответила она, – я совершенно здорова.

– У тебя очень странные глаза, – произнес он. – Я заметил это еще в первый день, когда зашел тебя проведать. В них появилось какое-то непонятное выражение, которого я никогда раньше не видел.

– Я уже говорила тебе, Гарри: через месяц мне исполняется тридцать лет.

Должно быть, это видно и по глазам.