— Какое беспримерное мужество!

— Правда, он сам отдал мне шпагу. Но ведь он вручил ее мне, а не кому-нибудь другому.

— Я сочиню по этому поводу великолепную историю, лорд Годолфин, и расскажу ее при дворе, когда вернусь в Сент-Джеймс. Ваш глубокий подход к решению этой сложной проблемы произведет неизгладимое впечатление на Его Величество. Вы были гением этой блестящей победы.

— О! Вы льстите мне, мадам.

— Нисколько, Гарри бы тоже поддержал меня. Знаете, мне хотелось бы получить какой-нибудь сувенир в память об этом Французе, чтобы подарить Его Величеству. Как вы думаете, он дал бы мне один из своих рисунков?

— Проще простого. Они разбросаны по всей его камере.

— События той страшной ночи, хвала небесам, почти испарились из моей памяти, — вздохнула Дона. — И теперь мне трудно восстановить его наружность. Помню — что-то огромное, черное, свирепое и ужасно безобразное.

— Вы немного ошиблись, мадам. Я бы описал его иначе. Он не такой крупный мужчина, как я, например. И лицо у него, как у всех французов, скорее хитрое, нежели безобразное.

— Жаль, что мне не придется больше повидать его и представить Его Величеству подробное описание.

— Разве вы не будете завтра?

— Увы, нет. Я спешу присоединиться к Гарри и детям.

— Полагаю, я мог бы позволить вам взглянуть на мошенника в его камере. Но, как сказал Гарри, на следующий день после той трагедии вы не могли слышать о пирате — настолько он напугал вас.

— Но, лорд Годолфин, сегодня — совсем другое дело! Я нахожусь под вашей защитой, а Француз безоружен. Никак не могу удержаться от соблазна нарисовать Его Величеству подлинный портрет этого ужасного пирата, схваченного и казненного самым преданным из всех королевских подданных в Корнуолле.

— Так вы увидите его, мадам! Увидите! Как только подумаю, какой опасности подвергались вы в его руках, я готов трижды повесить этого негодяя. Предполагаю, что волнения всех последних дней ускорили разрешение от бремени ее светлости.

— Вполне возможно, — серьезно подтвердила Дона. Видя, что он может еще долго распространяться о своих домашних делах, уходя в сторону от главного, она добавила: — Пойдемте прямо сейчас, пока доктор находится у вашей супруги. — И, не дав Годолфину возможности возразить, Дона вышла из салона в столовую, а оттуда — на порог дома. Вынужденный против воли сопровождать ее, Годолфин с беспокойством поглядывал наверх, на окна дома.

— Бедная моя Люси. Если бы я только мог избавить ее от этого тяжелого испытания.

— Вам следовало позаботиться об этом девять месяцев назад, милорд, — дерзко ответила Дона.

Смущенный и ошарашенный, Годолфин тупо уставился на нее, невнятно бормоча о том, что всю жизнь мечтал о сыне и наследнике.

— Которого ваша супруга наверняка вам подарит, — милостиво улыбнулась Дона. — Даже если сначала ей придется произвести на свет десятерых дочерей.

Поравнявшись с башней, они остановились у низкого каменного входа, где стояли двое вооруженных мушкетами мужчин. Еще один охранник сидел за столом на скамейке.

— Я обещал леди Сент-Коламб показать нашего пленника, — заявил Годолфин. В ответ на его слова все трое стражников весело загоготали.

— А что, леди не устраивает, как он будет выглядеть завтра в это же самое время, милорд? — съязвил один из них. Годолфин громко захохотал.

— Нет, поэтому ее светлость и приехала сегодня.

Стражник повел их наверх по узкой каменной лестнице, на ходу отцепляя ключ от связки. Дона отметила про себя, что в башне нет другой двери и другой лестницы. Сердце ее снова заколотилось, как бывало всегда перед свиданием с ним. Тюремщик отпер и распахнул дверь, Дона шагнула внутрь камеры, Годолфин — за ней. Заперев за ними дверь, охранник удалился.

Француз сидел за столом так, как сидел, когда Дона впервые увидела его. Как и тогда, у него было сосредоточенное и одновременно отрешенное лицо, оттого что он весь был поглощен своим занятием. Раздраженный и слегка обескураженный его полным безразличием, Годолфин стукнул кулаком по столу, рявкнув:

— Сейчас же встать, если я зашел в камеру!

Дона знала, что невнимание и безразличие Француза не были наигранными. Рисование настолько поглотило его, что он даже не отличил шагов Годолфина от шагов тюремщика. Француз отодвинул рисунок — это был кроншнеп, летящий к открытому морю через широкое устье реки. И только теперь он увидел Дону.

Не подавая вида, что узнал ее, он встал, поклонился, но не сказал ни слова.

— Это леди Сент-Коламб, — чопорно произнес Годолфин. — Разочарованная тем, что не сможет лицезреть вас завтра, когда вы будете повешены, она желает забрать с собой в столицу один из ваших рисунков. Как сувенир Его Величеству от одного из самых отъявленных негодяев, которые когда-либо доставляли его подданным столько тревог.

— Рад служить леди Сент-Коламб, — с готовностью отозвался узник. — Поскольку в течение последних дней я не имел иных занятий, кроме рисования, могу предложить вам значительный выбор. Ваша любимая птица, мадам?

— Никак не могу решить, — заколебалась Дона. — Иногда мне кажется, что это козодой…

— К сожалению, я не нарисовал козодоя, — сказал Француз, перебирая листы на столе. — Видите ли, когда я слышал его в последний раз, я был настолько увлечен иным занятием, что не разглядел его так внимательно, как хотелось бы.

— Он хочет сказать, что был увлечен грабежом собственности одного из моих друзей, — сказал Годолфин со злорадством.

— Милорд, — поклонился капитан «La Mouette», — никому до вас не удавалось так тонко живописать превратности моей профессии.

Дона склонилась над рисунками.

— Вижу, здесь есть чайка, — промолвила она. — Но мне кажется, что у нее не хватает оперения.

— Рисунок не окончен, миледи, — ответил Француз. — Эта чайка потеряла в полете одно из своих перьев. Если вы наслышаны об их повадках, то наверняка знаете, что чайки не рискуют улетать далеко в море. Вот эта чайка, например, находится сейчас приблизительно в десяти милях от берега.

— И сегодня ночью она непременно вернется, чтобы разыскать оброненное перо? — спросила Дона.

— Ваша светлость плохо разбирается в орнитологии, — снисходительно заметил Годолфин. — Сколько живу на свете, никогда не слышал, чтобы чайка или любая другая птица подбирала свои перья.

— Знаете, ребенком я спала на перьевом матрасе, — улыбаясь, затараторила Дона. — Со временем он вытерся, и перья свободно вылезали из-под обшивки. Помню, одно вылетело из окна моей спальни и плавно опустилось в сад. Только то окно было большим — не то что эта бойница в стене, через которую сюда проникает свет.

— О, ну конечно, — озадаченно пробормотал Годолфин, с беспокойством поглядывая на свою гостью и гадая, не вернулась ли опять к ней лихорадка, потому что, на его взгляд, умственные способности ее оставляли желать лучшего.

— А перья не могут пролезать под дверью? — неожиданно задал пленник не менее дикий вопрос.

— Не припоминаю, — отозвалась Дона. — Думаю, что даже перу трудно проскользнуть под дверью, если, конечно, ему не поможет какая-нибудь посторонняя сила — вроде порыва ветра или легкого сквознячка от пистолетного выстрела. Ой, какой баклан! Надеюсь, он придется по вкусу Его Величеству. Милорд, мне послышался стук колес по подъездной аллее. Должно быть, врач уже отбывает.

Лорд Годолфин прищелкнул языком от досады и тоскливо посмотрел в направлении двери.

— Врач не мог уехать, не потолковав предварительно со мной, — простонал он. — Мадам, вы уверены, что слышали стук колес? Я немного глуховат.

— Абсолютно уверена, — настаивала Дона.

Его светлость бросился к двери и заколотил в нее кулаками, крича:

— Эй, там! Сейчас же отоприте дверь! Оглохли вы, что ли?

Снизу откликнулись. Было слышно, как тюремщик поднимается по узкой лестнице. Дона мгновенно вынула из своей амазонки пистолет и положила его на стол. Француз тут же прикрыл его ворохом рисунков. Тюремщик отпер дверь, и Годолфин выжидательно посмотрел на Дону.

— Ну, мадам, вы уже выбрали рисунок?

Дона снова принялась перебирать листы и даже нахмурила брови.

— Это действительно невероятно трудно, — сказала она. — Не знаю, чему отдать предпочтение: чайке или баклану? Не дожидайтесь меня, милорд. Вы же знаете, что женщины — существа нерешительные. Через минуту я последую за вами.

— Мне совершенно необходимо повидать врача, — оправдывался Годолфин. — Извините меня, мадам. Ты останешься здесь вместе с ее светлостью, — приказал он стражнику, покидая камеру.

Охранник снова запер дверь, на этот раз изнутри. Скрестив на груди руки, он с пониманием улыбнулся Доне.

— Неровен час, завтра будем справлять сразу два праздника, — заметил он.

— Да. Надеюсь, это будет мальчик. Тогда вам всем выкатят не одну бочку эля, — поддержала его Дона.

— Выходит, я не единственная причина для праздника? — поинтересовался Француз.

Стражник засмеялся и резко кивнул головой в направлении бойницы в стене.

— К середине завтрашнего дня о вас уже позабудут. Вы будете покачиваться на дереве, когда все остальные поднимут кружки за здоровье будущего лорда Годолфина.

— А ведь это несправедливо, что ни я, ни ваш узник не сможем выпить за появление сына и наследника, — улыбнулась Дона. Она вынула из кармана кошелек и кинула его тюремщику. — Да и вы, я думаю, не возражали бы присоединиться к нам, вместо того чтобы томиться внизу на карауле. Не воспользоваться ли нам отсутствием его светлости и не пропустить втроем по стаканчику?

Охранник усмехнулся и подмигнул пленнику.

— Не в первый раз придется мне пить перед чужой казнью, — проговорил он. — Но признаться, никогда не видел, как вешают французов. Говорят, они умирают раньше, чем мы, оттого что шейные позвонки у них более хрупкие. — После столь необычного заключения он отпер дверь и позвал снизу своего товарища. — Принеси-ка сюда три стакана и кувшин эля, — распорядился он.

Дона вопросительно взглянула на Француза, а тот, улучив удобный момент, одними губами беззвучно прошептал:

— Сегодня вечером. В одиннадцать.

Дона понимающе кивнула и прошептала:

— Я и Уильям.

Тюремщик поглядел на нее через плечо:

— Если его светлость застанет нас сейчас, я здорово поплачусь за это.

— Я заступлюсь за вас, — дружески улыбнулась Дона. — Его Величеству нравятся подобные шутки. Я все расскажу ему, когда буду при дворе. Как вас зовут?

— Захария Смит, миледи.

— Вот и хорошо, Захария. Если с вами приключится беда, я похлопочу за вас у самого короля.

Стражник хмыкнул. Появился его помощник с подносом в руках. Приняв поднос, Захария Смит запер за ним дверь и провозгласил:

— Долгих лет вашей светлости! А мне — набитого кошелька и хорошего аппетита. Вам же, сэр, я желаю скорейшей смерти.

Стражник разлил эль в стаканы. Дона, подняв свой стакан, добавила:

— Долгих лет также будущему лорду Годолфину.

Стражник причмокнул губами и залпом выпил содержимое стакана.

— Не можем же мы обойти своим вниманием леди Годолфин, — вмешался узник. — Накануне столь радостного события лишь она одна испытывает большие неудобства.

— И за доктора, — присоединилась Дона. — Ему предстоит горячая ночь.

Во время произнесения этого тоста в голове у нее зародилась неожиданная идея, но, встретив внимательный взгляд Француза, она поняла, что та же мысль появилась и у него.

— Захария Смит, вы женатый человек? — полюбопытствовала Дона.

Тюремщик захохотал:

— Дважды женатый, миледи. И к тому же отец четырнадцати детей.

— Тогда вы можете понять, как переживает сейчас его светлость, — улыбнулась она. — Но с таким опытным врачом, как доктор Уильямс, у него нет причин беспокоиться. Вы хорошо знаете доктора?

— Совсем нет, миледи. Я выходец с северного побережья, а не из Хестона.

— Доктор Уильямс, — мечтательно произнесла Дона, — такой забавный маленький человечек. У него круглое лицо и рот похож на пуговицу. О нем идет слава как о большом ценителе эля. Впрочем, это ведь не чуждо каждому.

— В таком случае мне жаль, что его нет сейчас с нами, — как бы между прочим заметил Француз, возвращая свой стакан. — Возможно, он не откажется заглянуть сюда попозже, когда, справившись со своей работой, осчастливит лорда Годолфина.

— Вряд ли это произойдет до полуночи, — авторитетно заметила Дона. — Как вы считаете, Захария Смит, отец четырнадцати детей?

— Полночь и впрямь самый подходящий час, ваша светлость, — согласился он. — Все мои девять мальчишек родились в аккурат, когда стрелки показывали двенадцать.