— Еще одна беглянка нашла для себя путь к спасению, миледи.

— Ваша правда, Уильям, — улыбнулась Дона и всей грудью вдохнула холодный утренний воздух. На небе проступала первая бледная полоса рассвета.

— Прощайте, Уильям.

— Прощайте, миледи.

Прижав к себе узелок, Дона зашагала напрямик по траве, напоследок оглянувшись на серый массив своего дома — такого надежного, еще спящего. Она увидела Уильяма, стоявшего, как часовой, у окна. Помахав ему рукой, Дона последовала за весельчаком Пьером Бланком, напоминавшим глазастую обезьянку с кольцами в ушах.

Она ожидала встретить суматоху и беспорядок, естественные перед отплытием, но с борта «La Mouette», пока они огибали ее в лодке, не доносилось ни звука. Лишь взобравшись по лестнице на палубу, Дона обнаружила, что корабль полностью готов к отплытию, что все люди находятся на своих местах. Один из матросов выступил вперед и низко поклонился.

— Месье просил, чтобы вы прошли на ют.

По другой лестнице Дона поднялась на высокую кормовую палубу и, лишь успела коснуться ее ногой, как услышала дребезжание якорной цепи, однообразный скрип шпиля и тяжелый топот ног.

Пьер Бланк затянул свою песню, голоса мужчин, низкие и приглушенные, подхватили ее. Дона перегнулась через перила, чтобы лучше видеть все происходящее. Устойчивая поступь матросов, поскрипывание шпиля, монотонный напев песни, соединяясь воедино, казались Доне неотъемлемой частью этого утра и предвестником грядущих приключений.

Неожиданно до ее слуха донесся приказ, отданный откуда-то позади нее, — решительный и ясный. Впервые за все это время Дона увидела Француза. Он стоял у штурвала рядом с рулевым, лицо у него было напряженное и настороженное, руки заложены за спину. Этот человек был разительно не похож на того, кто сиживал против нее в маленькой лодке, терпеливо распутывал ее лесу, разводил костер и жарил рыбу, закатав рукава и откидывая со лба непослушную прядь волос. Француз отдавал команды, бросая взгляд то вверх — на реи, то на небо, то на воду, то на берег реки.

Дона почувствовала себя праздной гостьей, глупой женщиной среди множества мужчин, занятых тяжелой работой. Она отошла в сторону, чтобы никому не мешать.

Корабль медленно шел вперед. Утренний ветерок, налетевший с холмов, расправил его паруса, и он, как призрак, поплыл из бухты, иногда почти задевая мачтами кроны деревьев. Француз бессменно находился рядом с рулевым, указывая путь по извилистой бухте. Наконец перед ними открылась широкая гладь реки. Западный ветер задул вовсю, нагоняя на воду зыбь. Как только шхуна ощутила на себе его силу, она слегка накренилась, и тонкие хлесткие струйки ударились о фальшборт. С востока тусклой дымкой занимался рассвет, обещая хорошую погоду. У воздуха появился солоноватый привкус, приносимый из открытого моря за широким устьем реки. Ветер срывал пену с высоких гребней волн. Вокруг корабля, не отставая, носились десятки чаек. Матросы стояли молча, вглядываясь в морскую даль. Их томило ожидание. Дона слизнула соль со своих губ и, спохватившись, вдруг заметила, что Француз уже стоит не рядом с рулевым, а около нее, возникнув словно по волшебству. На губах у него тоже осела соль, волосы намокли.

— Ну как, вам нравится? — весело спросил он, и Дона кивнула, заливаясь счастливым смехом.

По его лицу скользнула улыбка, но он отвел взгляд. И тогда Дону захлестнуло торжество, ибо она поняла, что он принадлежит ей и что она любит его. С самого начала, с того момента, как она вошла в капитанскую каюту и увидела его, рисующего цаплю, она уже знала это. Нет, даже раньше… Когда увидела на горизонте корабль, тайком приближающийся к берегу, она уже догадывалась: что-то должно случиться! Она стала частью его души, они предназначены друг для друга — оба странники, беглецы, два слепка с одного характера.

Глава 11

Было около семи вечера, когда Дона вышла на палубу. Шхуна снова изменила курс и теперь дрейфовала вблизи берега. Земля неясным контуром маячила на горизонте.

Весь день они провели в море, не повстречав ни одного судна. Свежий бриз дул уже часов двенадцать, заставляя «La Mouette» подпрыгивать на волнах, приплясывая, словно живое существо.

Постепенно Дона начала вникать в замысел Француза: надо оставаться вне видимости с земли до сумерек, а вечером, под прикрытием темноты, подойти к берегу. День не предвещал особых хлопот, при условии, конечно, если им не попадется торговое судно, перевозящее груз вверх по проливу, за которым стоило бы поохотиться. Но ничего похожего не было видно окрест. Команда, оживленная первым после долгого перерыва днем в открытом море, с нетерпением ожидала новых приключений и связанного с ними риска. Казалось, все, как один, были охвачены боевым духом, бесовской отвагой, и Дона, склонившись над поручнями верхней палубы, любовалась ими. Они смеялись, пели, подшучивали друг над другом, снова и снова поглядывая вверх, в ее сторону, посылая ей улыбки, исполненные самой изысканной любезности, — присутствие на корабле женщины подстегивало их.

Погода вселяла бодрость: солнце ярко светило, западный бриз освежал воздух, море было ослепительно голубым. И Дона вдруг прониклась нелепым желанием тоже стать мужчиной, наравне со всеми управляться с канатами и блоками, карабкаться на высокие наклонные мачты, ставить паруса, крутить спицы рулевого колеса. Волны фонтаном обрушивались на палубу, обдавая Дону брызгами соленой воды, но она и бровью не повела — солнце все высушит.

Наконец она отошла и, облюбовав на палубе сухое местечко с подветренной стороны штурвала, села, поджав под себя ноги и пропустив под кушак концы шали. Ветер трепал ее волосы. К полудню Дона была чудовищно голодна. Доносившиеся с носовой части запах свежевыпеченного хлеба и горьковатый аромат кофе еще более обостряли чувство голода. Наконец Дона заметила, что на корму по лестнице поднимается Пьер Бланк с подносом в руках. Она поспешила принять у него поднос, но затем застыдилась своей несдержанности, а он по-приятельски подмигнул ей и закатил глаза к небу, поглаживая себя по животу. Невозможно было не рассмеяться!

— Месье скоро присоединится к вам, — доверительным тоном сказал Пьер Бланк, словно они были участниками какого-то заговора. Дона удивилась — второй человек, после Уильяма, ставит их имена рядом, принимая это как должное.

Она накинулась на хлеб, отрезав огромный ломоть с хрустящей корочкой и намазав его маслом. К хлебу были поданы сыр и салат. Вскоре послышались шаги, и вошел капитан «La Mouette». Он сел возле Доны и протянул руку за хлебом.

— Шхуна движется превосходно, — сказал он. — Погода благоприятствует нам, и мы идем прямо по курсу. Дайте мне немного кофе.

Дона разлила густой напиток в две чашки, и, обжигаясь, они принялись жадно отхлебывать его, поглядывая друг на друга поверх чашек.

— Какого вы мнения о моем корабле? — ревниво спросил Француз.

— По-моему, он обладает волшебной силой: мне кажется, что я и не жила прежде.

— Такое же чувство было и у меня, когда я впервые ступил на борт «La Mouette». А как вам сыр?

— Выше всяких похвал.

— Вас не мутит от качки?

— Я чувствую себя лучше, чем когда-либо в жизни.

— Ешьте хорошо, так как вечером вряд ли останется время для еды. Хотите еще ломоть хлеба?

— Да, пожалуйста.

— К вечеру ветер, наверное, спадет, и нам придется воспользоваться силой прилива, чтобы пробраться к берегу. Вы счастливы?

— Да. Почему вы вдруг спрашиваете?

— Потому что я тоже счастлив. Дайте мне еще кофе.

— Ваши люди сегодня в ударе, — заметила Дона, передавая ему чашку. — Чем это вызвано — предстоящей высадкой или выходом в море?

— Всем понемногу. Еще они рады вашему присутствию.

— Оно вносит какое-то разнообразие?

— Вы — дополнительный стимул. Сегодня из-за вас они будут работать на пределе возможностей.

— Отчего же вы раньше не использовали столь безотказный стимул и не брали на борт женщину?

Он набил полный рот хлебом с маслом и таким образом уклонился от ответа. Видя, что он не торопится с ответом, Дона сменила тему разговора.

— Забыла вам передать, что еще Годолфин сообщил мне в тот день.

— Так что же он вам сообщил?

— Мол, по округе ходят упорные слухи, касающиеся ваших молодцов. Сельские жительницы, дескать, убиты горем.

— Горем? Из-за чего?

— Вы повторяете мой вопрос, заданный Годолфину. Он привел меня в неописуемый восторг, рассказав, как страдают бедные женщины от рук ваших негодяев.

— Сомневаюсь, что они сильно пострадали.

— Я тоже.

Он вернулся к своему хлебу и сыру, проверяя взглядом паруса.

— Мои парни никогда не прибегают к насилию по отношению к женщинам, — наконец заговорил он. — Беда как раз в том, что ваши женщины не желают оставить их в покое. Как на зов трубы, они выползают из своих домов и разбредаются по окрестным холмам и долинам, если приходит весть, что «La Mouette» стоит на якоре где-то у их берегов. Насколько я понимаю, даже у Уильяма случались подобные неприятности.

— Уильям — истинный француз, — вставила Дона.

— Как и я. Как и все мы. Но упорное преследование способно причинять неудобства.

— Примите в расчет, — заступилась Дона, — что сельским женщинам, вероятно, наскучили их мужья.

— Взяли бы и обучили своих мужей хорошим манерам.

— Английский деревенский парень вряд ли может оказаться на высоте в любовных утехах.

— Мне приходилось слышать нечто в этом роде. Однако под чутким руководством он мог бы вполне усовершенствоваться.

— Как может женщина обучить своего мужа вещам, в которых она сама ничего не смыслит, откуда ей набраться знаний и опыта?

— Неужели у нее не хватает инстинкта?

— Один инстинкт не может заменить всего остального.

— В таком случае мне жаль ваших деревенских женщин.

Облокотившись на одну руку, другой он нащупал трубку в кармане своего длиннополого камзола и не спеша набил ее табаком — коричневым, едким, таким же, какой она некогда обнаружила в своей спальне. Придерживая трубку, Француз продолжал развивать свою мысль:

— Однажды я уже говорил вам, что французам совершенно незаслуженно присвоили репутацию покорителей женских сердец. Не бывает такого, чтобы на одной стороне пролива были сплошь настоящие мужчины, а на другой — одни увальни.

— Возможно, причина кроется в нашем английском климате, который расхолаживающе действует на темперамент.

— Климат здесь ни при чем, как, впрочем, и национальные отличия тоже. Как мужчина, так и женщина рождаются либо с естественным пониманием этих вопросов, либо нет.

— А если, положим, в браке один партнер имеет это понимание, а другой — нет.

— Тогда брак, без сомнения, окажется неудачным, что и происходит с большинством браков.

Кольца дыма окутали его лицо.

— Почему вы смеетесь? — обиженно спросила Дона, уловив в его лице оттенок шутливой иронии.

— Просто потому, что вы так серьезны, словно собираетесь написать трактат о несовместимости.

— Возможно, я так и поступлю — в преклонные годы.

— Осмелюсь дать совет: писать трактаты надо со знанием дела.

— Вы уверены, что у меня его нет?

— Может быть, и есть… Но чтобы дать полное представление о несовместимости, надо сформулировать, что же такое совместимость, — посвятить этому, например, заключительную главу. Иногда бывает, что мужчина встречает женщину, которая воплощает в себе все его мечты. Они понимают друг друга без слов — в простом и в сложном, в радости и в горе.

— Но такое встречается не часто?

— Далеко не часто.

— В таком случае мне не удастся написать трактат.

— Что крайне огорчит ваших читателей, но еще больше — вас саму.

— Зато вместо главы о совместимости я могла бы написать несколько страниц о материнстве. Между прочим, я образцовая мать.

— Неужели?

— Да, спросите Уильяма — он подтвердит.

— Если вы такая замечательная мать, то что же вы делаете здесь, на палубе «La Mouette»? Сидите, поджав под себя ноги, с растрепанными ветром волосами и обсуждаете интимные подробности брака — с кем? — с пиратом.

Дона не смогла подавить вырвавшийся смешок. Она подняла руки, пытаясь собрать разметавшиеся волосы и связать их лентой.

— Знаете, что сейчас делает Дона Сент-Коламб? — хитро спросила она.

— Хотелось бы узнать.

— Она лежит в постели с лихорадкой и головной болью. К ней никто не входит в комнату, кроме верного Уильяма, который приносит ей виноград, чтобы унять озноб.